— Мне было жарко, я не могла спать. Но я в порядке. А ты? — я коснулась его щеки; кожа была теплой от сна.
Он подошел ко мне и встал рядом, глядя в окно на летнюю ночь. Светила полная луна; беспокоились птицы; я слышала, как где-то поблизости щебетала поздняя птичка, а в отдалении раздавался писк охотящегося сычика.
— Ты помнишь Лоренса Стерна? — спросил Джейми, которому ночные звуки, по-видимому, напомнили о натуралисте.
— Сомневаюсь, что раз встретившись с ним, кто-нибудь сможет его забыть, — сухо ответила я. — Мешок с высушенными пауками оставляет незабываемое впечатление. Не говоря уже о запахе.
Стерн обладал своеобразным запахом, состоящим в равных частях из ароматов его собственного тела, дорогого одеколона, который он обожал, и который по пронзительности мог конкурировать — хотя и не побеждать — с такими консервантами, как камфара и спирт, и слабого запаха гниющих образцов фауны, собранных им.
Джейми тихо хихикнул.
— Это правда. Он воняет хуже тебя.
— Я не воняю, — с негодованием произнесла я.
— Ммфм, — он взял мою руку и поднес ее к носу, изящно принюхиваясь. — Лук, — сказал он, — и чеснок. Что-то острое… перец горошком. И гвоздика. Беличья кровь и мясной бульон, — его язык быстро, словно змеиный, лизнул суставы моих пальцев. — Картофельный крахмал и что-то древесное. Поганки.
— Не честно, — сказала я, пытаясь вырвать мою руку. — Ты отлично знаешь, что у нас было на обед. И это были не поганки, а древесные грибы.
— Мм? — он перевернул мою руку и понюхал сначала ладонь, потом запястье и предплечье. — Уксус и укроп, ты делала маринад для огурцов, да? Хорошо, мне они нравятся. Мм, о, и кислое молоко вот здесь на руке. Ты плеснула пахтой, когда сбивала масло, или сливками, которые снимала с молока?
— Догадайся, если ты так хорошо разбираешься в запахах.
— Масло.
— Черт, — я все еще пыталась вырвать свою руку, но только потому, что его щетина колола нежную кожу с внутренней стороны руки. Поднимаясь вверх по ней, он уткнулся носом в ямочку ниже плеча, заставив меня пискнуть от щекотки, когда пряди его волос коснулись моей кожи.
Он приподнял мою руку, дотронулся до влажных шелковистых волос подмышкой и провел пальцами под своим носом.
— Eau de femme, [263]— пробормотал он, и я услышала смех в его голосе. — Ma petite fleur. [264]
— Я мылась, — сказала я грустно.
— Да, с мылом из подсолнечного масла, — сказал он немного удивленно, сунув нос в ямку возле ключицы. Я высоко взвизгнула, и он закрыл мой рот большой теплой рукой. Она пахла порохом, сеном и навозом, но не это заставило меня замолчать.
Он наклонился близко к моему лицу и жесткие волосы на его висках потерлись о мою щеку. Он опустил руку, и я почувствовала его мягкое губы на моих щеках, легкое касание его языка на моей коже.
— Соль, — сказал он очень мягко, обдавая мое лицо теплым дыханием. — У тебя соль на щеках, и ресницы мокрые. Ты плакала, Сассенах?
— Нет, — ответила я, хотя у меня появилось внезапное и иррациональное желание расплакаться. — Нет, я просто вспотела. Мне… было жарко.
Мне больше не было жарко; моя кожа была прохладна, и ночной ветерок обдувал меня сзади из окна.
— Ах, вот здесь… мм, — он был теперь на коленях, обняв меня одной рукой за талию, чтобы я не двигалась, и уткнувшись носом между моими грудями. — О, — произнес он, и его голос изменился.
Обычно я не пользовалась парфюмом, но у меня было особое ароматическое масло, присланное из Вест-Индии, и сделанное из апельсиновых цветов, жасмина, ванили и корицы. У меня был только крошечный пузырек, и я пользовалась им редко, нанося небольшие мазки в случаях, которые я полагала особенными.
— Ты хотела меня, — сказал он с сожалением, — а я уснул, даже не коснувшись тебя. Мне жаль, сассенах. Ты должна была мне сказать.
— Ты устал, — я погладила его волосы, заправляя темные длинные пряди ему за ухо. Он тихонько рассмеялся, и я почувствовала его теплое дыхание на моем голом животе.
— Ради этого ты могла поднять меня из мертвых, сассенах, и я не стал бы возражать.
Он поднялся, глядя на меня, и даже в тусклом свете я могла видеть, что мне не потребуется таких отчаянных мер.
— Жарко, — сказала я. — Я потная.
— Ты думаешь, я не потный?
Его руки сомкнулись на моей талии, и он внезапно поднял меня, посадив на широкий подоконник. Я судорожно вздохнула, ощутив под собой холодное дерево, и рефлекторно ухватилась за колоды с обеих сторон.
— Что ты делаешь?
Он не потрудился ответить, и в любом случае, это был лишь риторический вопрос.
— Eau de femme, — пробормотал он, и его мягкие волосы коснулись моих бедер, когда он встал на колени. Половицы скрипнули под его весом. — Parfum d’amor, [265]мм.
Прохладный ветерок шевельнул мои волосы, скользнувшие по спине, как легчайшее прикосновение любовника. Руки Джейми крепко держали меня за бедра; мне не угрожала опасность вывалиться из окна, и все же я чувствовала позади себя головокружительную пустоту ясной ночи и бесконечность усыпанного звездами неба, в которое я могла упасть и продолжать падать… падать. Крошечная искорка во мне разгоралась все ярче, пока не взорвалась яркой падающей звездой.
— Шш, — прошептал Джейми откуда-то издалека. Он теперь стоял, обняв меня за талию, и стонущие звуки могли принадлежать как ветру, так и мне. Его пальцы коснулись моих губ. Словно спички, они зажгли ошеломляющим огнем мою кожу. Сильный жар затанцевал по моему телу, животу и груди, шее и лицу; я горела спереди и мерзла сзади, как Святой Лаврентий на раскаленной решетке.
Я обняла его ногами, уперев одну пятку в ямочку над ягодицами; и мощные твердые бедра между моими ногами стали моим единственным якорем.
— Отпусти руки, — прошептал он мне на ухо. — Я буду держать тебя.
Я отпустила и откинулась назад в ночной воздух, чувствуя себя в безопасности в его руках.
— Ты что-то начинал говорить о Лоренсе Стерне, — много позже сонно пробормотала я.
— Да, — Джейми потянулся и устроился удобнее, по-хозяйски положив руку на мои ягодицы. Было слишком жарко, чтобы прижиматься друг к другу, но нам не хотелось разделяться полностью.
— Мы разговаривали о птицах; он их страшно любил. Я спросил его, почему в конце лета птицы поют по ночам; ведь ночи становятся короче, и им нужно успеть отдохнуть. Но нет, они то там щебечут, то там шелестят, и так всю ночь в кустах и деревьях.
— Да? Я не замечала.
— Ты не имеешь привычки спать в лесу, сассенах, — ответил он снисходительно. — Я много спал в лесу, и Стерн тоже. Он сказал, что заметил это и очень заинтересовался — почему.