– Дима, скажи… Ты можешь, как интеллигентный человек, попытаться объяснить мне – какого хрена наши образованные граждане, – последние слова Путин произнес с откровенным сарказмом, – с такой радостью стараются предать? Ну не любишь ты Путина, ну и хрен с тобой, не люби! Но зачем, получив важные данные, напрямую касающиеся государственной безопасности страны, бежать к наглам или янки? На хрена Родину-то продавать?
– Володь. Ты же сам прекрасно знаешь, что образование тут ни при чем! – Медведев зло покосился на папку, как будто она или лежащие в ней документы в чем-то виноваты. – Просто таким легче изобразить себя не предателями, а борцами с режимом. Каким бы он ни был. Но ведь эта тварь не успела?
– Именно эта – нет! – премьер прикрыл глаза. – Но гарантии, что нет еще одного борца за общечеловеческие, истинно демократические ценности, который несет в клювике такие же бумаги нашим «друзьям», – нет. А быть может, уже и отнес. Если это так, то скоро это узнаем. По действиям, мать их, «друзей». А оборудование будет готово только к маю.
Через мгновение в кабинете раздался веселый смех, и обалдевший Владимир Владимирович уставился на хохочущего пока еще президента.
– Ты знаешь, – через минуту успокоившийся Медведев объяснил свой смех. – Больше двадцати лет, как коммунисты не у власти, а мы все равно к «красным датам» подгадываем…
Глава 17
– Вот и получается, гр-ражданин начальник, что и фашистам мы не нужны были, и советской власти на нас плевать. Хотя нет! Соврал я… Гитлеровцы нас рабами делали, а советской власти не наплевать! Она нас карать решила! За то, что немцев сюда допустила. За то, что люди жить хотели! Больше-то ни на что не способна она, как оказалось! – болезненно худой, с рыже-седой, клочковатой неопрятной бородой мужчина, лежащий на нарах, закашлялся, сплюнул прямо на пол и продолжил: – И не кривись, майор! Мне на твое кривление начихать и растереть! Как и на обвинения в контрреволюционной пропаганде… И что наймитом фашистским обозвали – мне не месяцы, дни жить остались! Перед своей совестью я чист, а на ваши дела мне… А хорошо, что ты ко мне зашел, майор. Я хоть напоследок кому-то из вашего песьего племени правду в лицо выскажу. Вы ведь только и можете, что со своими же согражданами бороться, крамолу выискивать! А как до по-настоящему важного доходит, хвост поджимаете и начальству сапоги лизать кидаетесь! Вы…
Я молча смотрел на выплевывающего мне в лицо обидные слова человека, а сам вспоминал последние дни, приведшие меня в тюремную палату к умирающему доктору, который сам пошел на службу в оккупационную администрацию в Ростовской области и спас этим десятки, если не сотни простых людей, оказавшихся под немцами.
