Читать интересную книгу Другая машинистка - Сюзанна Ринделл

– Замечательные, правда? – сказала она, перехватив мой взгляд.

И в самом деле. Я кивнула. Хотелось расспросить о женихе, который преподнес это украшение, ведь в разговоре с лейтенантом-детективом Одалия упоминала помолвку и подарок. Но, прежде чем губы, повинуясь приказу мозга, сложились в первый звук вопроса, Одалия заговорила сама.

– Нам подарили по одинаковому браслету, мне и сестре, – сказала она, легонько раскручивая пальцем браслет на левой руке.

Я вытаращилась в изумлении. Не сразу сообразила, что вчерашнее мое подслушивание у двери осталось незамеченным. Одалии и в голову не пришло, что я слышала, какую историю она поведала лейтенанту-детективу. Вот, значит, как. Мне она расскажет иную версию, не о подарке от жениха.

Со вздохом она продолжала:

– Это наше наследство. Отец оставил один браслет мне, а другой – моей сестре.

При слове «сестра» она придала своему лицу театрально-трагическое выражение. Я с трудом подавила негодующее фырканье. Издевается она, что ли? Сколько раз я видела у Хелен эту самую мину – правда, в гораздо более дилетантском исполнении. Но Одалия вновь вздохнула, и я поняла, что на сей раз – не розыгрыш.

– Мой отец был, пожалуй, в своем роде игрок: заработал много денег на стали и все спустил на железные дороги.

Я как будто читала заголовки «Нью-Йорк таймс».

– Он умер, когда мы были еще совсем юными, – продолжала Одалия, мрачная, как могила. – Только это нам и оставил – по одному браслету. Мы носили их не снимая. Как близняшки. Тысячу раз торжественно клялись никогда с ними не расставаться. – Она провела пальцем по бриллиантам, подмигивавшим на ее запястье. – Разумеется, мы унаследовали также его долги, – добавила она и улыбнулась с горьким торжеством былого бедняка: намек, что рассказчица пережила куда больше голодных дней и темных затяжных ночей, нежели слушательница. – Ее звали Лили, – внесла последний штрих Одалия. – Милая, нежная, в точности лилия, в честь которой ее назвали. – Призадумалась над смыслом последних своих слов, будто лишь теперь охватив его во всей полноте. – О – как и ты! – сказала она, прикидываясь, будто лишь теперь заметила сходство с моим, тоже цветочным, именем. И посерьезнела. Уголки рта опустились – никогда прежде я такого не видела. Непривычная и неестественная для Одалии складка губ. – Лили заботилась обо мне, шла на великие жертвы.

Какой точный расчет! Подобные заявления вынуждали гадать, какие это могли быть жертвы, и предполагать худшее. Будто столп небесного света нисходил свыше, осеняя мимолетное видение, созданную воображением Одалии сестру-святую. К этой бы сцене еще затяжные, заунывные стоны струнных.

– Ты знаешь, я давно поняла, что женская дружба намного вернее мужской любви, – сказала она, в упор поглядев мне в глаза. – Ты понимаешь, о чем я?

Я кивнула из вежливости. Одалия вздохнула, на миг отвела взгляд и вновь поглядела мне прямо в глаза: острая боль воспоминания сделалась невыносимой.

– Умирая, Лили вручила мне свой браслет и просила носить оба, на каждой руке по одному, чтобы мы были вместе во веки веков. И даже когда мне приходилось совсем худо, хуже худшего, я и не думала их продавать. Гнала от себя даже мысль, – закончила она.

Грудь ее вздымалась, будто Одалия только что переплыла море, явившись сюда с дальнего брега. Я чуть не расхохоталась. Хотелось закатить глаза, сию же минуту высмеять это нелепое существо. Но я даже не задала наиочевиднейший вопрос: почему, когда драгоценная сестрица погибала, Одалия не продала браслеты и не купила ей выздоровление и всяческое благополучие? Прикусив губу, я еще подула на крошечное пенистое озерко в своей кружке. Отпила, все еще не решившись: высказать сомнения вслух или промолчать. Электрическим разрядом наслаждение насквозь пробило меня.

– О! – воскликнула я. – До чего же вкусно.

– Ну еще бы. Я для сладости взяла сгущенное молоко, – отчиталась Одалия и улыбнулась мне так, будто вовсе позабыла свой драматический монолог. – Роуз, мы с тобой теперь как сестры, – тихонько промурлыкала она и, не дав мне ответить, продолжала: – Я понимаю, каким молодцом ты показала себя в деле Виталли. Так и должен поступать по-настоящему справедливый человек. И ты такая храбрая! Правда-правда! Я тобой восхищаюсь. И вот еще: насчет сестер. – Она выдержала паузу, нежно мне улыбаясь. – Сестры не выдают секретов. Если придется – ты же сохранишь мою тайну?

