Читать интересную книгу Карабарчик. Детство Викеши. Две повести - Николай Глебов

— Ну как, глянется тебе в Раздольном? — спросил Булыгин внука.

— Не-ет, — протянул Викеша, — ребята здесь озорные.

И Викеша рассказал такой случай. Как-то раз он бродил по своему двору и не заметил, как оказался возле забора. Викеша не знал, что в щель за ним давно следила пара чьих — то озорных глаз. Неожиданно кто-то сдёрнул с его головы фуражку и перекинул её на другую сторону забора. Викеша приподнялся на руках и увидел незнакомого мальчика в опорках на босу ногу и в грязной рубахе, поверх которой был накинут фартук, как у всех сапожных учеников. Приплясывая, оборвыш вертел в руках фуражку. «Ты чей?» — крикнул он Викеше. — «Булыгин». — «Вы у Расторгуихи живёте? У Сычихи?» — «Это теперь наш дом», — важно произнёс Викеша и, помолчав, попросил: — «Фуражку-то отдай». — «А ты видел Москву?» — не унимался озорник. — «Не-ет». — «Тогда лезь сюда, я покажу, заодно и фуражку отдам».

Викеша перевалился через забор и подошёл к мальчику. — «Стой тихо. Сейчас буду показывать».

Чумазый плотно прижал ладонями уши доверчивого мальчугана и стал приподнимать его от земли. Викеша завопил от боли. — «Ну, что, видел Москву? Эх ты, тюря! На фуражку», — оборвыш нахлобучил её по самые глаза Викеше, дал ему пинка и убежал.

— У нас в Озёрной ребята лучше, — заключил свой рассказ Викеша.

— Если тебе не глянется в Раздольном, живи у меня.

— Мне учиться надо, — вздохнул Викеша. — Осенью я в школу пойду.

— Учиться тебе надо обязательно, а то затопчут.

— А я в сторону отойду, — простодушно возразил Викеша.

— Отойдёшь в сторону, к стене прижмут, — ухмыльнулся старик. — Ну, ладно, ученье ученьем, а сейчас поедем в Озёрное, поживёшь у меня до осени.

Раннее утро. Спокойная гладь озера серебрится под лучами солнца. В густых камышах слышны голоса птиц; с жалобным криком — пи-вик, пи-вик — кружатся чибисы. Дед стоит в лодке и, медленно отталкиваясь шестом, направляет её к сетям. Длинные волосы, схваченные топким ремешком, пестрядинная[41] рубаха до колен, такие же штаны — всё это делает деда похожим на монаха. Напевая что-то церковное, он выбирает сети из воды, и на дно долблёной лодки шлёпается крупная рыба. Викеша с любопытством наблюдает, как, высоко подпрыгивая, мечутся караси и краснопёрые окупи, и думает: «Ну почему дедушку зовут пчелиным волком?.. Ведь он такой добрый, ласковый… И непонятно, за что его ненавидят и боятся мужики». Дед напоминает Викеше кроткого отшельника, который кормит из своих рук большого медведя. (Бабушка говорила, что это святой Серафим Саровский).

Но почему же тогда дедушку называют не Серафимом, а каким-то Мухоедом? Недавно Архип Сорокин так и сказал: — Мухоед.

— Дед-мухоед, дед-мухоед, — чуть слышно повторил Викеша незнакомое слово.

— Ты чего там бормочешь? — старик сердито повернулся к внуку.

Викеша смутился и ответил не сразу. Он чувствовал, что мухоед — бранное слово, и дед начнёт допытываться, от кого да когда слышал, и уж тогда Архипу Сорокину не посчастливится. Ведь сидел же в каталажке отец Сёмки Худякова… А за что? Да просто за «пчелиного волка».

— Так я, ни о чем, — Викеша отвернулся и стал следить за полётом скворцов.

Вернувшись домой с утренней рыбалки, они поели свежей ухи с луком и перцем и занялись каждый своим делом. Викеша побежал к Назарке, дружба с которым крепла с каждым днём. Правда, Назарка — обманщик. Он часто берёт Викешкины бабки, божится, что отдаст, но всякий раз обманывает. Викеше бывает обидно. Он уходит на берег озера и подолгу глядит на лёгкие волны. Ему кажется, что вот-вот поднимутся со дна озера тридцать три богатыря и потребуют от плутоватого Назарки Викешкины бабки. Но богатыри не показываются и, вздохнув, мальчик уходит домой.

Вечером Викеша долго лежит с открытыми глазами. Его мысли уносятся далеко-далеко, в сказочные чертоги Кощея бессмертного, в мир Бовы Королевича и храброго Еруслана Лазаревича. «Когда вырасту большой, возьму меч в руки и стану драться с семиглавым…». Мысль оборвалась, ослабевшая рука безвольно опустилась на подушку. Веки мальчика сомкнулись: он уснул.

Так прошло лето. Утром — рыбалка, днём — в лес с ребятами, вечером — игра в лапту. Лес, озеро, деревня… Удивительный мир звуков и красок…

Глава четвертая

Прошло три с лишним года, как Степан Булыгин с семьёй переехал в Раздольное.

