Читать интересную книгу Свидетель защиты - Владимир Монастырев

— Как он держал ружье?

— Под рукой, стволами вниз. Подошел и стал против Володьки.

— Близко от него?

— Почти рядом. А Володька говорит: «Убери ты свое ружье». А Николай спросил: «Боишься?» Володька говорит: «Боюсь» — и хотел рукой отвести стволы. И тут раздался выстрел.

— Он что же, схватился рукой за стволы или ладонью хотел их отвести?

— Может, и ладонью, я как-то не заметил. Только услышал выстрел, и Володька крикнул: «Что же ты наделал, ты меня убил».

— Что было потом? Как вел себя Николай Чижов?

— Он бросил ружье и побежал к гаражу, вывел машину и уехал.

— Куда?

— Он крикнул: «Еду за скорой помощью».

— Вы не замечали в поведении Николая Чижова чего-нибудь странного последнее время? — спросил заседатель.

— Чего странного? — не понял Ваня.

— Чтобы он был задумчив, мрачен?

— Нет. Он был веселый последнее время, гонял на «Москвиче»…

— А к Владимиру Спицыну как он относился? Почему именно к нему он подошел с ружьем, а не к вам?

— Володька боялся ружья, вот он и наставлял на него.

— Пугал?

— Для смеху, шутил…

— Хорошие шуточки, — осуждающе сказал заседатель.

— Не шутил, а угрожал, — крикнул Спицын-старший.

Ваня Соколов, вызвав приглушенные смешки среди сверстников, сел на заднюю скамью.

В зал пригласили Майю Лопухову.

Вошла и стала против судейского стола среднего роста девушка с вздернутым носиком, подкрашенными глазами, с темной челочкой на лбу, сдержанно кокетливая, как и ее мать. Она старается не показать робости и смущения, но это ей плохо удается. Она косит взглядом в сторону деревянной загородки: очень хочется взглянуть на подсудимого, но прямо это сделать не решается.

Майка отвечает на вопросы довольно связно, становясь спокойней, уверенней. Говорит, что знает Николая Чижова с детства, как и других ребят во дворе. Вспоминает, как встречали Новый год, но про то, как ездили они втроем на водохранилище, не рассказывает.

А ведь они ездили туда и вдвоем с Николаем.

Недели через две после первой поездки Майка сама остановила Николая во дворе и спросила:

— Чего же ты больше не приглашаешь на водохранилище?

— Поедем, хоть завтра, — ответил Николай.

— Давай завтра.

— Володьку предупредить? — спросил Николай.

— А ты что, без Володьки уже и не можешь?

— Почему не могу?

— Так в чем же дело?

— А не побоишься?

— Кого же мне бояться?

— Меня.

— А тебя надо бояться?

— Да пет, я так просто… — вдруг смутился Николай.

На другой день они поехали на водохранилище вдвоем.

Машину поставили на прежнем месте.

— Давай выкупаемся, — предложила Майка.

— Давай, — согласился Николай.

Она через голову стянула платье и осталась в трусах и узеньком лифчике. Раздеваясь, Николай не мог оторвать глаз от Майки. Идя к воде, она спиной ощущала его взгляд и чуть поеживалась.

Майка первой вошла в воду и саженками, как мальчишка, поплыла, потом перевернулась на спину и лежала, раскинув руки, пока не подплыл Николай. Она поплыла дальше, Николай плыл рядом. Когда повернули к берегу, Майка сказала:

— Что-то я устала, — и положила ему на плечо ладонь.

И Николай плыл, неся тяжесть Майкиной руки, готовый скорее пойти ко дну, чем признаться, что ему трудно. Зайдя за машину, Майка сказала:

— Не смотри сюда.

Он отвернулся и стоял, как истукан, пока она выжимала трусы и лифчик и надевала платье. Потом они сидели в машине и ели хлеб с сыром, запивали лимонадом, прямо из горлышка, передавая друг другу бутылку. У Николая подрагивали от волнения руки, а Майка была спокойна, будто сидела на порожках своего дома.

Выбросив в окно пустую бутылку, Николай, преодолев робость, потянулся к Майке, обнял за плечи и поцеловал. Майка не противилась и ответила на поцелуй. Но когда Николай попытался положить ее на сиденье, решительно отодвинулась в угол.

— Но-но, — сказала она. Не было в ее голосе страха, и звучал он властно. И Николай подчинился. Он уже не мог ей не подчиниться, и она это чувствовала.

Посидев немного молча, они опять стали целоваться.

— А я думал, что тебе Володька нравится, — сказал Николай, переводя дыхание.

— С чего это ты взял? — усмехнулась Майка.

— Так вот казалось.

Она молча помотала головой и подставила губы.

— Майка, я на тебе женюсь, хочешь? — спросил Николай.

— А жить где будем? — спросила она. — У нас негде.

— У нас будем жить.

— Твоя мама меня живьем съест.

— Еще чего! Будет как миленькая. Будет делать, как я скажу.

Определенного ответа Майка не дала, но целовать себя разрешила, и они сидели в машине, пока не стало смеркаться.

После этой поездки Николай, казалось ему, не по земле ходил, а летал по воздуху. Он приглашал ребят кататься в «Москвиче», водил их на гору стрелять из ружья. В эту пору возобновилась их дружба с Володей Спицыным, и того часто можно было видеть возле дома Чижовых.

