В том месте, где они остановились, ночевали многие караванщики. Облюбованное для стоянок, оно было по-своему ухоженным: огороженные камнями места для кострищ, сухая береста и лучины для розжига в небольшой поленнице. То, что нужно, чтобы побыстрее согреться. А истратил запас, будь добр подготовь новый - для других путников. Таков закон дорог и не след честным обозникам его нарушать.
Впрочем, на стоянке расположился не только обоз Хрика. Цыгане, вечные бродяги, примостились тут же. Из двух небольших кибиток, как только они стали, вывалилась пестрая, шумная толпа. Обозник недовольно поморщился, глянув в сторону соседских костров. Молодые цыганки были хороши собой: смуглявые, верткие, со звенящими монистами. Но любоваться этакими кралями лучше издалека. Хрик знал на собственном опыте: эти подойдут, зубы заговорят, а под шумок утянут с телег что поценнее. И не важно, что это что-то чуть ли не гвоздями к днищу приколочено. Умыкнут. Про то же, что в цыганских юбках мало гуся, борова годовалого иногда утаскивали, историй ходило немерено.
Вот и бдел Хрик за добром, да и за молодыми обозниками заодно, нет-нет, да и косящими в сторону гитарных перезвонов.
- Достопочтенный герр Хривроник! К Вам с разговором путники.
Парнишка в добротной меховой безрукавке коротко поклонился и, дождавшись одобрительного кивка караванщика, споро шагнул из освещенного костром круга, впрочем, не оставив хозяина наедине с незнакомцами - мало ли что - а остался приглядеть, для пущей важности положив руку на оголовье заправленного за пояс топора.
На смену отроку пришел высокий худощавый блондин. Одет мужчина был откровенно-бедняцки, но высокомерия во взгляде хватило бы и на дюжину казнокрадов. Затянувшаяся пауза грозила и вовсе перейти в неприлично-немую сцену: караванщик, как человек, которого собирались просить (а с чем еще мог пожаловать знатный оборванец?), не собирался облегчать задачи пришлому, и начинать разговор первым. Илас же, как не привыкший гнуть спину в поклонах и одалживаться, подбирал слова, не идущие в разрез с его гордостью.
- Не откажите, досточтимый герр Хривроник, выслушать просьбу двух путников - наконец-таки промолвил блондин.
- И в чем же эта самая просьба будет? - хитро прищурился Хрик. В клубах дыма его лицо, и без того обманчиво-добродушное, и вовсе расплывалось, вызывая у Вассы ассоциации с блинами, что пекли накануне сжигания чучела Ульраны-зимы.
- Разреши нам присоединится к твоему каравану, - сказал, как в Илреть нырнул, Илас.
Обозник причмокнул, выпуская очередной клуб едкого дыма, покрутил трубку в руках и задумчиво произнес:
- Нет.
О причинах отказа Илас спрашивать не стал - не было привычки у него просить, а уж выпрашивать милости и подавно. Да и Васса понимала: не такой перед ними был человек, чтобы менять свое решение.
Выйдя за обозный круг, двое переглянулись. В голове каждого из них был вопрос: 'Стоит ли пытать счастья у цыган?' И если Вассария склонялась к тому, что стоит, то Илас - пробовать незачем. Однако, озвучить свою позицию мужчина не успел. Девушка поддернула юбки и решительно направилась туда, где так красиво плакала о потерянном гитара.
- Эйрла, ромалы! - голос звонкий, озорной, будто и не провела целый день в седле, а только что выпила хмельного вина и готова станцевать. - Заботливой ночи и легких дорог!
Мысленно Васса себя похвалила. Так и надо. Дед как-то рассказывал о цыганах, вернее, об одном из кочевого братства, который и научил его многим шулерским приемам. О той босяцкой поре старик Хайроллер вспоминал редко. И сейчас эти-то воспоминания девушка старательно воскрешала в памяти. Что и как стоит сказать, как посмотреть, чего дождаться.
-Ай-ней, ты глянь, Земар, какую красавицу к нам занесло, - смуглая женщина сверкала монистами и тремя парами серег в ушах. Про такую язык не повернется сказать 'толстая', точнее всего будет - 'хозяйка'. Хозяйка себе, своей дороге и своей жизни. Хитрая? Скорее мудрая, она за одно мгновение оценила пришедших.
Если про мужчину, что стоял чуть поодаль, ей было все ясно, то девушка оказалась клубком, в котором перемешалась пряжа разных цветов. И не разобрать, какая же из нитей основная, а какие накручены заботливой хозяйкой-судьбой поверх основного мотка.
Земар, степенный мужчина с курчавой бородой, в которой основательно поселилась седина, перебирал струны, искоса поглядывая на пришлых. Эка невидаль, чужаки? А вот то, что девка говорит, как своя, таборная, насторожило. Жила среди цыган? Иль ушла следом за кем в табор? То, что не рожденная в кибитке - это видно.
- Красавицу не по глазам привечать надо, и не по лицу. Женская красота, она в танце видна. Сможешь сплясать так, чтобы душа наизнанку вывернулась?
Необычный диалог. Притихли и остальные, гревшиеся у костра. Стало интересно. Земар-конокрад редко чужаков привечает, чаще наоборот. Если какие залетные драгуны придут послушать песен, да посмотреть на молодых красавиц табора, то лишь зыркнет. И всем понятно: ублажить, напоить, заговорить... а там уж вояки сами все деньги отдадут. На тех, что погадать приходили, цыган и вовсе не смотрел. Мало ли дурех и дураков по свету ходит? Наплести им о том, что было и чего не было, любая дочь дорог может. С теми же, кто коней покупал и серьезные дела заказывал, Земар говорил особо и сразу отдельно, не при таборе. Эти же - вроде и чужие, но...
Лицедейка сумела поймать это ощущение. Недоверие, подкрепленное интересом. Так собаки, впервые встретившиеся, принюхиваются к родичу, решают, то ли сцепиться сварой, то ли побежать бок о бок. Она поняла, что от того, сумеет ли станцевать так, как ожидает ромал, сидящий с гитарой, зависит, примут ли их или даже не стоит рот открывать с просьбой.
О том, что вести себя здесь стоит как-то по-другому, нежели с обычными обозниками, Илас подозревал, но вот как это 'по-другому' не представлял даже в общих чертах. Поэтому, не понимавший ничего в происходящем, счел за лучшее вообще не открывать рта.
Девушка меж тем в полном молчании обошла костер по кругу. 'Танцевать с душой наизнанку? Это как? Не паркетный это танец и не народный, какой тогда?' - мысли суетливо сновали в голове Вассы стаей встрепанного воронья. Наконец она плюнула, решив: ' Будь что будет'.
Не дожидаясь первого гитарного аккорда, девушка топнула ногой, не как капризная фьеррина, привлекающая внимание, а с силой. Звук резкий, глухой, отчетливый, как удар молотка, забивающего гвоздь в крышку гроба. Вассария будто признавалась в затаенной душевной боли. Поднеся ладони к левому уху, хлопнула несколько раз до звона, пронзительного в вязкой тишине.