Япония и Франция остаются образцами современного национального государства во всех мыслимых измерениях. Великобритания с ее скромной территориальной армией и относительно небюрократическим местным самоуправлением была таким же самостоятельным примером, как и США.
Тем не менее, возвышение Европы, США и Японии по сравнению с остальным миром как никогда ранее или с тех пор стало неопровержимым фактом. Этому был целый ряд причин. По крайней мере, до Первой мировой войны их успех был самоподдерживающимся. Доминирующие страны извлекали выгоду из либерального мирового экономического порядка, созданного ими самими, который, в свою очередь, поддерживал экономический рост, который можно было выгодно направлять таким образом, чтобы финансировать позиции силы на международной арене. Империализм также может быть выгодной инвестицией. Хотя колониальная экспансия не в каждом случае могла напрямую принести денежную выгоду национальной экономике, военное превосходство означало, что завоевание и управление колонией было относительно экономически выгодным. Империализм был политически выгоден, если он практически ничего не стоил государству, и если он вызывал корыстные интересы, готовые оказать ему политическую поддержку.
(2) Об эпохальном маркере роста мобильности говорить не приходится, поскольку соответствующие главы выше говорят сами за себя. Вся история человечества изобилует перемещениями: путешествия, массовые миграции, крестовые походы, торговля на дальние расстояния, распространение религий, языков, стилей искусства. В XIX веке новыми были три вещи.
Во-первых, резко возросли масштабы мобильности населения. Более ранняя история не знает примеров, сравнимых с эмиграцией в Северную и Южную Америку, Сибирь или Маньчжурию, да и масштабы постоянного переселения в 1870-1930 гг. не повторялись впоследствии. Это яркая глобальная характеристика того периода. На новый уровень вышел и товарооборот, когда роскошный бизнес купцов раннего Нового времени, торговавших шелком, пряностями, чаем, сахаром и табаком, был заменен массовыми поставками основных продуктов питания и промышленного сырья. Об этом наглядно свидетельствуют суммарные показатели расширения мировой торговли, значительно превышающие рост производства. Капитал в целом был мобилизован в широких масштабах только в этот период. До середины века богатые люди ссужали деньги князьям и некоторым другим лицам, которые в них нуждались . Чартерные компании начала века были, по меркам своего времени, сложными финансовыми операциями. Но только после 1860 г. или около того появилось нечто похожее на рынок капитала. Бумажный капитал впервые "потек" по всему миру - уже не в виде слитков на кораблях (или не только в виде слитков), а в большей степени благодаря строительству железных дорог и развитию фабричной экономики. Наступал век ликвидности. Пароход и железная дорога повысили мобильность людей и товаров, а телеграф, а затем и телефон облегчили передачу информации.
Во-вторых, эти технические новшества ускорили все виды циркуляции. Даже внутри городов все стало двигаться быстрее: пешеход уступил место трамваю. Воспринимать это ускорение как отличительную черту эпохи стало почти банальностью, но трудно преувеличить историческое влияние на человеческий опыт, которое оказала возможность передвигаться быстрее и надежнее, чем лошадь, или путешествовать по воде, не завися от ветра. К 1910 году железные дороги были проложены на всех континентах, даже там, где не было никакой промышленности. Для простых жителей Индии возможность работать на железной дороге или однажды отправиться в путешествие на поезде была значительно выше, чем возможность увидеть внутреннее устройство фабрики.
В-третьих, мобильность только сейчас стала подкрепляться инфраструктурой. Хотя мы не должны недооценивать сложность коммуникаций в мире инков, в Монгольской империи XIII века или в сети почтовых карет Англии эпохи Регентства, факт остается фактом: прокладка железных дорог, создание глобальных морских линий и прокладка кабелей по всей планете привели к совершенно иному уровню технологического применения и организационного постоянства. Мобильность перестала быть просто образом жизни кочевых народов, чрезвычайной ситуацией для беженцев и изгнанников или способом моряков сохранить тело и душу. Она стала одним из аспектов организованного социального существования, ритмы которого отличались от ритмов местной повседневности. Эти тенденции без перерыва продолжались и в ХХ веке. Ключевое слово "глобализация" находит здесь свое место, если определить ее грубо, не исчерпывая потенциальной сферы применения термина, как ускоренную и пространственно расширенную мобилизацию ресурсов через границы государств и цивилизаций.
(3) Еще одна яркая особенность XIX века может быть описана несколько формально - как тенденция к асимметричной плотности референции. Менее громоздкой, но и менее точной формулировкой того же явления было бы "усиление восприятия и передачи между культурами". Имеется в виду, что идеи и культурное содержание в целом - в большей степени, чем фрагменты информации, передаваемые по телеграфу, - стали более мобильными в течение XIX века. Опять же, не стоит недооценивать то, что происходило в более ранние эпохи. Распространение буддизма из Индии во многие регионы Центральной, Восточной и Юго-Восточной Азии было огромным, многогранным процессом культурной миграции, который зачастую буквально переносился ногами странствующих монахов. Новинкой XIX века стало распространение средств массовой информации, позволивших людям передавать новости на огромные расстояния и преодолевать культурные границы, а также знакомиться с идеями и артефактами, созданными в далеких странах. Переводов стало больше, чем в прежние времена: не только внутри Европы (где XVIII век уже был великим веком переводов), но и в более сложном взаимообмене между европейскими языками и другими, более отдаленными от них. В 1900 г. в крупнейших библиотеках Запада имелись в переводе основные тексты азиатской традиции, а европейские учебники по многим отраслям знаний, а также подборка трудов по политической философии, юридической и экономической теории были доступны читателям на японском, китайском и турецком языках. Разумеется, Библия была переведена на множество языков, некоторые из которых до прихода христианских миссионеров не имели письменности. Некоторое знание иностранных языков, особенно английского и французского, облегчало образованной элите Востока знакомство с западными идеями из первых рук.
Однако "большая референтная плотность" означает нечто большее, чем взаимное расширение кругозора. Американский социолог Рейнхард Бендикс подчеркивает силу "демонстрационного эффекта" в истории: существование "эталонных обществ", служащих образцом для подражания, а также фокусом для формирования идентичности через отвержение и дискриминационную критику. В XVIII веке Франция с ее напряженными отношениями между двором и салоном была таким эталоном для значительной части Европы, а задолго до этого Вьетнам, Корея и Япония брали свои ориентиры из Китая. В XIX веке произошли две вещи. С одной стороны, таких внешних ориентиров стало больше: в то время как подавляющее большинство населения планеты по-прежнему ничего не знало о жизни в зарубежных странах, либо связывало ее лишь с самыми смутными фантазиями, образованная элита стала наблюдать за внешним миром более пристально, чем когда-либо прежде. С другой стороны, референция стала асимметричной или однополярной. Вместо множества культурных моделей Запад предстал в качестве мирового