Дарья переняла привычки слобожанок и стала одеваться по-городскому. Степан подстриг бороду. По воскресеньям он надевал хромовые сапоги со скрипом и бархатный жилет, на котором болталась серебряная цепочка от часов со множеством брелоков.

После смерти Фёклы Степановны он стал полным хозяином усадьбы. Вместо старых амбарушек были поставлены широкие добротные навесы. Ветхий забор пошёл на дрова. На заднем дворе выросли штабеля брёвен и кирпича: для нового дома.

Дела шли хорошо, и отец Викеши начал приглядываться к хлебной торговле. На постоялом дворе Булыгиных вместо крестьян, приезжавших на базары и ярмарки, теперь останавливались купцы, хлеботорговцы и богатые статейщики[42]. В помощь Дарье Степан взял стряпуху, рослую рябую солдатку Марью, а себе — работника по кличке Ваня-Колесо. Это был небольшого роста широкоплечий мужик с русой бородой, с вечно мокрыми от хронического насморка усами и волосами неопределённого цвета. Жил он бобылём в малухе[43], что стояла на задах обширной булыгинской усадьбы.

Отец Викеши купил участок земли около сорока десятин за Колмачовским бором, обнёс изгородью берёзовую рощу, поставил там избу, и Ваня-Колесо да несколько сезонных батраков поселились там и с весны до поздней осени работали на хозяйских полях.

Школа, где учился Викеша, находилась на выезде из слободы; через несколько домов начинался большой сосновый лес, прорезанный глубокими оврагами. Зимой он безлюден и сказочно красив. Опушённые снегом деревья… Тишина. Лишь, иногда свалится с сосны снежный ком, рассыплется фейерверком искрящихся снежинок. Освобождённая от тяжести ветвь качнётся вверх — и снова тихо.

Летом бор шумит от людских голосов: сюда приходят отдыхать слобожане. С лесистого обрыва открывается чудесный вид на равнину, на домики предместья, утонувшие в садах. Внизу петляет мелководная речушка, и над ней, склонив свои гибкие ветви, стоят плакучие ивы. На поляне, ближе к речке, растут незабудки, ромашки. Нежась на солнце, чуть колышутся на воде жёлтые кувшинки. Всё дышит покоем и мягкими красками лета.

Иногда Викеша приходил с ребятами на лесистый обрыв… Он прятался в густые заросли сосняка, росшие внизу, и чутко прислушивался, зорко вглядывался. Вот по травинке ползёт божья коровка, вот она расправила крылышки и улетела. Викеша проводил её взглядом и, подперев пухлую щёку рукой, стал следить за муравьём, который тащил что-то очень тяжёлое. А тут на его пути встретилось препятствие в виде небольшой кучки. Муравей, бросив свою добычу, несколько раз проворно обежал бугор из опавшей хвои и вновь вернулся к ноше. Викеша с интересом наблюдал, что будет дальше. Муравей добрался до середины подъёма и неожиданно скатился вниз. Так повторялось несколько раз. После долгих усилий он всё-таки достиг вершины бугорка и, не выпуская своей добычи, спустился на траву. Мальчик убрал локоть и, пропустив муравья, расчистил ему проход. Увидя свободный путь, муравей суетливо потащил свою добычу дальше.

Викеше хорошо. Ничто ему здесь не мешает: ни бойкие голоса раздольненских ребят, ни расспросы отца и матери: где был и что делал. Один! Что хочу, то и делаю! Хочу перевалиться на другой бок — перевалюсь! Хочу идти домой — пойду, не хочу — буду здесь сидеть, смотреть на травы, цветы, следить за муравьями и божьими коровками. А почему их зовут «божьи коровки»? У них ни рогов, ни сосков, ни кожи, ни молока — просто козявки. Выдумают же! Надо спросить Сёмку Худякова.

С Сёмкой Худяковым он сидит за одной партой. Это тот самый мальчик из Долгого, который когда-то назвал его деда пчелиным волком. Сёмка вечно голоден, и Викеша всегда приносит ему в школу хлеба.

— Ты со мной дружи, — жуя принесённую Викешей булку, говорит Сёмка, — я буду помогать тебе решать задачки, а когда надо — дам списать. Ладно?

Викеша соглашается, хотя и сам решает задачи не хуже.

— Ты не думай, что я из-за твоих булок с тобой дружу, — говорил Семён угрюмо, кутая в рукава домотканной куртки длинные красные от мороза руки. — Просто так. Не люблю я здешних ребят, вот и всё.

Раздольненское училище, куда вот уже три года ходил Викеша, имело пять отделений. Викеша и Семён учились в третьем. Сегодня сюда пришёл попечитель. На нём блестящий вицмундир со шпажонкой. Обтирая лысину батистовым платком, тараща голубые навыкат глаза, он, точно мяч, вкатился в класс. За ним, тяжело ступая, вошёл высокий, тучный учитель географии Василий Захарович Павловский. Ученики шумно поднялись с мест.