Читать интересную книгу 7 историй для девочек - Лидия Чарская

– Ну как мне быть, если бедняга Ла Моль не выходит у меня из головы?!

– Он вам дороже меня! Это бессовестно! Слушайте, Аннибал: я вас ненавижу! Будьте честны, скажите, что он вам дороже. Аннибал, предупреждаю вас: если вам что-нибудь дороже меня на свете…

– Анриетта, прекраснейшая из герцогинь! Ради вашего собственного спокойствия не поднимайте скользких вопросов. Я вас люблю больше всех женщин, а Ла Моля люблю больше всех мужчин.

– Хороший ответ! – вдруг произнес чей-то голос.

Камчатная шелковая завеса перед деревянным раздвижным панно в стене, закрывавшим вход в другую комнату, вдруг приподнялась, и в раскрытом четырехугольнике панно обрисовалась фигура Ла Моля, как в золоченой раме – тициановский портрет.

– Ла Моль! – крикнул Коконнас, не обратив внимания на Маргариту и не подумав поблагодарить ее за неожиданную радость. – Ла Моль, друг мой! Милый мой Ла Моль!

И он кинулся в объятия своего друга, перевернув кресло, на котором сидел, и опрокинув попавшийся по дороге стол. Ла Моль с большим чувством ответил на его объятия; но все же, отвечая на его ласки, обратился к герцогине Невэрской:

– Простите меня, мадам, если мое имя нарушало иногда согласие в вашем очаровательном союзе с моим другом; конечно, я бы повидался с вами раньше, но это зависело не от меня, – добавил он, с невыразимой нежностью взглянув на Маргариту.

– Как видишь, Анриетта, я сдержала свое слово: вот он, – сказала Маргарита.

– Неужели я этим счастьем обязан только просьбам герцогини? – спросил Ла Моль.

– Только ее просьбам, – ответила Маргарита и, обращаясь к Ла Молю, добавила: – Но вам, Ла Моль, я разрешаю не верить ни одному слову из того, что я сказала.

После того как Коконнас раз десять прижал друга к своему сердцу, раз двадцать обошел вокруг него, даже поднес канделябр к его лицу, чтобы налюбоваться им всласть, он наконец встал на колено перед Маргаритой и поцеловал полу ее платья.

– Ах, как хорошо! – воскликнула герцогиня Невэрская. – Ну, теперь я буду сносной.

– Дьявольщина! Для меня вы будете, как всегда, обожаемой! – сказал Коконнас. – Я стану это говорить от всего сердца, и будь при этом хоть тридцать поляков, сарматов и прочих гиперборейских варваров, я их заставлю признать вас королевой всех красавиц!

– Эй, эй! Коконнас! Легче, легче, – сказал Ла Моль. – А королева Маргарита?

– О, я не отопрусь от своих слов, – ответил Коконнас свойственным ему чуть шутовским тоном, – мадам Анриетта – королева всех красавиц, мадам Маргарита – краса всех королев.

Но что бы Коконнас ни говорил, что бы он ни делал, он весь был поглощен счастьем вновь видеть Ла Моля и не сводил с него глаз.

– Идем, идем, краса всех королев! – говорила герцогиня Невэрская. – Оставим этих безупречных друзей поговорить наедине; им столько надо сказать друг другу, что они будут перебивать наш разговор. Уйти от них нам нелегко, но, уверяю вас, это единственное средство совершенно вылечить месье Аннибала. Согласитесь, милая королева, ради меня: я имею глупость любить эту буйную голову, как ее называет его же друг Ла Моль.

Маргарита шепнула несколько слов на ухо Ла Молю, которому, несмотря на все его стремление вновь видеть Коконнаса, теперь хотелось, чтобы нежность друга была не так обременительна… А в это время сам Коконнас старался при помощи всевозможных уверений вернуть на уста Анриетты ясную улыбку и ласковую речь, чего и добился без особого труда. После этого обе дамы проследовали в столовую, где был накрыт ужин.

Два друга остались теперь наедине. Само собой разумеется, что первое, о чем Коконнас расспросил своего друга, это подробности рокового вечера, который едва не стоил Ла Молю жизни; и чем больше он узнавал их из рассказа друга, тем сильнее его охватывала дрожь, а, как известно, пьемонтца взволновать рассказом было трудно.

– Почему ты бежал куда глаза глядят и причинил мне столько горя, а не укрылся у нашего главы? Герцог ведь защищал тебя, он бы тебя и спрятал. Я бы жил вместе с тобой, сделал бы вид, что горюю, и таким способом провел бы всех придворных дураков.

– У нашего главы? – тихо спросил Ла Моль. – У герцога Алансонского?

– Ну да. Судя по его разговорам, я думал, что он спас тебе жизнь.

– Жизнь спас мне король Наваррский, – ответил Ла Моль.

– Вот оно что! – сказал Коконнас. – А ты уверен в этом?

– Вполне!

– Что за добрый, что за прекрасный король! А какое же участие принимал в этом деле герцог Алансонский?