— У вас вопросы к свидетельнице есть? — обратился судья к Андрею Аверьяновичу.

— Есть. Скажите, свидетельница Лопухова, вы ездили с Владимиром Спицыным и Николаем Чижовым в конце мая прошлого года на водохранилище?

Майя прямо, не таясь, посмотрела на подсудимого, словно хотела спросить, что он рассказал адвокату и что тому известно. Но Николай Чижов ничем ей не помог — по-прежнему сидел опустив круглую голову и не поднял на Майку глаз.

— Ездила, — наконец ответила Майка.

— Что вы делали у водохранилища?

— Ну, что? Поели, погуляли.

— Чижов и Спицын не ссорились между собой?

— Нет, не ссорились.

— Еще вопрос. Две недели спустя, уже вдвоем с Николаем Чижовым вы ездили на водохранилище?

Майка закусила губу, ее мать встала со своего места, не решив, как ей отреагировать на этот вопрос, беспомощно огляделась. Прежде чем мать пришла в себя от изумления, Майка, подняв голову, ответила:

— Ездили.

— Николай Чижов сказал там, что хочет на вас жениться?

— Сказал.

— Вы дали ему свое согласие?

— Н-нет.

— Но и отказом не ответили?

— Н-нет.

— Спасибо, больше вопросов к свидетельнице не имею.

Майка вздохнула с облегчением. Лопухова-старшая медленно опустилась на скамью, лицо ее выражало растерянность.

Защитительную речь Андрей Аверьянович начал издалека — со дня рождения Николая Чижова. Шаг за шагом вел он слушателей по его жизни, показывая, как формировался характер мальчика, что заложила в основу этого характера семья.

— Мы имели возможность убедиться, слушая показания свидетелей, — говорил Андрей Аверьянович, — что влияние семьи на ребенка, а затем юношу Николая Чижова не могло быть благотворным хотя бы потому, что семьи-то здесь в ее истинном понимании не было: отца третировали, бабка жила на стороне, потому что не могла ужиться с дочерью. Что же здесь связывало людей? Привычка? Материальная необходимость? Видимо, и то и другое. И не связывало, а только удерживало поблизости друг от друга. Не стоит говорить в данном случае о любви или дружбе, их не было в этой семье, была постоянная неприязнь, а иногда и открытая ненависть.

Теми же чувствами определялись и отношения с внешним миром, то есть с соседями. Клавдия Михайловна Чижова боялась или презирала окружавших ее людей, жила, как в крепости, полагая необходимым либо нападать, либо обороняться, защищая свою личность, свою честь, как она ее понимала, свою собственность, в том числе и сына: «Мой сын, мое, а не ваше дело, как я его воспитываю». Психология собственника элементарна: «Моего не тронь, за мое и горло перегрызу». Этот дремучий девиз в нашей стране официального признания не имеет. Социалистическое государство ставит своей задачей воспитание иной морали, иного отношения к собственности, а значит, и иных отношений между людьми. Но наивно было бы думать, что никаких трудностей и сложностей не осталось на этом пути. В семье Чижовых мальчик рос в тех понятиях, что в чужую собаку можно стрелять из духового ружья, а за мою собаку я «горло перегрызу». Обвинитель в своей речи справедливо заметил, что Николай Чижов был воспитан в духе неуважения к труду, из него вырастили потребителя, который получал безо всяких усилий, что его душе угодно. Стоило только ему пожелать, и родители дарили ему двухколесный велосипед, духовое ружье, магнитофон, двуствольное ружье, наконец. Сами по себе эти вещи не содержат какого-то развращающего начала и нет ничего дурного в их приобретении. Даже двуствольное ружье центрального боя может быть отличным подарком юноше, который живет где-нибудь на природе, увлекается охотой и уже проявил свои охотничьи способности. И магнитофон можно использовать разно. Один станет записывать с помощью этого аппарата непристойные песенки, другой соберет коллекцию произведений истинного искусства. Значит, дело не в том, что молодому человеку дарили, а как эти подарки делались и какое им было предназначено употребление. И тут я хочу еще раз напомнить, что Николай Чижов в родительском доме воспитывался не только в духе неуважения к труду, а и в духе неуважения к людям. Каждый человек стремится занять прочное положение в жизни, в обществе. Одни, и таких огромное большинство, добиваются самоутверждения с помощью общественно полезного труда, занимают свое место по праву мастерства, ума, таланта. Другие, таких у нас меньшинство, но они есть, к сожалению, выказывают свое превосходство по праву собственника, полагая мерилом ценности человека стоимость вещей, какими он владеет. У соседских ребят нет магнитофона, а я своему сыну куплю. Они своим не в состоянии купить настоящее ружье, а у моего будет. И машины у них нет, а мой ездит на собственном «Москвиче». В таком «превосходстве» собственник черпает самоуважение и находит для себя право поглядывать на соседей свысока. Мне могут возразить — ну, великие ли ценности, в самом деле, магнитофон и ружье. Да и «Москвича» Петр Петрович Чижов собрал из старья своими руками. Вот если б у них были персональные выезды и дачи в два с половиной этажа, тогда, конечно, можно бы говорить о растлевающем влиянии собственности. Но тут я напомню — дело не в вещах самих по себе, а в том, каково к ним отношение, так что в нашей системе доказательств магнитофон стоимостью в сто пятьдесят рублей и дача, которая оценивается в сто пятьдесят тысяч, равнозначны.