Отметим: Пастернак заявлял о своей позиции в эпоху, когда следовало едва ли не оправдываться в своей принадлежности к интеллигенции.
ИНТЕЛЛИГЕНТ … (презрит.) человек, социальное поведение которого характеризуется безволием, колебаниями, сомнениями.
ИНТЕЛЛИГЕНТСТВО (презрит.) Образ мыслей, привычки, свойственные интеллигенту.
ИНТЕЛЛИГЕНТЩИНА– То же, что интеллигентство (но с большим презрением),[215]
– это определения из толкового словаря издания 1935 года, с характерными для той эпохи пометами. Интелягушка, антилигент, затыканный интеллигент, интеллигузию бей! – столь же характерные примеры из произведений Артема Веселого, Ильи Сельвинского, рассказов Михаила Зощенко.
То была не первая и не последняя полоса в истории русской интеллигенции, когда она становилась предметом обвинений, унижений, и всегда это находило и собственно лексическое выражение.
В спорах о роли интеллигенции в обществе, которые не умолкают в наши дни, в самом словоупотреблении и толковании понятий отражаются, пожалуй, два господствующих направления. С одной стороны, высота идеального представления, заключенного в этом концепте, и с другой – осуждение, граничащее с презрением и даже отрицанием, относительно реального бытия интеллигенции.
Образованщина – блестящее и злое определение А. Солженицына для интеллигенции советского периода в новейших словарях будет также, очевидно, сопровождаться пометой (презрит.). И создано оно по той же словообразовательной модели, что и слово интеллигентщина, которое в начале века прилагал к основной массе русских интеллигентов Н. Бердяев.
Участники дискуссий наших дней утверждают, что сегодня «интеллигенции как группового понятия нет», уже не существует объекта, которому бы оно соответствовало. Есть еще отдельные интеллигенты; интеллигенции же, ввиду конца всей прошлой интеллигентской мифологии и телеологии, не осталось или не останется, что, впрочем, многими даже приветствуется. «В современном индустриальном обществе, – меланхолично замечает Вл. Войнович, – те черты, носительницей которых являлась интеллигенция, не будут нужны, честь и совесть не найдут себе широкомасштабного применения. Дело в том, что эти качества на виду только в том обществе, где жизнь скудна, бедна, и общество и нация выживают за счет людей – носителей положительных качеств. В современном индустриальном обществе – европейском, западном – никого не надо защищать <…> там человек защищен законом. И потому та роль, которая интеллигенции предназначалась и которую она играла в XIX веке в России и частично в наше время, исчезнет… Будут образованные люди, умеющие работать на благо себе и Отечеству».[216]
Интеллигенции нет, утверждают некоторые, она отыграла свою роль, вытеснена, уничтожена – но остается представление об интеллигентности, русской интеллигентности, и расстаться с этим было бы жаль.
Другие настроены более категорично: интеллигенты не нужны – нужны интеллектуалы, люди интеллектуальных профессий.[217] Но как раз обширный средний слой специалистов-интеллектуалов: инженеров и научных работников, преподавателей и врачей, артистов и работников культуры – сейчас оказывается невостребованным, – пишет один из авторов, предлагая создать СОИ, союз оскорбленных интеллектуалов.[218]
И задолго до сегодняшних споров Мераб Мамардашвили писал об исчерпанности традиционного наполнения концепта интеллигенция: «Бывшее монопольное положение интеллигенции, на основе которого могла когда-то возникать та форма занятия умственным трудом, которая представлялась хранением совести общества, формой «всеобщего чувствилища», размыто, исчезло… <…> сейчас столь явными представляются остаточность, архаичность этой претензии интеллигенции, сохранение прежнего положения скорее в утопических реминисценциях интеллигенции, чем в реальности…».[219]
Вся эта, отнюдь не завершенная дискуссия имеет и чисто лингвистический и психологический аспекты. Что вкладывать в понятие интеллигенции и с каким из его значений себя идентифицировать: интеллигенты, образованные люди, образованщина, люди интеллектуальных профессий, специалисты-интеллектуалы?..
«История этого слова [интеллигенция] в русской обиходной и литературной речи могла бы составить предмет интересного специального этюда», – писал П. Б. Струве.[220] Эта история прослеживалась, в основном, западными историками и славистами (в отечественной лексикологии до последнего времени можно было назвать лишь отдельные заметки В. В. Виноградова, Ю. С. Сорокина, Л. Я. Борового[221]). Обстоятельно занимались ею историки из США Джеймс Биллингтон и Ален Поллард; немецкий филолог Отто Мюллер посвятил ей 400-страничную монографию «Интеллигенция».[222] Концепту интеллигенция уделяет главу в своем словаре понятий русской культуры Ю. С. Степанов[223]. Но кое-что в этой истории остается не учтенным или освещенным неверно.
В самом начале прошлого века П. Д. Боборыкин утверждал: «Около сорока лет назад, в 1866 г., в одном из своих критических этюдов я пустил в обращение в русский литературный язык или жаргон <…> слово интеллигенция, придав ему то значение, какое оно, из остальных европейских литератур или пресс, приобрело только у немцев: интеллигенция, т. е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. Тогда же я присоединил к нему одно прилагательное и одно существительное, <…> интеллигент и интеллигентный».[224]
Версию Боборыкина принимали первый его биограф С. А. Венгеров, и историк русской общественной мысли Р. В. Иванов-Разумник, и, как мы видели, Леонов, Пастернак, Виноградов… Поллард, чуть позже Сорокин, а за ними Мюллер энергично обрушиваются на то, что они называют «боборыкинской легендой», то есть отказывают Боборыкину в приоритете введения слова интеллигенция в русский язык (эта полемика не учтена в книге Ю. С. Степанова).
В самом деле, в произведениях Боборыкина впервые слово интеллигенция встречается в статье о парижских театральных постановках в 1866 году: «Постановки театра Шатле больше, чем постановки других театров, нравятся массе, без различия интеллигенции и общественного положения»[225], – и явно не в современном значении слова. Как наглядно показали названные выше историки и лексикологи, слово интеллигенция встречается ранее у других авторов 1860-х годов: в публицистических и критических статьях Ивана Аксакова, Петра Ткачева, Николая Шелгунова.[226] Введение термина не было делом единственного автора (так же, как и другого понятия, широко вошедшего в русский язык в 1860-е годы: нигилист. Ги де Мопассан назвал свою статью о Тургеневе «Изобретатель слова «нигилист"». Но слово употреблялось не раз до Тургенева; автор «Отцов и детей» лишь способствовал необычайному его распространению и вхождению в русский, а затем и европейские языки).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});