Читать интересную книгу Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина

Я был свободен!

Пожалуй, не суть важно, что со мной случилось дальше. Бывало, я голодал. Бывало – замерзал или плавился от невыносимой духоты. Ночевал на улице или же в старом, рассыпающемся вагоне, в котором перевозили уголь или скот, но всякий раз сны мои были спокойны.

А потом жизнь привела меня в Египет. Признаться, к тому времени внешность моя претерпела некоторые изменения. Кожа потемнела и загрубела, черты лица стали жестче, и никто не давал мне моих лет, завышая планку возраста вдвое. Обстоятельство это печалило меня ничуть не больше, чем вечная нищета и привычное с детства ощущение голода.

Итак, я оказался в Каире.

В Каир в то время собралось изрядно всякого сброда. Нет, конечно, присутствовала там публика и вполне пристойная, навроде ученых, жаждавших заглянуть за завесу прошлого, но сброда было больше. Игроки, проигравшиеся и сбежавшие в Африку искать сокровища. Опиоманы. Воры и убийцы, скрывавшиеся от правосудия. Шлюхи. Военные всех армий сразу, как будто бы война все еще длилась, но вяло, как и все в этой вечно сонной стране.

Здесь говорили на какой-то дьявольской смеси языков, которую понимали все, а когда находился непонимающий, то ему настойчиво, назойливо объясняли жестами.

К слову, назойливость была отличительной чертой местного народца. Она пробивалась в характере этих мелких смуглых людишек, как пробивается родничок сквозь толщу скалы.

Их дети, сбиваясь в грязные стаи, караулили иноземцев, окружали и толклись, вытягивая тощие лапки, клянча монету на английском, французском, голландском или даже русском. И стоило поддаться на просьбу, как та усиливалась многократно. А если же человек игнорировал, то стая волочилась за ним квартал или два, но лишь затем оставляла, прокляв на прощанье за скупость.

Проклятья здесь раздавали столь же просто и часто, как и обещания.

Торговцы, суетливые, как тараканы, выпрыгивали из лавок, хватали покупателя за руку и, беспрестанно кланяясь, уговаривали заглянуть. Они все обещали особый товар, равного которому не найти в благословенной долине Нила… и все лгали, с улыбкой, глядя в глаза и плюя в спину.

Тогда я не сразу понял, в чем причина их ненависти, и списал ее на обыкновенную зависть нищих к богатым, неудачников к удачливым, да и вообще людей к людям. Но на деле они ненавидели не европейцев, заполонивших страну, но само время, которое посмело уйти и унести с собой былое величие Египта. И каждый смуглокожий египтянин, от мальчишки-нищего до богатого торговца, засыпая, видел те, далекие времена, когда страной Кемет правили фараоны.

Они – все до единого – мнили себя потомками царей…

Пожалуй, в Каире я впервые вспомнил про дом и про Роберта. Мне подумалось, что ему с его неудержимой фантазией здесь понравилось бы. Я сел писать письмо и, выведя первые строки, бросил: не Роберт его получит. И поэтому я просто продолжил жить, пока однажды ко мне не явился человечек с предложением работы. Надо сказать, что я не брезговал ничем и к своим годам обзавелся определенной репутацией, которая и привлекла профессора.

Не знаю, был ли он и вправду профессором или же купил это звание, как купил круглые золотые часы на цепочке, обрывок папируса с картой и волоокую молчаливую супругу русских кровей.

С ней, как и с картой, я познакомился позже.

– Здгавсвуйте, – сказал мне профессор, приподнимая котелок. И египетское солнце не упустила момента куснуть за лысину. – Вы будете Мэтт Бгиг?

– Я.

– Томас Эддингтон. Пгофесог агхеологии. Почетный член Геогафического общества.

Меня рассмешило, что этот человечек, пяти футов ростом, не выговаривает букву «р», но делает это нарочито, как бы подчеркивая свой недостаток.

– Я пгемного счастлив познакомиться, – он сунул мне руку для пожатия, и я пожал.

Ладонь у профессора была мелкой, детской. И французские перчатки из тончайшей лайки надежно защищали ее, причиняя, полагаю, немалые неудобства. Он вообще был наряжен не по месту – в батистовую рубашку с высоким воротником, в тяжелый жилет, обильно расшитый золотом, и в кургузый пиджак из доброй английской шерсти.

При этом профессор не спешил жаловаться на жару либо же на собственное здоровье. Как убедился я позже, здоровье у него было отменным.

– У меня к вам деловое пгедложение.

– Выслушаю. Пить будете? Вода. Почти свежая.

Даже свежая, она здесь хранила отчетливый запах плесени, а порой – соленой рыбы.

– Нет. Пгостите, но нет. Не пью здешнюю воду. Опасно.