Благодаря тому, что он был из обрусевших немцев, его взяли на службу в военный госпиталь. Как оказалось, и у немцев были проблемы с хорошими хирургами, а Густав Карлович Шрайвер был очень хорошим. Настолько, что его собирались в Берлин перевести. Это уже из захваченных немецких документов выяснилось. Видимо, поэтому немцы сквозь пальцы смотрели на то, как Густов Карлович оказывал помощь «недочеловекам», даже операции ухитрялся иногда делать. Потом наши вернулись, Шрайвер смог от немцев улизнуть и остался здесь, прекрасно зная, чем ему может грозить служба у врага. Что интересно, поначалу его и не тронули. По-быстрому проверили «смершевцы», убедились в том, что он многих спас, в том числе и из подпольщиков, и все. Дали добро на жизнь и работу. И не просто дали добро, а назначили начальником госпиталя! Потом «смершевцы» ушли к фронту поближе, а на смену пришли другие. Но тоже доктора не трогали, пока месяц назад он не вышвырнул из больницы, которую возглавлял, инструктора обкома партии. Тот мудак воспылал любовью к одной из медицинских сестер госпиталя. И воспылал до такой степени, что пьяный ворвался в операционную за своей возлюбленной, где в это время доктор делал сложнейшую операцию мальчику, подорвавшемуся на одной из множества разбросанных в окрестностях мин. В общем, этот «инструктор-донжуан» сорвал операцию, в результате чего мальчик умер, а сам инструктор потерял три зуба, сломал два ребра и нос, когда разъяренный доктор выкидывал его из больницы. Что интересно, эта мразь с партбилетом была жената, а медсестричка не давала ему никаких намеков на взаимность «высоких чувств». А на следующий день врача и девушку арестовали за нападение на партработника, организацию антисоветской ячейки, шпионаж на немцев и диверсию, заключающуюся в убийстве десятилетнего советского гражданина. Уроды из местной безопасности даже не попытались разобраться в происходящем, а радостно повизгивая, взяли в оборот «террористов-диверсантов». Что интересно, возглавлял местное отделение НКВД мой старый знакомый Смирнов, который так и не получил погоны подполковника, хоть и был в управлении секретарем комсомольской организации. Честно говоря, я был уверен, что с ним давно покончено, а оно вон как оказалось… Никогда не забуду выражение его рожи, когда он увидел меня, выходящего на перрон из поезда следом за Львом Захаровичем. Это было нечто! Как-то незаметно для самого себя, я мысленно вернулся на месяц назад, в Москву.
Тогда, в кабинете у Мехлиса, охренев от происходящего, я, честно говоря, сильно растерялся. В голове крутилась всякая чушь, да и страх появился. Какой-то иррациональный, но от этого не менее сильный, чем от реальной угрозы. Но меня быстро привели в чувство. Уже через час после произошедшего ЧП с моей машиной я получал командировочное предписание в спецчасти, а еще через полчаса сидел на инструктаже в кабинете у Меркулова. Ничего нового, помимо уже услышанного в кабинете Льва Захаровича, он мне не сказал, только в конце добавил:
– Помимо всего перечисленного, есть еще одна задача, которую будет решать ваша комиссия. Это оценка работы органов государственной безопасности. Если ты поймешь, что без твоего вмешательства работники нашего комиссариата нанесут реальный вред советской власти – вмешивайся незамедлительно! Твоих полномочий на это вполне достаточно, а при необходимости подключай Льва Захаровича – он любому мозги на место поставит! И сразу сообщай мне, в мое отсутствие – Абакумову. И аккуратнее будь. Охрана охраной, но лучший охранник – твой здравый смысл и здоровая трусость. Как только почувствуешь, что что-то не то, сразу смазывай пятки! Ну если все понятно, то иди собирайся.
Следующие три дня ощущал себя студентом, набравшим хвостов в период сессии. Сплошная беготня, работа с бумагами и совещания: то в ГлавПУРе, то в нашем наркомате. Перезнакомился со всеми членами комиссии, оказалось, что нас будет семнадцать человек, не считая почти взвода охраны из учеников «Баха». Причем, помимо политработников и «кровавой гебни», в комиссию ввели и прокурорских, представители прокуратуры, три матерых мужика, лет сорока на вид. По разговорам и внешнему виду было понятно, что мужики действительно виды видали. Разговорившись с одним, тоже с майорскими погонами, узнал, что он еще до войны в Западной Белоруссии подобным занимался, потом отступал со всеми, а после ранения его в Москву забрали. Понравился мне он, невысокий, худощавый, но какой-то основательный при всем этом. И несмотря на свою работу, взгляд добродушный. Может, и обманчиво мое впечатление, но приглянулся мне Василий Степанович Заболотский, с таким сработаемся. И Мартынов на мой вопрос о нем хорошо отозвался, хоть и без подробностей. А вот про «аварию-диверсию» мне так ничего и не сказали. Единственное, чего мне удалось добиться, это слова, что – «понадобится, тебя в известность поставят. А пока занимайся своими делами…». Пришлось заниматься. А еще через неделю мы прибыли в Ростов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});