— Переезжайте на другую квартиру.
— Легко сказать! Кто это приготовил мне квартиру с такими же удобствами?
— Лучше пожить в квартире более скромной, чем зависеть от другого человека… Впрочем, не знаю…
— Нет, ты нисколько не сочувствуешь мне! — жалобно сказала Ильхамия. — Ты черствый человек. Должно быть, все хирурги бездушные: только и умеют людей потрошить.
Мансур нервно поднялся с места. Там, в больнице, лежит Дильбар, должно быть все так же напряженно и тоскливо уставившись глазами в потолок. О чем она думает сейчас?.. А тут, видите ли, — «потрошить». Мансур торопливо закурил.
Радуясь, что наконец-то чувствительно уколола упрямца, Ильхамия продолжала:
— Джизни уверяет, что это ты настроил больную против него. У этой глупой женщины не хватило бы смелости уйти с операционного стола. Она за честь должна была считать, что ее оперирует известный хирург.
— А как бы вы сами поступили, если бы очутились на ее месте? — вдруг спросил Мансур.
— Ты хочешь сказать, что и мне рано или поздно предстоит лечь на операционный: тол? — Ильхамия закрыла руками лицо. — Ужас!..
— Не закрывайтесь, а отвечайте прямо! Мужества, что ли, не хватает? А вот Салимова гораздо искренней и мужественней вас.
Ильхамия, помолчав, тихо спросила:
— Эта женщина вполне доверяет тебе?
— Во всяком случае, она просит, чтобы я ее оперировал.
— А ты что?
— Я — врач, — ответил Мансур, не считая нужным объяснять подробней.
Ильхамия вдруг вскочила с дивана, наклонилась к Мансуру:
— Прошу тебя, не делай ей операции… Отговорись как-нибудь… Ну, скажи, что заболел. Пусть делает кто-нибудь другой. Кто у вас там еще? Юматша или Иваншин… Иначе джизни… Ты плохо знаешь его… Он не прощает обид…
У Мансура неузнаваемо исказилось лицо. Он едва удержался, чтобы не крикнуть ей что-нибудь оскорбительное.
— Ильхамия! — еле сдерживаясь, обратился он. — Подумайте: что вы говорите?.. Ведь вы тоже врач. Как у вас хватает совести на такие слова?!
Она испуганно отшатнулась. А Мансур, не глядя на нее, глубоко затянувшись папироской, добавил:
— Наденьте туфли, пол холодный.
— Ты меня прогоняешь? — Ильхамия невпопад совала ноги в туфли, как назло, не могла обуться.
Мансур молча курил.
Разозленная Ильхамия ушла.
Мансур, несколько успокоившись, достал из шкафа анатомический атлас и памятку по операциям, углубился в чтение. Операция — это битва за жизнь человека. Всегда полезно освежить перед этим память.
Все в доме уже спали, когда Мансур закрыл книгу и, ступая на цыпочках, прошел в ванную. Принял душ и тоже улегся. Как только голова коснулась подушки, сон смежил ему веки. Он проспал до восьми утра без всяких тревог. Утром, в бодром настроении, проделал физзарядку и, позавтракав, направился в больницу.
Ровно в десять он стоял у операционного стола — на руках резиновые перчатки, рукава халата закатаны до локтей, рот и нос закрыты марлевой повязкой. Салимова лежала спокойно. В ответ на приветствие Мансура кивнула головой, даже попыталась улыбнуться.
Над столом засияла бестеневая лампа. Под ее мягким светом, между простынями, желтела небольшая полоска тела, густо смазанная йодом. Мансур поднял на секунду голову и обвел взглядом своих помощников, как бы желая убедиться, все ли на месте. Напротив него стоит ассистентка, опытный хирург Татьяна Степановна Гранина; рядом с ней, — правая рука хирургов, операционная сестра Наталья Владимировна; у изголовья больной — терапевт; возле аппаратуры — еще один врач. Все взгляды устремлены на Мансура. Он кивком головы дал знак: «Начинаем».
Тишина. Еле слышится только ровное дыхание больной, глубоко заснувшей под наркозом. Иногда позвякивают металлические инструменты, — они в необходимом порядке лежат на соседнем столике. За стенкой, в другой комнате, ровно и сдержанно гудит электростерилизатор. А над дверью операционной горит красный свет, извещающий о самых напряженных минутах, какие бывают в больнице: «Тише, идет операция».
