Читать интересную книгу Сага о шпионской любви - Игорь Атаманенко

Моего отца убили, а дело представили таким образом, будто он подавился малой берцовой костью во время ритуала поедания своего врага — человека из другого племени. Но я никогда не поверю, что мой отец баловался каннибализмом, хотя бы потому, что его воспитателями были гувернеры из Франции и Англии. Вот сын властелина Центрально-Африканской империи, Антуан Бокасса, тот — да. Недели не мог прожить без того, чтобы не съесть какую-нибудь из своих многочисленных подружек. Я с ним на этой почве и расстался. Но об этом как-нибудь потом!

— А откуда тебе известны подробности убийства твоего отца? — спокойно спросил Аристотель.

— Дело агентурной разработки, которое вели советские разведчики из чадской резидентуры, мне однажды дал полистать Казаченко. Он тогда был старшим опером и носил погоны подполковника. Из дела я узнал многое: и о жизни моего отца, и об обстоятельствах его гибели, и, наконец, имена лиц, причастных к его смерти…

— А зачем Казаченко дал тебе ознакомиться с делом?

— Не знаю… Может быть, хотел таким образом завоевать мою симпатию… Нет, не знаю…

— Ладно, оставим это на совести Казаченко, продолжай!

— Дело в том, что тогда в Москве находился некто Джон Вуд, один из убийц моего отца, кадровый офицер СИС. Я сидел «на прослушке» — контролировал его встречу с особо ценным агентом — и собственными ушами слышал его признание в том, что именно он убил моего отца, проткнув ему горло костью. Когда англичанин прибыл в Шереметьево-2, чтобы улететь на родину, я уже поджидал его и сделал то же самое, что он совершил с моим отцом, — проткнул ему голову коровьей костью. Ну вот, пожалуй, и все…

— Да нет же, Ганнибал, не все! Ты так и не ответил на мой вопрос — откуда у тебя настоящий французский паспорт?

— Это — совсем другая история…

* * *

— После того как я совершил акт возмездия над убийцей моего отца, первая мысль, которая пришла мне в голову, была: «Бежать! Бежать куда бы то ни было, где меня никто не сможет найти». Вторая мысль была еще более безрассудной — я должен найти свою смерть, ведь я подвел своих товарищей, и в первую голову генерала Карпова, к которому я, без всякого преувеличения, питал сыновнии чувства. Своей смертью я должен был искупить свою вину перед ним, коллегами, да и вообще перед всей ФСБ, которую я опозорил, поддавшись чувству мести за безвинно убиенного отца…

Я заехал домой, взял деньги, переоделся в камуфляжную форму, попрощался с матушкой и, сказав, что убываю в долгосрочную командировку, рванул в аэропорт. Там я взял билет на Тирасполь — тогда еще местный аэропорт принимал самолеты отовсюду, — а затем перебрался в Бендеры, где провоевал почти полгода. Потом на меня вдруг снизошло прозрение: «За что я сражаюсь? За то, чтобы Игорь Смирнов, зараженный вирусом тщеславия партийный номенклатурщик, стал во главе псевдогосударства? Увольте! Я дурак, но еще не до такой степени, чтобы какому-то властолюбцу своими костьми устилать дорожку к трону и жертвовать собой ради его прихоти стать самодержцем псевдореспублики».

Захватив с собой бронежилет, АКС последней модели, несколько гранат и переговорное устройство, я, как был в пропахшем порохом камуфляже, так и отбыл на Северный Кавказ. Там в это время разгоралась первая антитеррористическая кампания. Я регулярно просматривал всю центральную прессу и понял, что там грядет заварушка посерьезнее приднестровской, поэтому и бросился туда.

— Как? Неужели ни один милицейский или военный патруль не заинтересовался тобой? Никогда не останавливали?

— Останавливали, и не раз. Однажды даже в поезд не пускали… Но выручали «корочки» — удостоверение капитана ФСБ. После его предъявления все, как один, брали под козырек и желали счастливого возвращения! Но дело, в общем-то, не в этом. Сейчас, по прошествии стольких лет, я все-таки склоняюсь к мысли, что я искал смерти, я жаждал ее, как жених первой брачной ночи.

Ганнибал умолк и протяжно посмотрел на Аристотеля.

— А вы, то есть ТЫ, Аристотель, как считаешь?