Он присел на мою кровать, что не была и кроватью-то – деревянной доской с кучей тряпья. Признаюсь, что в этом тряпье неплохо жилось блохам, клопам и прочей мерзости, которой в Каире водилось предостаточно.

– Вы пгедставляетесь мне очень молодым. Очень! Чгезвычайно. Сколько вам лет? Только не вгите, пожалуйста! Я умоляю вас, только не вгите!

Он приложил ладошки к груди и воззрился на меня с надеждой.

– Девятнадцать.

– Чудесно! Чудесно! И такой талантливый молодой человек… двадцать фунтов в неделю. Я пгедоставляю питание, пгоживание, тганспогт и все то, что сочтете необходимым для экспедиции.

Тогда я понял, что человек этот – один из сотни безумцев, ищущих в пустыне золото. Подобных людей было в Каире едва ли не больше, чем воров и шлюх вместе взятых, однако я не слышал, чтобы кому-то улыбнулась удача. Караваны уходили в пустыню… исчезали в пустыне.

И никто никогда не спрашивал, куда они девались.

Мне бы ответить отказом, поскольку провал этой еще не существующей экспедиции был очевиден, но я устал сидеть в Каире.

– Двадцать два, – сказал я.

– Замечательно! Пгосто замечательно! Но могу ли я пгосить, чтобы пгоследовали со мной немедля? Повегьте, в моем доме вам будет не в пгимег удобнее, чем здесь!

Ну, вещей у меня было немного. Да и за место я не держался, а Томас выглядел достаточно любопытным существом, чтобы у меня появилось желание понаблюдать за ним.

Дом Томаса Эддингтона стоял в приличном, чистом районе, куда не осмеливались заглядывать оборванцы. Это строение представляло собой причудливую смесь исконных египетских зданий с их неуклюжестью и практичных европейских домов.

– Пгоходите! Пгоходите! – Профессор словно боялся, что я вдруг передумаю или вовсе исчезну, и признаться, подобный интерес к моей персоне был мне внове.

И он настораживал, как настораживала тишина.

Скорлупа стен хранила зеленое нутро цветников, журчащих фонтанов и низеньких турецких скамей, на которых дремали павлины. Птицы эти, отличавшиеся скверным норовом и дурными голосами, приветствовали хозяина трубным ревом.

– Пгелестные, пгавда? – Томас вытащил из кармана горсть зерна и кинул птицам. Те, слава богу, заткнулись. – Но пгойдемте. Я пгедставлю вас моей супгуге!

– Не думаю, что ей доставит удовольствие.

Дамы, тем более утонченные – а мне представлялось, что жена профессора и просто очень состоятельного человека не может быть иной, – к моему появлению относились двойственно. С одной стороны, их влекло ко мне, с другой – мое низкое положение и всякое отсутствие манер отпугивали.

– Ах, бгосьте. Ольга все пгекгасно понимает.

Итак, ее звали Ольга.

Еще одно имя, придуманное ли, украденное, но явно не принадлежавшее ей. Как и тело. Я узнал лицо – узкий подбородок и широкий лоб, на котором вечно блестела испарина. Чахоточная бледность кожи и кармин подкрашенных губ. Черные глаза узкого, нечеловечьего разреза. И светлые выбеленные волосы.

– Ольга, это тот молодой человек, о котогом мы говогили. – Томас приник к ее руке с нескрываемым восторгом, как будто она – богиня, а он – лишь жрец, носитель ее слова и воли.

Я же потерял дыхание.

Это была она! Она! В другом обличье, но она! Устала ждать? Бросила все и бросилась за мной? Настигла и опутала? Но я еще сумею сбежать. Снова заорали павлины, и Ольга сказала:

– Рада познакомиться. Надеюсь, вам понравится здесь.

Ужинали втроем. Профессор, сменивший один пиджак на другой. Ольга в роскошном туалете, который скорее подошел бы для посещения оперы или званого вечера, нежели для тихой трапезы в семейном кругу. И я, оборванец, которого пригласили.

Зачем?

Затем, что она голодна. То, как она ест, нарочито медленно, тщательно пережевывая каждое волоконце мяса, каждый кусочек сыра. То, как она пьет, воду ли, вино ли, но надолго задерживая каждый глоток во рту. То, как она курит, вытягивая дым из сигареты и выдыхая жалкие его остатки… все в ней выдавало зверский неутоленный голод.

– Скажите, – она говорила чисто, почти без акцента. – А вы давно здесь?

– Недавно.

Я старался говорить, не глядя в ее сторону. Чудилось, что неким непостижимым образом она сумеет добраться до моей души и вытянуть ее остатки, как вытягивает остатки апельсинового сока через соломинку. И если бы не ярко-желтый цвет напитка, я решил бы, что она пьет кровь.