От последних слов повеяло ледяным холодом. Вот так, мелькнуло у меня в голове, дурачина загоняет себя в угол, крася в доме пол, – все вокруг в липкой краске, и ступить некуда.

– Ой, ну что ты вдруг так заугрюмилась! – воскликнула Одалия. – Я просто говорю, что ты стала мне лучшим другом – моим самым дорогим, самым задушевным другом на свете. – Потянувшись через стол, она ухватила меня за плечо и слегка сжала. – Я так рада, что мы с тобой не потерялись в этом мире, Роуз. Мы словно всегда были друг другу предназначены.

Она раскрыла браслет на правом запястье.

– Вот! – сказала она и взяла меня за руку. На миг я смутилась: ладони у меня холодные и потные, а у нее-то – гладкие и теплые. Но я не успела и словом возразить, как браслет уже охватил мое запястье и Одалия защелкнула замок. – Вот – теперь ты видишь, что я говорю от души.

Не веря своим глазам, я уставилась на сверкавший вокруг моего запястья браслет. Бриллианты отражали тусклое мерцание лампы, рассыпались миллионами огоньков, стоило им поймать хотя бы частицу света. Сотни звездочек подмигивали мне, точно Млечный Путь спорхнул с небес и обернулся вокруг моей руки.

За всю мою жизнь никто не дарил мне столь прекрасных подарков. По правде сказать, я и вблизи-то не видела таких драгоценностей, не говоря уж о том, чтобы носить. Брошь в глубине ящика моего стола в участке тоже была очень красива, но она не в счет: Одалия случайно уронила ее, и я по-прежнему собиралась как-нибудь возвратить свою находку. В отличие от броши, на которую я просто наткнулась, и платьев Одалии, которые я всего лишь одалживала, драгоценный браслет она мне отдала. Голова шла кругом от этой мысли. Губы что-то беззвучно шептали, пока я пыталась поблагодарить подругу. Заметив, в каком я состоянии, Одалия рассмеялась, ее смех музыкальным эхом разнесся по кухне. Мы сидели, держась за руки, сравнивая наши одинаковые запястья, и по-дурацки, как два маньяка, друг другу ухмылялись. Я проваливалась в улыбку Одалии, будто в глубочайшую бездну счастия.

Позже я пойму, что именно такие минуты и вели меня к погибели.

15

Потом вдруг нахлынула жара, и на Манхэттене заговорили о погоде и только о погоде.

– Ну и жарища, – присвистывали О'Нил и Харли всякий раз, возвращаясь в участок после патрулирования. – Ох ты, слышь, неужели еще жарче станет?

У всех верхняя губа блестела от пота. Щеки и носы обгорели, лупилась алая кожа. За окнами опустели тротуары, немногочисленные пешеходы, то ли отважные, то ли безумные, перебегали от одного пятнышка тени к другому. Даже наш участок, обычно и в летнюю пору сырая и прохладная пещера, изнемогал от парной жары. Деваться было некуда. Нет, конечно, мы перепробовали все мыслимые средства. Движимый великодушием, а может, и отчаянием, сержант на собственные средства приобрел пару электровентиляторов, и лейтенант-детектив полдня возился, приторачивая их к стене, чтобы механические пропеллеры охлаждали нам шеи и лица.

– Так ветерок чувствуется? – спросил лейтенант-детектив, направляя на меня раструб вентилятора и готовясь закрепить его на стене.

Проволочная решетка уставилась на меня, похожая на темный механический цветок, и вдруг волосы, выбившиеся из пучка, поднялись, защекотали шею и плечи. Зашуршала бумага на столе, оживая, как листва, дрожащая на древе в бурю. Я бросилась спасать бумаги, глянула на Одалию, Мари и Айрис – те были погружены в работу, и листки на их столах не колыхнулись. Очевидно, лишь мой стол удостоился благостыни этого рукотворного вихря.

– Мне особые привилегии не требуются, – предупредила я.

– Вам никогда ничего не требуется. – Он подмигнул, вворачивая винт в петлю.

Несмотря на ветерок, в комнате вдруг стало жарко, очень жарко, внезапный густой румянец залил мое лицо до ушей. Я поднялась, ни словом не возразив, ушла в дамскую комнату, поплескала себе водой на лицо.

Конечно, вода не то что холодной – даже освежающей не была: трубы нагрелись. И все же я подставила горсткой ладони, набрала теплой воды и брызнула себе в лицо, пусть течет по шее и подбородку. Уже не поймешь, где мой пот, а где капли воды. Все пропиталось жарой, пот и вода казались одного градуса. Пока я стояла, обтекая над раковиной, в дамскую комнату вошла Одалия. Остановилась, скрестила руки на груди и вздохнула: