Читать интересную книгу Жизнеописание малых королей - Давид Малкин

Отовсюду с берега пассажирам протягивали, уговаривая купить: финики, сушёную рыбу, горшки, статуэтки богини с ребёнком на руках, плетёную из тростника мебель: ложа, низкие скамейки и даже сундуки.

В одном месте на берегу канала царские конюшенные купали лошадей и тех, кто уже обсох, натирали маслом. Когда перешли в главный канал, увидели большие стволы из кедровых стволов – их сплавляли вниз по Евфрату из самого Ливана.

– Это здесь,– сказал провожатый.

Хозяин гуффы крикнул рабам на берегу, и судно остановилось.

Обычно стены домов в Вавилоне соединялись одна с другой, образуя улицу. Этот стоял отдельно, на самом краю селения возле реки.

Менаше велел провожатому обождать его под финиковой пальмой, взял с собой корзину с подарками и начал обходить дом в поисках входа. Он увидел глиняную табличку с рисунком, объясняющим, что мастер Хаггай строит и ремонтирует колодцы и водяные часы, а его брат Тувия лечит людей и животных. Значит – сюда. Дом занимал изрядный кусок берега, крепкая крыша была покрыта тростником и пальмовыми листьями. Виднелась разложенная на крыше по циновкам одежда – признак того, что семья спит наверху, спасаясь от зноя. Ночью в любой сезон на крышу поднимается прохлада от близкой реки.

Входная дверь не была, как повсюду, окрашена в красный цвет для защиты от злых духов, Менаше не сразу её заметил. Он поднялся по ступенькам и позвонил в глиняный колокольчик. Бритоголовый слуга провёл его в прихожую и подал кувшин для омовения рук и ног. Мальчик побежал сообщить, что человек, знающий Хаггая по работе в Доме Луны, пришёл справиться о его здоровье. Он вернулся с сообщением, что хозяин сожалеет, что не может сам встретить гостя, и просит пройти к нему в сад. Менаше провели во внутренний двор, где росли деревья и сновали люди, занятые домашними работами. Его спокойно приветствовали и продолжали свои занятия: женщины выпекали хлеб в дворовой печи, дети кормили уток в загоне и поднимали кожаные вёдра из колодца в середине двора. Девушки от реки приносили воду в кувшинах и поливали огород.

Под тамариском в плотной тени его ожидал Хаггай, сидя на низкой, плетёной из тростника скамейке. К ноге, положенной на подставку, был припелёнут крепкий камышовый ствол. Хаггай протянул Менаше руку, поздоровался и предложил сесть рядом. Он поблагодарил за визит и подарки и стал представлять родню, находившуюся в доме. Братья хозяина, назвав имя и пожав руку, усаживались рядом на траве для беседы. Принесли круглую деревянную столешницу и установили на треножник. Тут же появились кувшины с холодной колодезной водой, широкие глиняные тарелки с тёплым хрустящим хлебом, сыр, простокваша и пироги с мёдом и орехами. В Вавилоне из-за жары не принято было есть днём, зато ужинали всерьёз, особенно, если это был дом с достатком, как дом братьев Хаггая и Тувии. Менаше не успел оглядеться, как на столе уже выстроились пузатые кружки и кувшины с пивом разных сортов, включая знаменитое вавилонское чёрное пиво, и корзинки с финиками и гранатами, только что собранными в дворовом саду. Ели все с аппетитом, залезая в горшки руками.

Глядя на жертвенник в углу дома и на церемонию, сопровождавшую трапезу, Менаше догадался: это – израильтяне, из тех, кого двадцать лет назад пригнали сюда ассирийцы. Ещё на канале, когда провожатый засомневался и спросил, где живёт Хаггай, ему ответили: "Они живут отдельно ото всех, на краю селения".

Началась беседа. Лекарь Тувия сказал, что Бог пожалел его брата, есть трещина в кости ниже колена, но нога быстро заживёт, надо только несколько раз на дню менять повязку и смазывать рану тёплым илом.

Разговор шёл по-арамейски. О себе Менаше сказал только, что происходит из Иудеи. Он присматривался к людям в доме Хаггая и вскоре догадался, что они из Ашера – там женщины остаются красавицами и в самой бедной одежде. А уж дети!

Менаше улыбался, разглядывая яркие, крупные черты лиц у детей, очень худые, но стройные фигурки девушек. Ему передалась спокойная уверенность этих красивых людей, он уже не боялся огромного города и даже, впервые в жизни, ощутил гордость от родства с другими иврим. Эстер, дочь Тувии, попросила рассказать про Шомрон, Эфраим, а, может, гость знаком с уделом Ашера? Их селение Ахлав располагалось на самом севере, а дом стоял так же, как этот – поблизости от берега, она запомнила по рассказам отца. Покраснев, Менаше признался, что никогда не был в Израиле. Перед глазами его возникла пустынная, обшаренная грабителями родина, какой он увидел её и, оказывается, запомнил, уводимый в плен из Иерусалима.

– Это неважно,– сказала Эстер, увидев, как огорчился гость.– Мы расспрашиваем купцов и солдат, что возвращаются после службы в Кнаане.

– Когда Ассирия уйдёт, там придётся долго восстанавливать настоящую жизнь, – задумчиво произнёс Хаггай. – Ни городов, ни больших селений не сталось. И ни одного храма! Ассирийцы увели всех священнослужителей, всех родственников короля Хошеа, его советников, министров. И таких, как мы, у кого в руках было какое-то ремесло…Остались те, кого называют "ам ха-арец" – тёмные люди. Они смеялись и кидали прах вслед нашему обозу. Теперь "ам ха-арец" совсем одичал, он не знает ничего: ни как вести хозяйство, ни как приносить жертвы Господу,– и от страха поклоняется любому идолу, какого ему покажут. Все его обижают: солдаты, кочевники, сборщики податей. И он тоже озлобился на всех. Надо вернуться и помочь "ам ха-арецу" опять обрести Закон.

– Нам самим необходимо вернуться, – вставил седоголовый Тувия, старший брат.– Самим нужно жить достойно и умереть там, где похоронены наши предки.

– Прочти гостю пророчества, которые прислал нам сюда Ишаяу,– велел он юноше, сыну Хаггая.

Все замерли, юноша принёс футляр, вынул из него и развернул свиток.

Высоким, срывающимся от волнения голосом прочитал:

"И Бавель, краса царств, будет разрушен, как Сдом и Амора, низверженные Богом. Никогда не будет он заселён, и не будут жить в нём вовеки. И араб не раскинет там шатра, и пастухи не положат там свой скот. И будут жить там звери пустыни, и дома их полны будут филинов, и поселятся там страусы, и бесы будут скакать там. И будут выть шакалы в чертогах его, и гиены – в храмах веселья. И скоро наступит час его, и недолги дни его.

 Но помилует Бог Яакова и снова изберёт Израиль, и даст покой ему на земле его. И присоединятся к нему чужеземцы, и пристанут к дому Яакова <…> И возьмут они в плен пленивших их, и властвовать будут над угнетателями своими. И будет день, когда Господь даст тебе покой от мук твоих и гневной досады твоей, и от тяжкого труда, которым ты был порабощён <…>"

– Расскажи про свой Иерусалим,– попросила у Менаше Эстер. – Как

справляли при тебе Песах – ведь ты, наверное, был в те дни со всеми в Храме?

– Был…

Рассказывая, он удивлялся, как хорошо запомнил каждую мелочь, и сам наслаждался и воспоминанием, и вниманием слушателей, и праздником на их лицах – оказывается, они и смеяться не разучились.

И вдругчто-то случилось, он уже едва говорил из-за поднявшейся к горлу печали. Ему захотелось, как ещё никогда и ничего, отпраздновать со своим народом осенние праздники в иерусалимском Храме – может быть, тогда вернутся покой и уверенность к королю Иудеи.

…Он возляжет в Песах на скамье возле стола, а на других скамьях будут возлежать его сыновья, его жёны, старейшины Иудеи, их дети. Ишаяу поведёт строгую церемонию праздника: "Рабами были мы..."

Менаше не понимал своей тоски по празднику Песах в Эрец Исраэль, как не понимали до– и после него сотни поколений иврим-иудеев-евреев во всех землях, ощущая волнение с приходом Нисана, даже если они о таком месяце не слышали, даже если родились за тысячу километров от Иерусалима, даже...

Хаггай и его родные заметили, что гостю не по себе, что ему стало не по силам вести рассказ. Вдруг негромко запела девушка, застучали барабаны в углу, пение подхватили женщины у прялок, а потом все, кто был вокруг Хаггая, стали подтягивать и в такт стучать ладонями по коленям. И Менаше не заметил, как стал подпевать старинной кнаанской песне, потом свадебной иудейской...

Было уже совсем темно, когда его отпустили домой, дав на дорогу факел, мех с водой и корзиночку с сушёными фруктами. Двое юношей отправились охранять Менаше и его провожающего на пути через город.

Возвращаясь, Менаше удивлялся себе: тому, что он двигается по улицам Вавилона, но больше не восхищается их громадностью и толпой, и освещением города тысячами факелов, а если и замечает стену храма, то лишь затем, чтобы не удариться об неё. Иногда один из юношей брал Менаше за локоть и возвращал на улицу, куда следовало повернуть, – он улыбался и благодарно кивал.

Придя домой, он почувствовал себя совершенно обессилившим, но знал, что не сможет сразу уснуть. В предоставленном ему жилище была глиняная ванна, наполовину врытая в землю и обмазанная асфальтом. Вода, налитая утром, нагрелась, и Менаше с удовольствием расположился на дне ванны.