Возможно, Авлу в его подлом деле не хватало ярости, напора, грыз в глубине души червячок сомнения, потому что никак не мог он избавиться от чувства, что занят подлым делом, что при всех самых искусных самооправданиях нет прощения тому, что он творит. Доблесть, Гордость и Честь — эти древние полузабытые божества Рима, грозили ему иссохшими старческими кулаками во сне. Просыпаясь, Авл плакал; проходя мимо бывшего дома патрона, стыдился.
— Хватай за горло и души! — как оправдание повторял он слова самого знаменитого доносчика Рима Регула.
Авл мечтал найти какое-нибудь громкое дело, урвать жирный кусок, купить поместье и покинуть Город навсегда. Но ничего стоящего не попадалось.
Так и катилась жизнь начинающего адвоката по проторенной мерзкой колее, как катится деревенская повозка по дороге в город, пока однажды в уборной под трибунами амфитеатра Тита Авл не увидел Силана. Бабский ланиста сидел на каменном сиденье, дожидаясь, пока раб выполощет в кувшине губку для подтирки, и о чем-то весело болтал с соседом, справлявшим малую нужду. Авл узнал Силана по голосу — все тот же игриво-самодовольный тон, все то же сюсюканье после каждой фразы. За прошедшие годы Силан раздобрел, рыжие волосы надо лбом поредели. Авл спешно вышел из уборной и стал дожидаться, когда появится старый знакомый. Нет, ланиста не мог его узнать — пухлощекий румяный мальчишка давно превратился в худого и тощего юношу с колючим взглядом. Однако следить за ланистой надо было осторожно, чтобы тот не заметил соглядатая. Тут Авлу понадобился весь его опыт. К утру следующего дня он знал, где живет Силан (дом богатый, такой стоит несколько миллионов), что в доме у ланисты полно челяди из рабов и вольноотпущенников, и еще — что он держит в своем доме штук двадцать девиц, несомненно, опять тренирует бывших шлюх для арены. Но где тренирует и когда — еще предстояло выяснить.
Авла буквально трясло, бросало то в холод, то в жар — вот она, новая жертва. Цель ясна! Схватить, впиться зубами в горло, задушить — он не замечал, что уже изъясняется словечками Регула. Однако надо придумать, в чем обвинить мерзавца. То, что он тренирует девчонок для арены, — не преступление. Напротив, ланиста угождает Домициану — император аж слюни роняет, когда видит девчонок с мечами и в крови.
Мечи и кровь…
«Покушение!» — молнией вспыхнула догадка.
Ну конечно, покушение на принцепса! С помощью этих самых девиц. Отныне Авл будет следить за каждым шагом Силана, все записывать, примечать… Неважно, что на самом деле никакого заговора нет. Авл его выдумает, обставит ложь реальными подробностями, там соврет, здесь присочинит — и вот оно, дело о государственной измене, смертный приговор и конфискация. Под пыткой, когда каленым железом жгут срамные органы, кто угодно и что угодно подтвердит.
Час пробил! В этот раз Фортуна от пасынка не отвернулась. Уже через два дня Авлу было известно, что одна из девиц ежедневно посещает дом напротив мясной лавки. Подозрительный дом, надо сказать, унылый, тихий, неприязненно затаившийся среди всеобщей римской суеты. Еще через два дня Авл знал, что хозяин дома бывший военный трибун Гай Осторий Приск тренирует девчонку Силана. Тот самый Осторий, который назвал Домициана придурком — младший Марк не забыл, передал дерзкие слова брату. И хотя на самом деле крамольная фраза вырвалась не у самого Остория, а у его сына, в доносе можно приписать слова мальчишки отцу. Хотя нет, не стоит. Домициан легко может и доносчика отправить на арену за то, что осмелился повторить оскорбление. Только заговор. Попытка убийства. Ничего кроме.
Итак, пора было садиться сочинять донос. Законопослушным гражданам все предельно ясно: ланиста и военный трибун сообща готовят покушение на императора. Никто не подумает, что слабая женщина способна нанести смертельный удар, а Домициан любит приглашать женщин-бойцов к себе во дворец, чтобы те устраивали потешные бои.
Жаль только, что Осторий беден, от него мало что перепадет. Ну ничего, зато ланиста Силан богат.
Острый стиль царапал воск на табличках, а душу царапал проклятый демон:
«Как ты поступаешь с людьми, так и люди будут поступать с тобой!»
«Ну и пускай! Пускай! Плевать! Я просто нанесу удар первым!» — отругивался на укоры невидимого судьи Авл Эмпроний.
Глава III
Паук
Лето 847 года от основания Рима [78]
Рим
Первым делом отец с сыном заглянули в лавки одежды и к башмачникам, потом посетили цирюльню, где постриглись, а старшего Остория еще и побрили. После цирюльника отец и сын отправились в термы.
Давно они не мылись так долго, со вкусом. Клемент ждал в раздевальне — с новыми льняными туниками и новенькими тогами. Башмаки тоже были новые — кожа приятно поскрипывала при каждом шаге, металлические застежки сверкали, будто из серебра. Такое добро в банях надо стеречь зорко, лучше всего с собаками.
Когда отец и сын явились в дом ланисты вечером, обед уже начался. Подавали смешанное с медом вино, ланиста и его амазонки были слегка под хмельком. Впрочем, много пить девчонкам не позволят, учитывая предстоящие бои на арене. А вот мужчину каждая получит на всю ночь. У Остория Старшего и Гая тут же мальчишка-раб забрал тоги, помог снять башмаки, второй мальчишка водрузил гостям на голову венки из виноградных листьев и цветов.
Женщины расположились на полукруглом ложе вокруг одного общего стола, возлежали вперемежку с гостями, и кое-кто из приглашенных норовил задрать на ближайшей амазонке тунику.
— Осторий! Ты — мой! — громко объявила Мевия и, ухватив своего учителя за руку, притянула к себе.
Гая уложила с собой рядом широкоплечая белокурая женщина лет двадцати с зелеными, как неспелый виноград, глазами. У нее были нежно-розовые пухлые губы и такие же розовые соски на белой груди — она обнажила сначала одну, потом, еще больше захмелев, — вторую.
Гай ошалело уставился на ее грудь, сделал попытку вскочить, но она его удержала, как охотник законную добычу.
— Я — Гала, — шепнула блондинка, — дерусь завтра с Мевией. Жаль, ты не сын сенатора. Смотрел бы на наш поединок из первого ряда амфитеатра.
От Галы пахло приторно-сладко — гладиаторша не пожалела духов. Для пиршества она выбрала тунику из оранжевого шелка. И еще у нее был свежий шрам на щеке. Красный шрам от удара мечом. Мужчине бы такой шрам прибавил брутальности, а белолицую девушку делал почти безобразной.
— Не нравится отметина? — спросила Гала.
— Да нет, ничего, — смутился Гай.
— Тогда поцелуй, — и она подставила щеку для поцелуя.