Оно было высотой три фута в холке, черного с белым окраса, и на первый взгляд нам показалось, что оно пятится задом. Потом мы разобрались — тонкое, черное, заостренное на конце образование оказалось его головой, а необъятное, свисающее вниз и покрытое Длинной, пышной шерстью — роскошным хвостом. Ноги могли одинаково двигаться в любую сторону — они были толстые, пушистые, совершенно прямые и как бы лишенные суставов. Перед нами был гигантский муравьед (Myrmecophaga jubata), которого можно увидеть в большинстве зоопарков, но, когда такой зверь появляется на поводке незадолго до ленча и прямо с черного хода, всех берет оторопь.
Эта зверюга привязалась к нам с первого взгляда — хоть я не могу сказать, были ли это кровожадное пристрастие, рабская преданность или платоническая любовь. В лаборатории имелось несколько больших окон и всего одна дверь, и, когда муравьед проник в нее через дверь, мы, не мешкая, покинули ее через окна. Он двинулся в обход лаборатории, ощупывая все закоулки помещения двухфутовым липким розовым языком, похожим на червя-великана, пока не наткнулся на тюк пакли, которая служила для набивки тушек мелких зверьков. Он отвесил тюку несколько затрещин, потом вспорол его одним ударом своих громадных загнутых когтей. Мы прервали начавшуюся торговлю и приказали человеку убрать своего питомца.
Оказалось, что это не так-то просто — стоило ослабить веревку, как муравьед бросался воевать с тюком; пришлось нам смириться и возобновить переговоры о цене. В нашу пользу было одно обстоятельство: если мы не согласимся на его цену, продавцу придется забирать отсюда свою зверюгу. Сделать это в одиночку он явно не мог; мы же имели полное право объявить запрет посторонним лицам вторгаться в наши владения, а самим со всем персоналом безотлагательно изыскать другую работу. Поэтому продавец поневоле согласился на предложенную нами цену — к слову сказать, вполне приемлемую.
Когда он ушел, Андре, наш препаратор, тактично напомнил, что перед нами по-прежнему стояла задача — вывести животное из лаборатории и поместить в клетку. Попытки спугнуть или соблазнить зверя кусками муравьиного гнезда действия не возымели; пришлось нам снова взяться за веревку. Надо отметить, что вся наша прислуга состояла из женщин, и, хотя сил у них хватало, они были далеки от того, чтобы понимать братьев наших меньших. Они даже ухватились за кончик веревки и потянули изо всех сил, но, как только муравьед оказался на виду, женщины струсили, обратились в бегство и попрятались в доме. Мы с Фредом и Андре оказались по колено в огородной зелени, лицом к лицу с муравьедом.
Те, кто видел этих больших, неуклюжих и холеных зверей в зоопарках, где они печально поглядывают на мир маленькими, круглыми карими глазками, даже вообразить себе не могут, какая сила таится в похожих на обрубки лапах, какие коварные замыслы возникают в похожей на сосульку головке! Никто и не подозревает о жутких свойствах нелепо загнутых передних когтей, способных, как кинжалы, вспороть любую ткань, или о той непредсказуемой скорости, с которой зверь делает пируэты, мчится сквозь густую траву или, поднявшись на дыбы, разит передними лапами. Со всем этим мы познакомились на практике, когда выпустили из рук веревку и попытались изловить муравьеда. Нам еще повезло — мы обошлись без распоротых рук или ног. Когда веревка запуталась вокруг нескольких банановых деревьев, мы решили, что зверь в какой-то степени привязан, и подошли слишком близко. Он рванулся, банановое дерево просто-напросто выскочило из земли вместе с дурацким круглым корнем, и Андре при этом оказался в пределах досягаемости. К счастью, Андре не растерялся, а наш огород был обнесен надежным забором из гофрированного железа.
Однако человек — существо бесконечно изобретательное, и нам, в конце концов, удалось перехитрить первобытное создание. Мы заманили и загнали зверя, куда было нужно, а потом соорудили вокруг него большой вольер из проволочной сетки на столбах. За считанные дни наш счет за молоко так подскочил, что мне было передано предупреждение комиссариата, запрещающее получать с кухни какие бы то ни было продукты не для нашего личного употребления.
Много хлопот доставил нам и красавец оцелот (Leopardus pardalis), которого принесли в совершенно неподходящем ящике, предназначенном для перевозки абажуров, судя по трафаретным набивкам на таре. Это был кот в полном расцвете сил, покрытый черными пятнами и крапом по оливково-охряному фону, поменьше леопарда, но все же в несколько раз крупнее домашней кошки — достаточно, чтобы заслуживать серьезного отношения.
Нужно было переселить зверя в более прочную клетку, кроме того, хотелось его сфотографировать. Для этого потребовалось бы несколько раз пересаживать животное из клетки в клетку, если бы женщина снова не подсказала нам, что можно временно поселить его в специальной клетке для фотографирования, а тем временем соорудить и постоянную клетку. Мы незамедлительно приступили к делу, хотя нам не мешало бы задуматься над тем, почему люди, продавшие зверя, исчезли до того, как мы попытались открыть ящик для абажуров. Чертов ящик рассыпался в ту минуту, когда голова оцелота оказалась в фотоклетке. Ящик разом сложился, как карточный домик. Оцелот продолжал двигаться в прежнем направлении и вошел в клетку, после чего мы поспешно заперли ее дверцу.
Сначала кот сидел тихо, но постепенно стук молотков и скрежет пил стали действовать ему на нервы, и он зарычал; тогда мы вынесли клетку в сад, покрыли куском мешковины, а сами продолжали строить оцелоту постоянное жилье.
Справившись с этим делом, мы поставили две клетки вплотную, собираясь еще раз перегнать зверя. Тут я вспомнил, что мы позабыли его сфотографировать. С похвальной кротостью я уговорил Альму сбегать за камерой и исполнить свой долг, то есть проделать все таинственные и сложные операции, которыми забавляются люди с фотоаппаратами. Это была уступка с ее стороны, потому что она инстинктивно опасалась зверей кошачьей породы, и по этой причине фотоклетка была снабжена специальной подъемной дверцей, через которую можно было просунуть фотокамеру. Когда все было готово, я сдернул мешковину.
Не берусь описывать свои чувства в тот момент. Пол клетки находился на уровне моего пояса, а все, стенки должны были быть забраны сеткой. Теперь; я глядел в упор в слегка удивленные, хотя довольно спокойные, глаза оцелота. А вот сетки между нами и в помине не было.
Зверь как-то ухитрился содрать сетку, которую мы весьма старательно приколотили, и втащить ее в клетку. Покончив с этим, он, судя по всему, спокойно уселся, выжидая, пока не стемнеет и солнце не перестанет резать глаза — тогда можно будет выйти без помех. Конечно, мы перетрусили от неожиданности, и как всегда, под рукой не нашлось ничего подходящего — чем можно было бы заткнуть дыру, поэтому у зверя оказалось предостаточно времени, чтобы он мог не торопясь выйти и даже выпрыгнуть. Вместо этого оцелот сидел, моргая и тихонько мурлыкая, пока мы, к всеобщему облегчению, не вставили в стенку толстую доску. Довершать фотографические работы пришлось мужской части нашей компании.