Часть четвертая
О, память сердца…
1. Долгая жизнь в ожидании
Лидия простилась с ученицами и вышла в садик. Садиком это можно было назвать с натяжкой: куст сирени, два куста роз да скамейка в тени яблони, вот и все. Летом тут было очень мило, но сейчас, в декабре, весьма неуютно на холодном ветру. На крыльцо выскочила замешкавшаяся как всегда Дениза, подошла к скамейке и бережно пристроила палку с удобной резной ручкой, без которой Лидия давно уже никуда не выходила.
— Мадемуазель, вы забыли свою трость. Завтра занятия будут?
— Дениза, ты опять не слушала меня! Я перенесла урок на понедельник.
— А почему? И зачем вы сидите здесь, на улице? Вы можете простудиться.
— Благодарю за заботу, Дениза. Мне просто хотелось глоток свежего воздуха. Мне сообщили, что вчера умерла великая балерина, которая стала знаменита, когда я еще была девочкой и училась в балетном училище. Я должна проводить ее в последний путь. Нас так мало осталось из тех, кто помнит те времена.
— А как звали эту балерину?
— Матильдой Феликсовной Кшесинской.
— О! Вы рассказывали нам о ней. Я думала, что она давным-давно умерла. Сколько же ей теперь лет?
— Постой, дай сосчитать. Она родилась, если я не ошибаюсь, в 1872 году.
— Почти сто лет! Вот это да! Я никогда не видела таких старых дам.
— Она никогда не была старой, она была просто ДАМОЙ. Я была за кулисами в Ковент Гарден в Лондоне, когда Матильда Кшесинская танцевала последний раз. Она исполняла «Русскую» в народном костюме и на пуантах. Это было в 36 году. Ей было тогда шестьдесят четыре года. Представляешь?
— О-ля-ля! Но прожить сто лет — это невероятно! А вы, мадмуазель? Сколько вам лет? — девочка тут же покраснела и прикрыла рот ладошкой, но глаза ее так и сверкали любопытством.
— Я родилась за шесть лет до начала нынешнего века, вот и сосчитай.
Дениза зашевелила губами, пересчитывая годы.
— Семьдесят семь, да, мадемуазель? Но как это может быть? Я думала, вы не старше моей бабушки, а ей исполнилось пятьдесят четыре.
— Увы, дорогая, мне значительно больше, — потрепала девочку по щеке Лидия.
— И вы все-все помните, что происходило когда-то?
— Да, Дениза, помню — вздохнула Лидия, — Все-все помню, — и она улыбнулась девочке.
Да, Лидия помнила все.
В тридцать четвертом году — как можно забыть этот день? — на репетиции нового балета (А вот какой же это был балет? Ну, это несущественно) она поссорилась с Мишелем. С ним вообще тогда было сложно работать. Он становился невыносимым, вздорным, а главное — ненадежным, нетребовательным к себе партнером. Черт, Лидия никак не могла вспомнить, из-за чего была та ссора. Почему-то это сейчас казалось важным, а на самом деле важен был лишь итог: Мишель заорал в сердцах что-то об ее упрямстве, потом обозвал как всегда мучительницей, — но это, впрочем, давно никому неинтересно слушать, кто тогда, через двадцать лет помнил о тех нежных чувствах, которые связывали вчерашних выпускников, начинающих солистов Императорского театра, которого давно уж нет. Он заорал, и тут у него вырвалось одно неосторожное признание… Да, он заявил, что рад, что она не досталась никому: ни ему, ни тому упорному инженеру, который даже умереть не смог вовремя и освободить место для него, Мишеля, который все-таки отыскал Лидию через столько лет. Лидия помнила, как трясла Мишеля за плечи и кричала: «Кто разыскал? Когда разыскал?» Помнила его ухмыляющееся лицо. Помнила, как зашумело в голове и перед глазами поплыли какие-то странные туманные полосы. И еще вспышки, яркие вспышки. Если бы ей не было так плохо, она убила бы Мишеля.
Известие о том, что приходила телеграмма на адрес театра с сообщением от А. Туровского, что он будет ждать встречи с Лидией Левиной или письма от нее в Берлине с 8 по 12 августа 1934 года — четыре месяца назад! — потрясла Лидию. Как слепая, нашарив рукой дверной проем, она вышла в фойе и, шепча: «Боже мой, жив, жив!», толкнула тяжелую входную дверь. Лидия не обращала внимания на удивленных прохожих, на пронизывающий почти зимний ветер и начавшийся мелкий холодный дождь, тут же намочивший ее тонкую репетиционную тунику. Атласные балетные туфельки испачкались в грязи и промокли насквозь. Лидия видела перед собой одну цель, к которой устремилась душой и телом: тот самый пансион в Берлине, где когда-то в прошлой жизни обрела счастье. Андрей мог ждать ее только там, и надо было спешить. Она не слышала криков Мишеля позади, она шла вперед, пока толчок машины не сбил ее на мостовую. Резкая боль в ногах привела Лидию в чувство. Она наконец осознала, где находится, и дико закричала, потому что поняла, что время упущено и Андрея в Берлине уже нет. Только после этого она позволила себе соскользнуть в беспамятство. Спешить теперь было некуда.
Это произошло 2 декабря 34 года. Сообщение врачей о том, что на левой ноге порвана связка, а правая сломана выше лодыжки, не произвело на Лидию того впечатления, которое потрясло бы любого балетного артиста. Приговор врачей ставил крест на ее балетной карьере, но сейчас Лидию волновал лишь вопрос, как могло случиться невероятное чудо с воскрешением Андрея. Когда к ней зашел Мишель, бледный от чувства вины и не знавший, куда девать глаза, руки и самого себя, Лидия сильно сжала его руку и взмолилась: «Помоги найти Андрея». То же самое она твердила Анне, когда та приехала из Руана, на несколько дней бросив дома больного мужа, за которым терпеливо ухаживала уже два года. Аня плакала и жалела, что мама Екатерина Федоровна не дожила до такого счастья: Андрюша нашелся!
Лидия видела, что энтузиазма и просто сил у Анны слишком мало. Усталый взгляд и темные круги под глазами без слов говорили о том, что брак с пожилым редактором маленькой городской газеты особого счастья ей не принес: через год после свадьбы муж Ани тяжело заболел и с тех пор она превратилась в сиделку. Но все-таки Аня пообещала использовать старые журналистские связи мужа и выяснить все, что можно. Она сдержала слово и подтвердила, что действительно в августе в Берлин на четыре дня приезжала группа инженеров-железнодорожников и мостостроителей. В том числе и Андрей Петрович Туровский, который работает сейчас в Москве в Главном управлении железных дорог. Кроме того, Анне передали несколько записок, которые были оставлены Туровским по разным адресам для Лидии Левиной, когда бы она там ни появилась. Записки объяснили ей все.
«Сердце мое, Лидочка, когда мне на глаза попалась случайно парижская газета со статьей о спектакле Гранд Опера, я подумал, что умер и попал в рай. Там упоминалась некая Лидия Левина, поражающая зрителей мастерством и одухотворенностью танца. Кто еще мог это быть, как не ты, Лидочка! Не уверен, что когда был с тобой, испытывал большее счастье, чем сейчас, узнав, что ты жива. Все эти годы ты жила в моем сердце. Если мы встретимся, я покажу тебе пачки писем, написанных для тебя»