Она разорвала записку, превратив в снегопад из клочков бумаги.
В первую ночь после дуэли Кестрел проснулась и обнаружила, что отца рядом нет. В кресле у постели спала рабыня. Кестрел заметила морщины под глазами женщины, неудобный изгиб ее шеи и то, как ее голова болталась туда-сюда, подобно голове человека, нуждающегося в сне. Однако Кестрел растолкала невольницу.
— Ты должна кое-что сделать, — сказала Кестрел.
Женщина моргнула с сонным видом.
— Иди и скажи стражникам, чтобы они выпустили Кузнеца. Он заперт в бараке. Он…
— Я знаю, — ответила женщина. — Его уже выпустили.
— Выпустили? Кто?
Рабыня отвела взгляд.
— Это было решение Ракса. Он сказал, что Вы можете пожаловаться ему, если не согласны.
Последние слова прозвучали ложью. В них не было смысла. Но женщина похлопала Кестрел по ладони и сказала:
— Я сама видела Кузнеца в помещениях для рабов. Он не слишком плохо выглядит. Не беспокойтесь, миледи.
Лицо женщины, имя которой Кестрел забыла, преисполнилось таким сочувствием, что Кестрел приказала ей уйти.
Сейчас Кестрел вспомнила эту сцену. Она посмотрела на разорванное письмо и снова увидела его строчки — такие фальшивые, такие понимающие.
Они не понимали. Никто не понимал. Они ошибались.
Кестрел скользнула обратно под одеяла.
Несколько часов спустя она призвала к себе раба и приказала открыть окно. В комнату хлынул холодный воздух, и Кестрел дрожала до тех пор, пока не услышала отдаленный звон молота по наковальне. Арин должен был знать, что она не может прийти к нему. Почему не приходил сам?
Она могла заставить его. Если она отправит приказ, он подчинится.
Но ей не нужно было подчинение. Она хотела, чтобы он пришел увидеть ее по собственному желанию.
Кестрел вздрогнула от этой мысли и боли, которую та с собой принесла.
Она знала, даже если все верили в ложь о ней, эта ложь была слишком близка к правде.
*
— Тебе следовало позволить мне навестить тебя раньше, — сказала Джесс, щеки которой раскраснелись от холодного воздуха снаружи. — После дуэли прошла уже неделя.
Кестрел откинулась на подушки. Она знала, что присутствие Джесс ранит ее, напомнит о жизни за пределами спальни.
— Ронану приходить нельзя.
— Разумеется, нет! Я не позволю ему увидеть тебя, пока тебе не станет лучше. Ты выглядишь ужасно. Никто не захочет целовать калеку.
— Спасибо, Джесс. Я так рада, что ты пришла.
Джесс закатила глаза. Она начала говорить, но затем ее взгляд упал на прикроватный столик.
— Кестрел. Ты не читаешь свои письма.
Их набралась целая стопка, подобная гнезду свившихся змей.
— Что эти письма скажут мне? — спросила Кестрел. — Что моя репутация загублена, как никогда?
— Все можно исправить.
Кестрел знала, что скажет Джесс: Кестрел должна пойти на Зимний бал с Ронаном. Ронан не откажется. Он будет рад. Это прекратит некоторые слухи и начнет новые.
Это было своего рода решение.
Кестрел слабо улыбнулась. Она покачала головой.
— Ты — настоящий друг.
— А еще я умна. У меня есть идея. До бала осталось недолго и…
— Мне скучно все эти часы сидеть в постели. Почему бы тебе не помочь мне отвлечься, Джесс? Или еще лучше, почему бы мне не сделать что-нибудь для тебя? Я должна тебе.
Джесс отвела со лба Кестрел волосы.
— Нет, не должна.
— Ты не бросила меня в беде. Я благодарна. Как только мне станет лучше, я буду носить то, что ты выберешь.
Джесс шутливо приложила ладонь ко лбу Кестрел.
— У тебя, наверное, жар.
— Я научу тебя играть в «Клык и Жало» так, что никто не сможет тебя победить.
Джесс рассмеялась.
— И не пытайся. Мне не нравятся игры.
— Я знаю. — Кестрел почувствовала, как ее улыбка спала. — Это одна из тех твоих черт, которыми я восхищаюсь.
Лицо Джесс приняло вопросительное выражение.
— Ты никогда не скрываешь, кем являешься, — сказала Кестрел.
— А ты думаешь, что сама скрываешь? Думаешь, я не понимаю, что, пусть ты и попросила меня отвлечь тебя, на самом деле ты сама меня отвлекаешь?
Кестрел поморщилась.
— У тебя бы это получилось лучше, — сказала Джесс, — если бы ты не была привязана к постели. И не ощущала бы себя несчастной.
Кестрел взяла подругу за руку.
— Я говорила серьезно.
— Тогда хватит играть в игры. На твои неприятности есть очевидный ответ.
Кестрел поняла, что на уме у Джесс было нечто большее, чем бал. Рука Кестрел упала.
Джесс вздохнула.
— Ладно. Мы не будем говорить о Ронане. Не будем говорить о замужестве. Не будем говорить о том, что, несмотря на то как ты любишь побеждать, сейчас ты ведешь себя так, будто решила проиграть.
*
Арин помешал огонь в очаге кузни. Не ради тепла, а ради цвета. Он жаждал его в холодные месяцы. В детстве он был болезненным ребенком, и это время года больше всего напоминало ему о доме, об ощущении запертости в четырех стенах, о том, как он и не подозревал, что однажды ему будут сниться те разрисованные стены, шторы цвета индиго и синева платья матери.
Холод снаружи, цвета внутри. Когда-то было так.
Арин наблюдал, как пламя встрепенулось алым. Затем он вышел на улицу и оглядел территорию, замечая через голые деревья, что рядом никого не было. Он сможет украсть несколько минут.
Вернувшись в кузню, он прислонился к наковальне и одной рукой достал книгу из укромного места за ящиком с материалом для растопки, а в другую руку взял молот, чтобы, в случае чего, быстрее притвориться, будто он работает.
Он начал читать. Это была книга, которую он видел у Кестрел — книга об истории Валорианской империи. Он взял ее из библиотеки несколько недель назад, когда Кестрел вернула ее.
Что она скажет, если увидит его читающим книгу о его враге, на языке врага? Что она сделает?
Арин знал: она смерит его взглядом, и он почувствует изменение ее отношения. Ее мнение о нем изменится, подобно тому, как день сменялся ночью, как наступала и отступала тьма. Плавно. Почти незаметно. Она увидит его в другом свете, хоть он и не знал, в каком. Он не сможет понять, что это значит. Это происходило снова и снова с того времени, как он появился здесь.
Иногда он жалел об этом.
И все же. Кестрел не увидит его в кузне, не узнает, что он читает, потому что не может покинуть своих покоев. Она не может даже ходить.
Арин захлопнул книгу и сжал ее негнущимися пальцами.
«Я прикажу разорвать тебя на части», — сказал генерал.
Но не поэтому Арин держался в стороне от нее. На самом деле — не поэтому.