Читать интересную книгу В споре со временем - Наталья Решетовская

А у меня, совсем некстати,- открытая лекция по полимерам. Это как-то опустило на землю, ввело в привычное русло. Закрались сомнения: а действительно ли изменится наша судьба?.. По дороге загадала: если первым со мной поздоровается мужчина - у Сани всё будет удачно!

Первым поздоровался наш институтский дворник, милейший Павел Алексеевич, дядя Паша. Да не просто поздоровался, а, как редко кто в наши дни делает, снял шапку и низко поклонился.

Вечером Александр Исаевич вернулся домой. Приехал он какой-то даже растерянный. Молча вынул из чемоданчика и показал нам с мамой большой плотный лист, на котором значилось: ДОГОВОР.

Сменяют друг друга месяцы. Прошла весна, кончается лето. Вопрос о публикации "Ивана Денисовича" всё ещё не решён. Письмо из "Нового мира" обнадёживает: "...новости могут быть каждый день..."

И ровно через неделю после его получения у нас дома произошёл курьёзный случай. Отдыхая после обеда, мы оба читали, каждый своё. Вдруг муж говорит мне:

- Что это за часы в нашей комнате?

- Будильник.

- Нет.

- Ну, значит, это мои тикают...- и я даю ему послушать свои ручные часы.

- Нет, не эти.

В этот миг раздаётся оглушающий звонок невидимого будильника из дальнего угла. Испуг, ещё больше - удивление... Александр Исаевич достаёт из тумбочки наш старый испорченный будильник, пролежавший там года полтора по меньшей мере. Этот удивительный звонок прозвучал у нас в 17 часов 41 минуту 24 сентября 1962 года. Быть может, когда-нибудь, мы узнаем, что что-то особо для нас важное произошло в этот момент.

А может быть, это просто сигнал нам, что пора проснуться и ехать в Москву узнавать новости?..

И как раз кстати!

И ещё один визит в Москву. Через месяц. В десять часов вечера я вышла из дому, чтобы встретить мужа. Он уже у порога: в сером пальто, с серым чемоданчиком в руках, со светлой радостью на лице:

- Взошла моя звезда!..

Всё быстрее бег времени. Другие и по характеру и по краскам своим события входят в нашу жизнь.

Морозная новогодняя ночь. Театр "Современник" на площади Маяковского. Спектакль окончен. Артисты встречают Новый год.

В фойе расставлены квадратные столики. Каждый стол перерезает планка с пятью зелёными металлическими блюдечками. На них - небольшие свечи; другого освещения нет. Над столами - незаметно закрепленные еловые ветви со свисающими с них лентами, блестящими шарами, бенгальскими огнями.

За одним из таких столиков - мы с Александром Исаевичем. Близится полночь. За три минуты до того, как она наступит, к нам присоединяются О. Н. Ефремов, главный режиссер театра, и его жена актриса Алла Покровская. Олег Николаевич только что вернулся с киносъемки "Войны и мира", где он играет Долохова.

Бьёт двенадцать часов. Все поднимают бокалы с шампанским. "С Новым годом!.."

И вот уже гремит радиола, искрятся бенгальские огни, взрываются хлопушки.

Из-за столиков поднимаются пары. Шарфы, меховые накидки остаются на стульях. На женщинах по большей части декольтированные платья. Руки обнажены.

Танцуют твист. Как не похоже на нашу молодость!

Это - наш первый Новый год (тогда я не поверила бы, что и последний!) в таком большом и блестящем обществе.

Что принесут нам грядущие двенадцать месяцев?.. Принесут массу событий, хлопот, волнений и много такого, что не трудно было предвидеть, в чём не было ничего угрожающего, но всё-таки сделало мою жизнь сложнее.

Всё чаще и чаще мы с мужем врозь. Я - в Рязани, он - в Солотче или в Москве.

Хотелось бы ездить вместе с мужем. Быть около него и в Солотче хозяйничать, перепечатывать, помогать во всём. Иногда мелькает мысль: может быть, бросить институт? Некоторые наши знакомые даже не сомневаются, что именно так я и должна поступить.

Но... такова уж особенность литературных заработков. Людям сторонним они кажутся гигантскими. Не учитывается только, что гонорары получают не каждые две недели, и даже не каждый год. Наши материальные дела идут пока превосходно. Повесть выдержала три издания... Но это сегодня. А завтра?.. Завтра опять понадобится мой доцентский заработок. И ещё очень долго будет нужен! (До самого 1969 года!) Так что о превращении в "только жену" пока что не может быть и речи.

В свободное от института время вожусь с корреспонденцией (а её очень много) и выполняю прочие "секретарские обязанности". Если погода хорошая сижу с папками в садике. Немножко хозяйничаю и много играю.

