Читать интересную книгу Солдаты и пахари - Михаил Шушарин

— Надо стрелять! Жечь это гадючье семя… Всех выродков! Вешать! Слышите вы, гуманные слюнтяи, христосики! На вас и положиться-то нельзя. Надо стрелять! Я вам приказываю!

Когда сознание ненадолго вернулось к нему, он увидел лежащего на соседней кровати Степана. Казалось, никаких признаков жизни нет в этом окаменевшем, ни на что не реагирующем и ни с кем не разговаривающем человеке. Лишь ресницы взлетали вверх-вниз.

— Степа? Это ты? — зашептал Игорь. — Слышишь, комбат?

Палатная сестра подошла к Игорю, присела на кромку кровати:

— Он не говорит… Мы не знаем, кто он, у него никаких документов… Даже гимнастерки не было. Вы его знаете? Скажите, ради бога!

— Это наш комбат, Степа… Сын генерала Тарасова…

Игорь опять потерял сознание.

Умер Игорь ночью. Тихо, не буйствуя, не ругаясь и никому не угрожая. Просто заснул. На тумбочке около кровати остался солдатский треугольник и записка из трех слов:

«Отнесите в почтовый ящик».

А Степан продолжал жить. Жизнь едва теплилась в его теле. Сестра брала руку Степана, сгибала в локте и клала ему на грудь. И рука оставалась в таком же положении часы, дни, недели. Начинались пролежни. Санитарки, сестры проявляли максимум искусства и изобретательности, чтобы не допустить разрушения тканей. Различные мягкие валики, подушечки, тугие резиновые подстилочки и подкладочки — чего только в те годы не изобретали изумительные люди — фронтовые медицинские сестрички, нянечки, врачи. Лишь бы умерить страдания.

А Степан был безразличен ко всему, отрешен от мира.

Исследования показали, что в результате тяжелой контузии наступил паралич конечностей и так называемая тотальная афазия, то есть полное расстройство речи и утрата способности понимать ее.

В эти дни и прилетело в Родники письмо на имя участкового врача Веры Федотовны Потаповой:

«Приезжай! Степан худой. Эвакогоспиталь 1474».

И никакой подписи. Забыл умирающий Игорек в последний раз расписаться.

В тот же день Вера побывала у районного военкома, фронтовика, совсем недавно вернувшегося из госпиталя, прихрамывающего и подолгу надрывно кашляющего.

— Надо ехать к нему, — твердо сказал майор после того, как Вера без утайки все рассказала о письме. — Вы — военврач… Адрес госпиталя получите сейчас же… Благо, и наряд на призыв из запаса одного врача мы выполним.

Вера расплакалась от радости:

— Спасибо, товарищ майор! Миньку только не знаю куда девать!

— Миньку? Берите с собой! Это может стать лучшим снадобьем для вашего мужа!

Взволнованная возвратилась Вера домой. «Какие люди живут на земле! Они и есть самые главные ее хозяева. От них все идет: хлеб, соль и тепло». Вера была по-настоящему благодарна военкому: чужой человек, первый раз в жизни увидел, как о своей родной побеспокоился… Вот что значит фронтовик, вот что такое война… Она может и врачевать души… Сладкое — калечит, горькое — лечит!

Однако радость Веры была преждевременной. Узнав об отъезде невестки и о намерении ее увезти с собой внука, Оксана Павловна превратилась в тигрицу.

— Не отдам ребенка! Только через мой труп!

— Но это же лучшее снадобье для Степана, — вспомнила слова майора Верочка.

— А если не довезешь, если захворает, какое это будет снадобье? Степан под угрозой и Миньку тоже на эту границу ставишь?

Ночью Вера долго не могла заснуть. Чудились какие-то неведомые шорохи под окном, скрипело само по себе крылечко, будто ходили по нему люди. А потом встала в воображении встреча с любимым. «Я приеду к нему, и он выздоровеет», — она верила в это. Беспредельно была уверена, что именно так все и будет.

Едва-едва побелела кромка сливающейся с горизонтом воды, пробежала по озеру рябь, и молодецки полоскнули свою несложную песню первые петухи, Вера накинула шаль и вышла на крылечко. Оксана Павловна, сжавшись в комочек, сидела на ступеньке. Плакала. В половине шестого в дальнем краю Голышовки разнесся отчаянный крик. По улице на игреневом легком жеребчике летел колхозный пастух, старший сын покойного Платона Алпатова, бывший партизан, Спиридон Платонович. Обычно степенный, рассудительный мужик, сейчас он неистовствовал. Стрелял длинным бичом-хлопунцом, кричал во все горло:

— Эй вы, сонны Родники! Падъем! Война кончилась! Падъ-е-ем! Па-са-дила Расея Гитлеру на зад чирей заболонный! Падъ-е-ем!

Женщины обняли друг друга. Они долго стояли на крыльце в обнимку, плача и смеясь одновременно. Едва выглянуло солнышко, Оксана Павловна начала собирать Верочку в дорогу. Укладывала в чемодан и детские вещи: маечки, штанишки и рубашонки, принадлежащие Миньке.

— Спасибо, Оксана Павловна! — Вера поцеловала ее, порывисто припала к груди.

…В поезде дальнего следования, в вагоне для военнослужащих, Минька пользовался огромной популярностью.

— Куда едешь? — спрашивали его.

— К папе, на фронт! Добивать фашистов! — отвечал Минька и прикладывал ладошку к козырьку, отдавая честь.

Солдаты и офицеры закармливали Миньку, перетаскивая, чуть ли не в драку, из одного купе в другое: истосковалось солдатское сердце по теплу, измерзлось. Тратили на Миньку всю не утоленную за годы войны нежность. Минька в вагоне был единственным ребенком, и Вера не умела и не могла прерывать эти чистые порывы людей. Прятала в себе беспокойство. Каждый вечер, укладывая Миньку спать, измеряла температуру, слушала сердце, легкие через фонендоскоп. Минька визжал от удовольствия: «Ой, мамочка! Ой, щекотно! Еще разок послушай!»

Не от Миньки наплывало лихо. С другой стороны. В госпитале, базировавшемся на основе знаменитого медицинского НИИ, ей сказали:

— Знаем, что вы врач… И вопросы устройства вас в госпиталь тоже будут решены положительно. Но вы не видели того, к кому вы, собственно, приехали!

— Скажите откровенно.

— Откровенно? Надежды почти никакой.

Вера, сминая слезы, попросила:

— Покажите мне его.

— Да-да! Конечно. Мы тоже хотим этого.

Степан лежал один в прекрасной двухместной палате, чистой, просторной. Яблоневый куст заглядывал в окошко, и пчелы деловито жужжали на цветах. Еще в ординаторской, надевая халат, Вера услышала донесшийся из-за ширмы предупреждающий шепот:

— Последите за ней самой!

Вера не узнала Степана. Желтый скелет. Почти труп. Неподвижный, безучастный. Ни малейшей искры во взгляде. Он был где-то там, в себе. Далеко-далеко.

9

Приближалась годовщина Великой Победы. Рано поседевшая Вера дни и ночи проводила в палате мужа. И начальник госпиталя, и ординатор, и все врачи и сестры восхищались ее упорством, сочувствовали ей, помогали, чем только могли. Улучшение здоровья Степана было незначительным, но Вера радовалась и плакала: начали действовать пальцы на руках и на ногах… И в зрачках появился новый, свободный от боли блеск. Перед праздником Вера получила телеграмму от Оксаны Павловны:

«Приедем двадцать пятого. Целуем».

За день до приезда генерала заявился в госпиталь Тихон Пролаза, как обычно подтянутый и веселый, первый вестоплет, первый генеральский распорядитель, в блеске орденов и медалей. Никогда не видевшая Тихона Верочка узнала его: настолько были ярки рассказы Поленьки, Степы, Оксаны Павловны, посвященные Тихону.

— А вы раньше приехали? Почему?

— Я всегда, дочка, раньше приезжаю… Нет в Европе и в Азии ни одного города, в который бы раньше меня заехал наш генерал. Всегда я — первый!

Побывав в палате у Степана, заключил твердо:

— Будет жить.

— Я тоже надеюсь.

— Это хорошо, дочка, что ты надеешься… От этого тоже выздороветь можно… А вообще-то бороться надо за Степу… Ты сына к нему почаще приводи.

— Я это делаю.

— Должно помогать.

Наутро Пролаза встретил генерала и Оксану Павловну на вокзале и, усадив в госпитальный «мерседес», примчал прямо к Степану. Палата наполнилась оживленным говором приехавших, букетами сирени и веселым визгом Миньки. Радость Верочки была безграничной. Она собственными глазами увидела и собственными ушами услышала, как Степан, заметив отца, неожиданно двинул руку и тихонечко застонал. Такого никогда не было.

Тихон хозяйничал, как у себя дома. Рядом с кроватью Степана накрыл стол с шампанским и яблоками. Стрельнула пробка. Выпили за Победу, за друзей, за тех, кого уже не было на земле, за тех, кто еще был.

Потом Пролаза начал успокаивать Оксану Павловну и Макара, как успокаивал Верочку:

— О Степане не горюйте. Поправится. Точно вам говорю. Наш дивизионный провизор, Арсентий Филиппович, он, конечное дело, не врач, но с самой гражданской войны в медицине трудится, так знаете, что он говорит? Не знаете? Менять, говорит, место жительства такого рода больным следует… Обстановку, значит, менять! Поняли? Транспортирование, говорит Арсентий, не ухудшает состояние здоровья таких больных. Поняли? — Пролаза, слегка захмелев, был настойчив.