– У него-то в руках и был шнурок, чтобы задушить меня.

– Дьявольщина! – воскликнул Коконнас. – Ла Моль, а ты уверен в том, что говоришь? Как, этот бледный герцог, щенок, мозгляк, хотел задушить моего друга! Дьявольщина! Завтра скажу ему, что я думаю об этом.

– Ты с ума сошел!

– Да, верно, он, пожалуй, начнет заново… Да все равно, этому не бывать!

– Ну, ну, Коконнас, успокойся и не забудь, что пробило половину двенадцатого, а ты сегодня на дежурстве.

– Плевать мне на его службу! Пускай его ждет! Моя служба! Чтобы я служил человеку, который держал в руках веревку для тебя!.. Ты шутишь? Нет!.. Это судьба! Так предначертано, что я должен был вновь встретиться с тобой и больше уже не расставаться. Я остаюсь здесь.

– Подумай, несчастный! Ведь ты не пьян.

– К счастью. Будь я пьян, я бы поджег Лувр.

– Послушай, Аннибал, будь благоразумен. Ступай в Лувр. Служба – вещь священная.

– Идем вместе.

– Немыслимо.

– Разве они еще думают тебя убить?

– Едва ли. Я слишком мало значу, чтобы против меня был настоящий заговор, какое-нибудь твердое решение. Нашла прихоть – и захотелось меня убить, вот и все. Владыки были просто в веселом настроении!

– А что ты делаешь?

– Я? Ничего. Брожу, шатаюсь где придется.

– Ладно! Я тоже буду шататься и бродить с тобой. Прекрасное занятие! К тому же, если кто нападет, нас будет двое, и мы покажем, где зимуют раки. Пусть только явится это насекомое, твой герцог! Я его пришпилю к стене как бабочку!

– Тогда хоть попроси его дать тебе отставку.

– Да, окончательно!

– В таком случае предупреди его, что ты с ним расстаешься.

– Совершенно верно. Согласен. Сейчас напишу ему.

– Знаешь, Коконнас, это будет слишком вольно – писать письмо принцу крови.

– Принцу крови! Какой крови? Крови моего друга! Погоди у меня, – крикнул Коконнас, трагически вращая глазами, – погоди! Стану еще я соблюдать с ним этикет!

«И в самом деле, – подумал Ла Моль, – через несколько дней ему не будет дела ни до принца, ни до кого другого; ведь мы возьмем его с собой, если он захочет ехать с нами».

Коконнас вооружился пером и, не встречая больше сопротивления со стороны своего друга, тут же сочинил образчик красноречия, прилагаемый здесь для прочтения:

«Ваше высочество!

Несомненно, что человек, столь начитанный в произведениях античной древности, как Ваша светлость, знаком с трогательной повестью об Оресте и Пиладе, двух героях, славных своей несчастною судьбой и своей дружбой. Мой друг Ла Моль несчастен не менее Ореста, а нежное чувство дружбы знакомо мне не меньше, чем Пиладу. А друг мой в данную минуту занят такими важными делами, которые требуют моего содействия. Мне невозможно его бросить. Ввиду этого я, с разрешения Вашего высочества, ухожу в отставку, решив связать свою судьбу с судьбою моего друга, куда бы она меня ни повела. Теперь Вашему высочеству понятно, сколь велика сила, отрывающая меня от Вашей службы, в рассуждении чего я не отчаиваюсь получить Ваше прощение и решаюсь с почтительностью именовать себя по-прежнему – Вашего королевского высочества нижайшим и покорнейшим слугой Аннибалом графом де Коконнас, неразлучным другом графа де Ла Моль».

Закончив это образцовое произведение, Коконнас прочел его вслух Ла Молю, который только пожал плечами.

– Что скажешь? – спросил Коконнас, не заметив или сделав вид, что не заметил этого жеста.

– Скажу, что герцог Алансонский только посмеется над нами, – ответил Ла Моль.

– Над нами?

– Совокупно.

– По-моему, это все же лучше, чем душить нас в розницу.

– У него одно не помешает другому, – смеясь, ответил Ла Моль.

– Э, пускай! Будь что будет; а письмо отправлю завтра утром! Куда же мы отсюда пойдем спать?

– К мэтру Ла Юрьер. Знаешь, туда, в ту комнатку, где ты хотел пырнуть меня кинжалом, когда мы еще не были Орестом и Пиладом.

– Ладно, я, кстати, отправлю свое письмо с нашим хозяином.

В эту минуту панно опять раздвинулось.

– Как себя чувствуют Орест и Пилад? – спросили хором обе дамы.

– Дьявольщина! Мы умираем от голода и от любви!

На следующее утро мэтр Ла Юрьер действительно отнес в Лувр всеподданнейшее послание графа Аннибала де Коконнас.

V. Ортон

Несмотря на отказ герцога Алансонского бежать, который ставил под угрозу все дело и даже самую жизнь Генриха Наваррского, последний стал еще большим другом герцога, чем раньше.