Институт значит для меня всё меньше и меньше.

И впервые закрался страх - что я могу не угнаться за мужем в стремительном потоке событий. Фактов не было. А интуитивное предчувствие было. Может быть, права была моя мама, часто повторяя слова моего отца: женская интуиция выше мужской логики?.. Мне стало вдруг казаться, что я могу отстать, оторваться от мужа в этом потоке, пойти ко дну. Значит, нужно было не упускать из виду тот бережок, к которому можно было бы приплыть, чтобы стать на свои собственные ноги. Если, конечно, у меня хватит к тому времени сил подняться.

Моя работа в институте уже давно не была для меня таким вожделенным берегом. Вернее всего, им могла стать моя музыка...

Муж обещал мне и поддерживал во мне иллюзии, что, когда его напечатают, круг наших знакомых неизмеримо расширится, и я получу то музыкальное общение, которого мне так не хватало.

Человеку свойственна потребность самовыражения. "Найти себя и проявить себя!" - так когда-то сформулировали мы с моей лучшей подругой Лидой цель человеческой жизни. Выразить себя в мыслях... Выразить себя в чувствах... В музыке я выражала себя откровеннее, чем в словах. Здесь, до того, как я получила страшный удар осенью 1970 года, я была предельно сдержанна, даже скрытна...

А потому мне всегда казалось, что тот, кто не слышал моей игры, меня не знает.

В те дни я не упускала ни одной возможности помузицировать. И уж никак не думалось тогда, что пройдёт время и я услышу от мужа странную оценку: "Ведь ты не великий музыкант". Только великие, стало быть, имеют право себя выразить. Остальным суждено остаться безликими...

Это был один из тех случаев, когда мне приходилось удивляться каким-то новым, незнакомым и мало понятным мне суждениям Александра. И не только в отношении меня. Эти новые ноты звучали и в разговорах с друзьями, в отношении к ним.

Мы навещаем художника Ивашёва-Мусатова. Он ведёт нас в свою мастерскую. Александр Исаевич не в первый раз видит картины этого художника, написанные Сергеем Михайловичем на воле. Он не перестаёт надеяться, что Ивашёв-Мусатов обратит свою кисть на то, через что прошли они оба. Однако Сергей Михайлович по-прежнему основной картиной своей считает "Отелло". Она написана уже в нескольких вариантах...

Александр Исаевич помнил, что художник начал работать над "Отелло" ещё в 56-м году. Нет, он решительно не понимает этого.- Ведь образы Шекспира уже отражены в тысячах полотен...

И в тот раз, и позже Солженицын всячески старался переубедить своего друга, перенаправить его творчество. Долго будет спорить с ним, а потом поймёт, что пути у них разные.

Сергея Михайловича больше захватывают глубоко личные переживания человека. Он чувствует в Шекспире ту творческую мощь, которая максимально приближает к познанию добра и зла.

После одной из встреч от Сергея Михайловича пришло письмо, где говорилось о том, что очень страшно, когда люди, любящие и ценящие друг друга, разбрасываются жизнью так, что даже не могут повидаться и обменяться какими-то задушевными мыслями, сказать что-то такое, чего не скажешь просто знакомому, а только другу. "И хотел предложить Вам, дорогой Александр Исаевич: давайте реже встречаться, но по-настоящему, чтобы потом не возникало горестного ощущения отдаления. Хорошо?"

Сергей Михайлович делает попытку спасти дружбу, такую, как всегда думалось, неразлив-ную дружбу, которой и сам Александр Исаевич так до того дорожил, спасти её в новой для Александра Исаевича полосе жизни! Ему дают совет! Но Солженицына спасти уже невозможно. Обстоятельства оказались сильнее его. Как всё успеть? Как всё совместить, не украв времени у творчества?.. Надо что-то выбирать, что-то и кого-то предпочитать. То ли выбрал Александр Исаевич? Тех ли?..

Я всегда старалась и внешне и внутренне оправдать своего мужа. И я мысленно да и в письме как-то обращалась к Сергею Михайловичу, добиваясь понимания: "Дорогой Сергей Михайлович! Вспомните, как вы сами, находясь в "творческом запое", долго-долго как-то не отвечали нам? А у моего мужа этот творческий запой никогда не обрывается..."

Но причина отхода была глубже. Уже позже я услышала от Сергея Михайловича, что человек, взгляд которого обращён только в прошлое, не может ни жить, ни творить полно-ценно... Он вспоминает, как после освобождения у него "выросли новые крылья", "открылся простор для творчества", для новых работ и новых радостей... Ясно, что при таких полярных умонастроениях связь между старыми друзьями не могла не слабеть.