Читать интересную книгу Русский батальон - Роберт Фреза

– Спокойней, Матти. Что еще произошло в результате визита полковника Линча?

В серо-голубых глазах Харьяло запрыгали чертики.

– Звонил тут лейтенант Фува и очень любезно осведомился, не знаем ли мы, что такое «геликопро-лит». Что такое «гели», я знал, а насчет «копролита» Рауль сказал, что так называется окаменевшее это самое… то, во что лучше не наступать. Короче, дерьмо динозавров.

У Малинова лишь дрогнули губы.

– Еще новости есть? – спросил Верещагин. ХарьяЛо выгнул спину по-кошачьи и ухмыльнулся.

– Помнишь то пиво в банках, которое мы позаимствовали?..

– Сперли, – уточнил Верещагин.

– Так вот, Консервный Оскал приказал Мидзо-гути выдавать людям не больше одной банки за раз.

Верещагин вздохнул.

– Ну вот, а Мидзогути раздал пиво и звонил Консервному Оскалу каждые десять минут – спрашивал, можно ли отхлебнуть еще глоточек.

Верещагин внимательно всмотрелся в физиономию Харьяло.

– Врешь ты все, Матти. Ну неужели у тебя нет почтения к моим сединам?

– Да нет, Антон, серьезно! – Харьяло посмотрел на Малинина, который все это время молчал. – Этот Тихару Ёсида, Консервным Оскалом именуемый, в гарнизоне показал себя тупым и тщеславным ослом. А уж в бою…

Матти, позволь напомнить тебе, что, когда мы выпихнули Тихару в штаб адмирала Накамуры, Накамура вернул его обратно и снова навязал нам его общество. Я знаю, что ты задумал, Матти. Нет, нет и нет.

– Ты обо мне плохо думаешь, Антон!

– Спокойней, Матти. Полковник Линч сказал бы, что ты за деревьями леса не видишь.

– Я вижу, что из дерьма конфетку не сделаешь!

– Матти, если мы выпихнем Тихару сейчас, через месяц он вернется к нам майором, возможно на твое же место.

– Ну и что? Через месяц нас, может, и в живых не будет! И вообще, разве я предлагал его выпихивать?

– Не спеши, Матти, – сказал рассудительный Верещагин. – Спокойнее. Нам уже не долго осталось играть с ними в солдатики. Можно и потерпеть. И вообще, Тихару уже начинает меняться к лучшему.

– Знаю, знаю. А тех, кто не желает меняться, v можно пристрелить. Ладно, Антон. По-моему, ты не прав, но я тебя послушаюсь. Шутки в сторону. Я уважаю буров куда больше, чем полковника Линча, а они, похоже, вот-вот взорвутся. Я уверен, что ты уже готовишь какую-то крупную интригу на случай, если адмирал Ли предоставит нам хоть какую-то свободу действий.

– Ну, не стоит отрицать, что я сделал небольшие приготовления…

– Наверно, придется поступить так-же, как с Исидзу на Новой Сибири, и довериться своей удаче и твоей великой мудрости, – сказал Харьяло.

– А помнишь, что ты хотел сделать с адмиралом Исидзу?

Харьяло рассмеялся.

– Ничто не ново под солнцем, под луной и под небом. Все течет, и ничто не меняется!

– Знаешь, Матти, я думаю, что ты не прав. Даже люди и те меняются. Иногда, – философски заметил Верещагин.

Матти пожал плечами и вышел.

На самом деле Матти задел больное место – и не одно. Для Земли Ёсида был бы прекрасным офицером, но второй роте ничего существенного дать не мог. Не было в нем ни тихого фанатизма Полярника, ни профессионализма Палача, ни даже спокойного безумия, которое временами вспыхивало в Санмартине. Ёсида был довольно отважен в бою, у него была даже нашивка за ранение, и все же он не внушал особого доверия. И это заметно отражалось на его роте. Что касается Линча, то он был опасен хотя бы тем, что не имел опыта общения с подобной средой.

Верещагин посмотрел на Малинина.

– Скрытый дефект. Ну что ж, будем ждать. А ты? Что, Рауль тоже наше слабое место?

Малинин кивнул.

Верещагин сложил руки на груди.

– Что ж поделаешь, Юрий. У Рауля это наследственное. Все мы не без греха. Его отец десять лет прослужил один на Мальвинах, когда аргентинцы вычищали острова от Экологов.

Малинин снова кивнул.

– Ты беспокоишься из-за девушки?

– Ее зовут Брувер, – ответил Малинин.

– Я знаю, – мягко сказал Верещагин. – Перед нами стоит очень тяжелый выбор, не так ли? Я, наверно, сделал ошибку. Небольшую ошибку.

