Читать интересную книгу Загадка смерти Сталина. Исследование - Абдурахман Авторханов

Как рассказывал Хрущев на XX и XXII съездах партии, начальника личной охраны Кирова, его адъютанта еще с гражданской войны — Борисова, — убили в «автомобильной катастрофе» 2 декабря 1934 года, когда его везли на допрос к Сталину, Молотову, Ворошилову и шефу НКВД Ягоде, потом расстреляли тех двух чекистов, которым было поручено убийство Борисова. Расстреляли и того, кто по поручению Сталина и Ягоды непосредственно руководил операцией убийства Кирова, — заместителя начальника Ленинградского НКВД Запорожца, расстреляли также не причастного к убийству Кирова, но дружившего с ним начальника НКВД Медведя, расстреляли, наконец, Ягоду и всех его помощников.

Сталин уничтожил как всех свидетелей убийства Кирова, так и всех исполнителей. Хрущев заявил на XX съезде: «Можно предполагать, что они были расстреляны для того, чтобы скрыть следы истинных организаторов убийства Кирова» (Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, с. 19). На XXII съезде Хрущев повторил: «Они были уничтожены, чтобы замести всякие следы» (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет. М., 1961, т. 11, с. 583–584).

Хрущев говорил от имени ЦК и на основании документов секретных архивов НКВД, ЦК КПСС и показаний чудом оставшихся в живых свидетелей. Скажут, что тогда уничтожали всех без разбора. Нет, это делали весьма разборчиво. Существовал неписаный закон: чем ближе к Сталину стоял тайно убитый им человек, тем основательнее уничтожалось его окружение. Это относилось даже и к семье самого Сталина: он расстрелял шурина, старого большевика Сванидзе, он расстрелял свояка, старого чекистского комиссара Реденса, он после войны сослал жену своего сына Якова, отняв у нее ребенка, он арестовал сестер своей жены — дочерей друга Ленина Аллилуева. Почему? Когда его дочь, недоумевая, спросила, в чем же вина ее теток, то Сталин ответил с не свойственной ему искренностью: «Знали слишком много» («Двадцать писем к другу», с. 182).

Вот за тех, кто «знал слишком много», и взялся Берия сразу после смерти Сталина. К ним, кроме соучастников Берия, относились: 1) две комиссии врачей: одна — «лечившая» Сталина, и другая — засвидетельствовавшая, что Сталина лечили «правильно»; 2) охрана и прислуга Сталина на даче в Кунцеве.

Большинство врачей из этих двух комиссий исчезли сразу после смерти Сталина. Один из врачей, участвовавших во вскрытии тела Сталина — профессор Русаков, — «внезапно» умер. Лечебно-санитарное управление Кремля, ответственное за лечение Сталина, немедленно упраздняется, а его начальник И. И. Куперин арестовывается. Министра здравоохранения СССР А. Ф. Третьякова, стоявшего по чину во главе обеих комиссий, снимают с должности, арестовывают и вместе с Купериным и еще двумя врачами, членами комиссии, отправляют в Воркуту. Там он получает должность главврача лагерной больницы (см: Wittlin Th. Commissar. The Life and Death of Lavrenty Pavlovich Beria. H. Y. 1972, p. 387).

Реабилитация их происходит только спустя несколько лет, а это доказывает, что заметал следы не один Берия, а вся четверка.

Не менее круто поступил Берия с кунцевской охраной и обслугой Сталина: ведь эти люди не только были свидетелями того, что происходило вокруг Сталина, но, очевидно, и рассказали Василию Сталину, как бериевские «врачи» залечили его отца.

Если бы Сталин умер естественной смертью «под постоянным наблюдением ЦК и правительства», как гласило «Правительственное сообщение» от 4 марта 1953 года, то не происходили бы те «странные события» в Кунцеве, о которых пишет, впрочем, не вдаваясь в причины происходящего, дочь Сталина:

«Дом в Кунцеве пережил после смерти отца странные события. На второй день после смерти его хозяина — еще не было похорон — по распоряжению Берия созвали всю прислугу и охрану, весь штат обслуживающих дачу и объявили им, что вещи должны быть немедленно вывезены отсюда (неизвестно куда), а все должны покинуть это помещение. Спорить с Берия было никому невозможно. Совершенно растерянные, ничего не понимающие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, грузили со слезами все на грузовики, — все куда-то увозилось, на какие-то склады… Людей, прослуживших здесь по десять-пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разгоняли всех кого куда. Многих офицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали ничего, не понимали — в чем их вина? Почему на них так ополчились?» («Двадцать писем к другу», с. 21–22).

