Слушая эту взволнованную мольбу, капитан то и дело как будто помимо собственной воли отвлекался от пленника (с которого ему полагалось бы не спускать глаз) и, похоже, не мог отвести взгляда от Эфрит. Действительно, едва расцветшая красота ее лица и тела, с грехом пополам прикрытого рубашкой, даже Конану мешала сосредоточиться на приставленных к его горлу мечах.
Капитан Арамас начал медленно, но верно заливаться румянцем.
– Но что я могу сделать, царевна?.. Это не в моей власти...
Эфрит пристально смотрела ему в глаза.
– Вот что ты можешь сделать, мой капитан, – сказала она. – Сегодня во имя извращенных удовольствий царицы Нитокар убили человека. Отдай служителям мертвецкой его тело, а этого беглеца отпусти. Скажешь, что он был зарублен при побеге!
Арамас наконец повернулся к Конану.
– Этот малый опасен, моя госпожа. Он чужеземец, и притом искусный боец. Не хотелось бы отпускать его на волю...
– Ну так оставь его под стражей. Или отправь работать в гробнице. Он сильный, там с него будет толк.
– Да, работник из него, пожалуй... – Капитану все-таки мучительно трудно было надолго отворачиваться от Эфрит. – Но, царевна, ты же понимаешь, что в случае чего мне не сносить головы...
Эфрит кивнула в сторону двоих его подчиненных, которые неуверенно смотрели на них и, похоже, не вполне понимали, о чем идет речь.
– Твои люди верны тебе. Они будут молчать, – сказала она. – Сделай это для меня, и я отплачу тебе своим... своим покровительством. И любой помощью, какая тебе понадобится.
Сделка не сулила особенных выгод, но капитан, похоже, этого не осознавал. Эфрит выпустила его запястье, но он накрыл ее ручку ладонью.
– Хорошо, моя госпожа. Я незаметно выведу его отсюда. – Он погрозил Конану мечом. – А ты веди себя тихо, не то убью, как собаку! Пошли!
Конан обошел кровать и переступил порог, чувствуя на себе прощальный взгляд царевны. Помни меня! – говорил этот взгляд...
Глава десятая
На строительстве усыпальницы
Буквально на следующий день все работы по строительству Великой Усыпальницы приказано было ускорить. С вершины рукотворного холма то и дело рявкали трубы, поминутно хлопали бичи надсмотрщиков, так что все более многочисленные толпы прокаленных солнцем трудяг сновали, как муравьи, по каменным и земляным склонам своего чудовищного муравейника. В их число с каждым днем вливались все новые толпы крестьян, согнанных с земли небывало высоким подъемом великой реки Стикс.
Если верить тому, о чем шептались между собою работники, для ускорения работ имелась веская причина. Поговаривали, будто здоровье царя окончательно пошатнулось, несмотря на величайшие усилия его супруги и главной лекарки, Нитокар. А значит, народу надлежало не жалеть сил, дабы усыпальница Ибнизаба встретила день его успения полностью завершенной.
Придворные и думающая часть горожан были, однако, более склонны верить слухам несколько иного свойства. Якобы Хораспес, всесильный советник царя, со дня на день ждал приглашения посетить северных соседей – город-государство Ирук. Соответственно, прежде, нежели отправляться сеять семена своей веры в иную, быть может более тучную почву, он желал видеть гробницу Ибнизаба завершенной или почти завершенной.
...Конан оказался как раз на своем месте среди шума и неразберихи подневольных работ. Как это на первый взгляд ни странно, его чужеземная внешность и акцент, равно как и особое положение арестанта, притащенного из самого дворца, только облегчили участь киммерийца. Его не поставили, как всех, в упряжку и не заставили заниматься беспросветным, однообразным трудом. Надсмотрщики скоро обратили внимание на его выдающиеся физические способности и предпочли поберечь его на тот случай, если потребуется исключительная сила и притом сообразительность.
Такие случаи возникали в основном где-нибудь на верхотуре или в узких местах, где и справились бы несколько человек, но втиснуться мог лишь один. Работа всякий раз была сопряжена с немалой опасностью, но это устраивало Конана гораздо больше, нежели одуряющая монотонность основных рабочих команд. К тому же, оставаясь все время «на подхвате», он сумел посетить разные закоулки пирамиды и многое выяснить относительно устройства гробницы. Однажды ему пришлось как следует поработать деревянной колотушкой, поднимая плохо подогнанную крышку мраморного саркофага; внутри саркофага выл от ужаса попавший в ловушку каменотес. В другой раз его потребовали ажио в Священную Гильдию Бальзамировщиков. Тщедушным подмастерьям никак не удавалось запихать тяжеловесную мумию какого-то почившего государственного мужа в золотой гроб.
Надо ли говорить, что мысль о побеге никогда надолго не покидала его! По ночам, свернувшись калачиком в крохотной, лишенной окон конуре, он строил планы, как вырвется отсюда, проберется в дом Осгара и придушит собаку, воздав тем самым предателю по заслугам. Его фантазии на этом не останавливались, ибо на сей раз крошка Зефрити, – если, конечно, она все еще была при Осгаре и не подцепила себе другого богатого дурака... – так вот, на сей раз крошка Зефрити обнаружит, что он не так уж и не готов уступить ее притязаниям!..
Эти сладостные мечты помогали ему засыпать в неуютном закутке.
Была у него и еще причина все время подумывать о побеге. Угроза, исходившая из дворца, висела над ним, как топор. Царица Нитокар небось вспоминала о нем в промежутках между дворцовыми интригами, садистскими наслаждениями и дурманными зельями. Что, если ей донесут и она тут же распорядится о его голове?..
По мнению Конана, однако, было бы еще хуже, если бы о нем вдруг вспомнила царевна Эфрит и решила возобновить свои поползновения насчет убийства мачехи. Насколько он вообще сумел разобраться, царевна производила впечатление честной девчонки, искренне желавшей добра. Только вот атмосфера во дворце была такая, что развратить могла хоть кого. Как бы и она со временем не превратилась в хищную тварь еще покруче Нитокар!..
С тех пор, как его притащили сюда, у него не было ни единой весточки от царевны. Зато он получил подарок, кем-то оставленный ночью на его подстилке. Маленький, невероятно острый кинжальчик, завернутый в кусочек хорошо знакомого зеленого шелка. Глядишь, пригодится при побеге.
Тем не менее Конан горячку не порол. Что-то подсказывало ему воздержаться от немедленного побега (хотя какие были соблазны!..), а что – он и сам не взялся бы толком сказать. Уж точно он не гнался за мизерным жалованьем, которое ему, как и другим работягам, выдавали в конце каждого дня тщедушные писцы. Тем более, что, когда работяги расплачивались за бешено дорогую кормежку (молоко и овсянка), соломенную подстилку и пользование сандалиями из гиппопотамовой кожи, от нищенского жалованья оставались вовсе гроши, если не долг.