4
В том самом просторном кабинете, где под председательством заведующего отделением Самуила Абрамовича совсем недавно проходило совещание хирургов, где из-за оскорбленного самолюбия бушевал Янгура, вынужденный потом отступить, получив некоторый отпор со стороны молодых коллег, дерзнувших перечить ему, — в этом самом кабинете в том же составе опять собрались врачи. Но сегодня Фазылджан Янгура торжествовал. Впрочем, «торжествовал победу», пожалуй, не те слова в данном случае. При всем своем честолюбии и мстительности он понимал, что было бы слишком уж недостойно звания врача выдавать свое злорадство. Все же, давая исход возбуждению, он нервно вышагивал по кабинету и порой выхватывал из кармана платок, чтобы вытереть потеющие ладони.
Когда начался обмен мнениями, он тут же взял слово.
— Ну, что же теперь получилось?! — спрашивал он, широко разводя руками и вздергивая плечи. Он окидывал взглядом врачей — одни из них сидели, другие стояли в кабинете, — переводил глаза на Самуила Абрамовича. — Ну, дорогой и родной, может, вы ответите на мой вопрос?.. Вы — заведующий отделением, вы, всегда такой осторожный, тщательно обдумывающий все обстоятельства и возможные последствия дела, — как же вы допустили все это? Партия рекомендует вам соединять в одно целое ум и опыт старших и энергию молодых… А вы?! Поддавшись подстрекательству демагогов, свернули на кривую тропку!.. Куда привела нас эта кривая? — Он устремил убийственный взгляд на съежившегося Самуила Абрамовича. — Погубили человека! Че-ло-ве-ка! — воскликнул Янгура. — Позор, стыд, преступление! Верх безответственности! И вы хотите прикрыть это именем врача, его белой шапочкой, белым халатом?.. Безответственные мальчишки, преследуя личные цели, пытались скомпрометировать меня. Они подбивали на необдуманные поступки угнетенную страхом больную. А вы, Самуил Абрамович, с непонятным спокойствием возложили ответственную операцию на хирурга, не владеющего ни достаточной компетенцией, ни просто необходимым опытом. И это называется «выдвигать молодых, способных хирургов». В результате погублена жизнь женщины. Ваша роль… Да, да! — перебил он самого себя. — Заявляю со всей ответственностью: ваша роль в этом деле неблаговидна. Вы могли удержать Тагирова от слишком рискованного, необдуманного шага, и вряд ли случилась бы трагедия, больная осталась бы жива. А теперь она — в могиле, и дети остались сиротами. Вот к чему привела безответственность!.. Татьяна Степановна, я удивлен и вашим поведением! — обратился он к хирургу, ассистировавшему Мансуру. — Вы — опытный, трезво мыслящий специалист, как вы могли поддаться влиянию мальчишки?! Вы должны были отговорить Тагирова от необдуманного шага!..
Да, случилось непоправимое, самое страшное… Вначале ничто не предвещало беды. Казалось, операция шла нормально. Мансур работал умело и уверенно. Картина болезни была ясна ему. Ясны и способы устранения патологического явления. Его помощники также не сомневались в благополучном исходе операции. Внезапно больной стало плохо: дыхание затруднилось, стремительно падало кровяное давление. Операцию прервали. Приняли срочные меры, но… ничто не помогало. Салимова умерла на операционном столе.
И какие бы версии ни сочинял теперь Янгура, было почти невозможно возражать ему. Мансур явно видел и показное негодование Янгуры, и его запугивания ни в чем не повинных Самуила Абрамовича и Татьяны Степановны, — но и сам Мансур не мог ничего противопоставить словоизвержениям Янгуры. Он чувствовал, как неимоверная тяжесть давит на плечи, пригибает его к земле. Он понимал: несчастный случай мог произойти у любого другого, более опытного, хирурга. Мог… Но у Мансура он уже произошел. Именно у Мансура! Ему и отвечать… Все же он не хочет, не может примириться с тем, чтоб на него возводили небылицы и даже клевету.
— Можно винить меня в чем угодно, — сказал Мансур, — только не в безответственности. Я до конца понимал всю серьезность операции, выполнял ее добросовестно. Как вы знаете, вначале все шло нормально…