Берия мог бы ответить на это так же, как и Сталин: они «знали слишком много». Поэтому их разослали по дальним городам, чтобы там без суда и без шума ликвидировать. Люди, понимавшие это, не дожидаясь расправы, кончали с собою.

Наконец, была еще одна группа свидетелей — соучастники Берия: Маленков, Хрущев и Булганин. Сами по себе личности невыдающиеся, они все-таки представляли важнейшие институции: Маленков — государственную бюрократию, Хрущев — партийный аппарат, Булганин — армию. С ними Берия думал поступить так, как поступает всякий уважающий себя бандит: честно поделить добычу — власть. Будучи на вторых ролях во время «лечения» Сталина, они после его смерти получили от Берия всю юридическую партийно-государственную власть с одной негласной оговоркой, запечатленной в новом кремлевском протоколе иерархии вождей: Берия согласился быть вторым лицом в государстве, чтобы управлять первым.

В момент переворота (Москва была тогда окружена и оккупирована полицейскими войсками Берия) Берия легко мог занять один из постов Сталина — главы правительства, или главы ЦК, или даже оба вместе. Хрущев говорит, что Берия дважды, сначала в 40-х, а потом в 50-х годах (после смерти Сталина) «делал маневры» стать во главе партии и государства (см. «Khrushchev Remembers», vol. II, р. 95). Если он от этого намерения отказался, то тут роль, вероятно, сыграли соображения чисто психологического порядка: после двадцатилетней тирании в СССР грузина Сталина другому грузину, чтобы занять его пост, надо было бы быть дважды Сталиным, а перед такой перспективой должен был спасовать даже Берия.

Другая причина была не менее веской: профессиональный чекист Берия в глазах народа был не слугой Сталина, а суверенным соучастником, порою даже вдохновителем сталинских преступлений. Если бы Берия мог открыто заявить: «Я его родил, но я его и убил», — то еще неизвестно, как пошла бы дальнейшая история. Есть очень серьезные основания думать, что он это и собирался сделать — и не на словах, как потом Хрущев, а на деле.

Берия был не только полицейским: как политик он был намного выше своих коллег и понимал, что Сталиным кончалась целая эпоха, что отныне стать великим и успешно править может только анти-Сталин. Действительно, выяснилось, что штыками можно завоевать и собственную страну, но управлять ею, вечно сидя на этих штыках, более чем неудобно. «Спуск на тормозах» — такой представляется мне политическая программа Берия.

Конечно, располагая только антибериевской информацией советской официальной истории и зная самого Берия как верховного инквизитора страны на протяжении почти двадцати лет, трудно представить себе, что он мог превратиться в собственного антипода. В политике, однако, возможны всякие метаморфозы. Еще Ленин пророчески предсказал перерождение своих учеников: «История знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества — это вещь в политике совсем не серьезная» («Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет», с. 27–28). Так оно и оказалось, когда, по словам Муссолини, «большевизм переродился в славянский фашизм».

После смерти Ленина партия выдвинула лозунг: «Без Ленина, но по ленинскому пути» — и попала в точку. Ленин отменил «военный коммунизм», дал нэп, сохранил Советы, ограничил ГПУ, разрешил творческие объединения в искусстве без «соцреализма», но с частными издательствами, боролся с пролеткультами, заигрывал со сменовеховцами, обещал восстановить все свободы и права (Программа партии) — и умер. Страна была согласна идти по этому пути. Можно ли теперь сказать народу: «Без Сталина, но по сталинскому пути»? Из бесконечного потока сводок сексотов Берия первым из членов Политбюро знал ответ народа на этот вопрос: великий вздох облегчения, всеобщие надежды на перемены. Берия отлично понимал, что, только используя эти надежды, можно добиться успеха.

Не из любви к народу, не из ненависти к Сталину и не из раскаяния в содеянных преступлениях, а исходя из политических расчетов и личных интересов в новых условиях, Берия решил возглавить движение за реформы. Убивая Робеспьера, термидорианцы совсем не собирались сдать в музей гильотину, но когда они увидели, с каким ликованием народ встретил гибель вершителя террора, то решили воспользоваться этим недоразумением и возглавить движение за гуманность. Впиваясь глазами в умирающего учителя, Берия, быть может, тоже не собирался управлять иначе, чем Сталин, однако молчаливая, но грозная радость народа по поводу смерти тирана надоумила его: надо воспользоваться редким в истории случаем, когда сам палач может возглавить движение народа против наследства величайшей из тираний. То, что Хрущев сделал со Сталиным через три года на XX съезде (1956), Берия хотел начать сейчас же. Он и начал это, освободив 4 апреля 1953 года врачей-«вредителей» и сам же обвинив сталинско-бериевскую полицейскую систему в фальсификации, фабрикации дел и инквизиции.