Малинин кивнул, неторопливо поднялся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Небольшие ошибки обнаруживаются не сразу…

Верещагин откинулся на спинку стула и вспомнил историю, читанную в детстве, – о том, как Земля была осаждена и один пилот работал связным. Он летал туда и обратно. Его части тела заменялись стальными протезами. Он видел, как менялся мир, – ведь для него время шло медленнее. И вот умер последний из его друзей, порвалась последняя связь. И он улетел в пустоту, сопровождаемый призраками разбитых кораблей и погибших товарищей.

Из последних четырнадцати лет своей жизни Верещагин лишь два года провел на Земле, да и те – в стенах военной Академии, вместе с другими такими же бедолагами. Батальон перемещался из одной колонии в другую, пополняя свои ряды всем, что подвертывалось под руку.

Отчасти это было его рук дело. Батальон никогда не нес больших потерь, и не бывало такого, чтобы части приходилось восстанавливать заново, прилагая к этому особые усилия и внимание. Они просто кочевали с Одавары на Циклады, потом на Новую Сибирь, потом на Ашкрофт, и нужно было только восполнять естественную убыль состава. И постепенно, исподволь, по мере того, как те, кто успел привязаться к мирам, оставшимся позади, уходили или теряли к ним интерес, накапливалась ужасающая усталость. В части Уве Эбиля было то же самое: его иностранный легион оставил свои воспоминания в саваннах Канисиуса, вместе со сгоревшей техникой.

Что касается Ёсиды… Он был слеп ко многим вещам… но далеко не ко всём. Когда батальон на девять месяцев удалился от всяческих тронов и власть имущих, его карьера пошла прахом. Теперь срочно нужно было что-то из ряда вон выходящее, чтобы его вновь заметили в верхах.

А для этого не мешало бы занять должность командира батальона, принимающего участие в боевых действиях. И скорее всего, полковник Линч рассчитывал, что в отдаленном будущем это произойдет. Однако на Ашкрофте адмирал Накамура, не слишком мудрый, но проницательный, звал Верещагина своим Квинтом Серторием. Линч не знал почему; Ёсида же не спрашивал.

Это был День независимости. Верещагин посмотрел на часы, достал свечу и вышел вместе с Малининым.

Ханнес ван дер Мерве стоял на посту на холме рядом с казармой и дулся. Ну почему его назначили на секретное дежурство за три недели до Рождества? Конечно, приказ есть приказ, но ведь большинство его коллег спокойно спят в своих кроватях… Нет, это несправедливо!

И вообще, чего за ними следить, за этими имперскими казармами? Ничего там такого не происходит… Ему было скучно и немного страшно. От нечего делать он рисовал чертиков в своей записной книжке. И вдруг ахнул. Казарма Претории внезапно озарилась множеством огоньков. Ханнес поспешно растолкал напарника. – Эй, Якоб!

Свечи горели примерно час, потом одна за другой начали угасать. Буры не знали, что и думать. Здесь, в этом мире, шестое декабря было всего лишь датой в календаре. А Суоми в этот день праздновала свою независимость и оплакивала погибших. Юрий Малинин, самый старший из них, оставил последнюю свечу гореть на могиле Шигети.

Пятница (11)

В пятницу раввин заспался, как выразился. Ханс Кольдеве, чьи познания в литературе были куда обширнее, чем можно было представить. Священник Коломейцева, носивший такую длинную бороду, что она едва влезала в защитную маску, в обед отправился навестить те православные души, которые полагали, что лютеранин Эрикссон либо Антихрист, либо просто безбожный атеист. Но Руди Шееля это не позабавило: он все еще пытался выяснить, кто такие сержанты Фельзен, Рош и Пенья.

К несчастью, одновременно с бородатым священником прибыли двенадцать говяжьих туш в вакуумной упаковке, «реквизированных» Григоренко, что вызвало значительно больший интерес. Солдаты Верещагина потихоньку начали осваиваться на бурских территориях. Яд – тоже оружие.

Суббота (11)

Преподобный доктор Биллем Клаус Стридом говорил тихо, как ему Иподобало, стараясь убедить колеблющихся в целесообразности своего образа действий. Голос его звучал мягко, но в глазах и душе доктора полыхало пламя.

Четверо его собратьев по Совету Бонда сияли светом Господним; пятеро вещали гласом Сатаны. Председатель и еще один колебались меж небесами и геенной, как это было уже на протяжении нескольких недель. Они соглашались лишь на самые мягкие меры – например, на намечавшуюся всеобщую забастовку. Сегодняшний провал ослабит его – и в то же время, как ни странно, подкрепит: он будет знать, что на Совет больше рассчитывать не приходится.

Стридом полагал, что это несправедливо: самому Иисусу приходилось иметь дело всего с одним Иудой и одним Петром, а ему, доктору Стридому, приходится бороться сразу с пятью предателями и двумя колеблющимися. Он обращался к последним, говорил выразительно, но сдержанно, дабы свет Господень, пылающий в нем, не испепелил их хрупкую веру. Еще рано, надо подождать.