— Думаю, что не ошибусь в оценке твоих действий, — ты действительно искал пулю, но, к счастью, она еще не была отлита для тебя. Иначе я бы не познакомился с таким отважным, самоотверженным и порядочным человеком, каким, по моему твердому убеждению, являешься ты, Ганнибал. Нет-нет, пойми меня правильно! Это — не лесть и не похвала, отнюдь. Это — просто констатация факта! Ты — очень мужественный человек, Ганнибал. Мне остается только пожалеть, что мы раньше не были знакомы. Общение с такими людьми, как ты, очищает, вдохновляет на что-то доброе, подвигает на сопереживание, заставляет помогать ближним. Глядя на тебя, хочется быть лучше, порядочнее, жертвовать собой ради других. Поверь, это — не просто красивые слова в твой адрес, это — сожаление о том, чего не сделал я сам в своей жизни…

— Да ты, Аристотель, оказывается, поэт, — с усилием проговорил Ганнибал — комок застрял в его горле. Затем, промокнув салфеткой накатившуюся слезу, сказал как отрезал: — Хватит лирики! Вернемся к тому, как я добыл паспорт на имя Мустафы Фатх ибн Ибрагима.

Дело было так. Добрался я до Чечни. Ну, думаю, — здесь-то уж точно в боях с самопровозглашенцами, или, как их еще называли, «чехами», найду свою смерть. Ан нет! Оказалось, что я, даже предъявив удостоверение сотрудника ФСБ, никому из федералов не нужен. Все командиры боевых подразделений отмахивались от меня, как от надоедливой мухи! Чужой среди своих. Я понял, что федералам не до меня — к кому бы я ни обращался из войсковых командиров наших боевых частей, во мне всегда видели «засланного казачка». Даже не верили моим документам. Однажды меня чуть было не пристрелили, но спасли навыки рукопашного боя. После чего я понял — воевать на стороне федералов мне заказано, и, вообще, надо «делать ноги» оттуда. Теперь я понимаю, что виной всему, конечно же, была моя внешность — меня принимали за арабского наемника, пытающегося внедриться в боевые порядки федералов. Вместе с тем я благодарен ей, своей внешности, потому что именно она помогла мне выбраться из этого ада — Чечни и оказаться в Париже.

…Двигаясь в сторону Грозного, откуда, как мне было известно, самолеты регулярно вылетали в страны Ближнего Востока и Турцию, я неделю питался только консервами. Спал урывками, где придется. А ведь заметь, Аристотель, это был январь — не лучший сезон для отдыха на пленэре…

Прошла почти неделя моих скитаний по лесистой пересеченной местности, как вдруг, о чудо! Я набрел то ли на хутор, то ли на отдельно стоящие строения чеченцев. Вот уж где я почувствовал себя своим среди своих!

Но обо всем по порядку.

Прикладом автомата я постучал в железные ворота, передернул затвор и отошел в сторону от входа, приготовившись ко всяким неожиданностям. Мало ли, а вдруг и здесь сидят в засаде федералы! Нет уж, хватит, ребята, натерпелся я от вас!

К моему удивлению, железная калитка мгновенно бесшумно отворилась, и наружу выглянуло милое личико молодой чеченки. Какое это было лицо, Аристотель! В такие лица влюбляются в одно мгновение. Куда там Клеопатре и Шехерезаде! Пожалуй, последние со своей внешностью не годились бы даже в прислужницы к той чеченке, что выглянула наружу.

Я обратился к ней сначала по-английски, но поняв, что она ничего не понимает, перешел на французский. Ты бы видел, как расцвело ее лицо! На чистейшем французском она спросила, что мне нужно. Боже мой, какая находка — в Богом забытом уголке Чечни я встретил девчонку в ситцевом халатике на голое тело, которая владела французским языком! Как потом выяснилось, она преподавала французский язык в средней школе. Но дело, в общем-то, не в этом…

Я ответил по-французски, что уже неделю скитаюсь по бескрайним горным дорогам Чечни, да-да, так и сказал — по бескрайним просторам Чечни, чем, я думаю, сразу завоевал ее расположение, — ведь она, как истая патриотка своей республики, конечно же, считала свою родину бескрайней. Пояснил, что я прибыл из-за границы, заблудился, голоден, спал урывками, иногда отстреливался от федералов, но никак не могу выйти на штаб Хоттаба. Короче, мне нужен отдых и постой на два дня. Потом я уйду искать штаб Хоттаба, так как имею устное послание от его руководства, которое заучил наизусть…

При этих моих словах я заметил некоторую настороженность в ее взгляде.

«Хоттаб, — ответила она, — находится очень далеко отсюда. Вы его не там ищете. Он — в горах, недосягаем. Но если вам надо связаться с кем-либо из его полевых командиров, то я помогу вам, проходите в дом. Да, кстати, как вас зовут?»

«Мохаммед», — назвал я первое пришедшее мне на ум мусульманское имя.

По ее настороженному взгляду и уклончивым ответам я догадался, что Аминат — так звали девушку, встретившую меня, — имеет отношение к боевикам. Тогда я не знал, какое. Дней через десять я понял, что она была одним из самых активных членов бандформирования, в чей штаб она меня в конце концов и привела. Но, увы, не по своей воле…