Читать интересную книгу Зори лютые - Борис Тумасов

Прислонив к стене зерцало, Морозов долго прихорашивался. Костяным гребнем раздирал густые скатавшиеся волосы, говорил стоявшему поблизости Мамыреву:

— Добро тебе, Андрюха, голова у тя лысая, блестит, словно навощенная.

— Неча завидовать, Василий, настанет час, и у тя повылазят.

Сняв с зубьев пук волос, Морозов кинул под ноги и, отложив гребень, натянул на себя длиннополый, шитый серебром кафтан. Одернул, застегнулся.

— Послов по одежде встречают, — сказал и осторожно двумя руками нахлобучил отороченную соболем шапку.

— Слова истинные, Василий. Ко всему, ежели послы с подарками богатыми, — добавил Мамырев.

— Даров у нас малость, — вздохнул Морозов. — За долгое житье в Бахчисарае вконец обнищали.

— На этакую прорву не напасешься, — согласился Мамырев. — Ныне велел я подьячим все потрясти, что есть, подарим еще царю татарскому, авось подавится.

Морозов покачал головой:

— Слава те, Всевышний, изволил-таки хан допустить к своей милости. А я мыслил, что, не повидав Гирея, и на Русь отбудем…

Выйдя из караван-сарая, они сели на коней. Час полуденный, и в чистом небе тепло, не по-зимнему выгревает солнце. Воробьиная стая обсела раскидистое дерево, щебечет. За глинобитными заборами плоские крыши саклей. Тополя и клены сбросили листву, замерли в спячке. По ветвям поплелись, вытянулись к самым макушкам голые виноградные плети. Унылы опустевшие в зимнюю пору сады Бахчисарая. И только красуются вечнозеленые кипарисы.

— Робею, Андрюха, — проговорил Морозов. — С посольством часто доводилось бывать, а править — впервой.

— А ты о том забудь, — успокоил его Мамырев. — Чай у тебя башка не дурней, чем у боярина Тверди.

Они пересекли площадь перед дворцом. Белели каменные стены ханских покоев. Дворец двухъярусный, крытый чешуйчатой черепицей. Тоскливо глядят на город узкие зарешеченные оконца. Молчат, не бьют струи мраморных фантанов, и дорожки, покрытые песком, густо устланы желтыми листьями.

У ворот дворца зоркая охрана.

Сошли дьяки с коней, дали знать подьячим, чтоб тащили за ними подарки, и направились к воротам. У входа толпа мурз и беков преградила дорогу. Мурза Аппак подморгнул Морозову, сказал по-русски:

— Васка, айда карашеваться!

Мурзы и беки рассмеялись, по-своему затараторили, на дьяков пальцами тычут. Кудаяр-мурза под ноги Морозову плюнул, толмачу о чем-то пропищал. Толмач головой закрутил, переводить не захотел. А Кудаяр-мурза нож из сапога потянул, двинулся на толмача. Тот испугался, перевел:

— Мурза Кудаяр сказывает, что ты, дьяк Василий, холоп.

Озлился Морозов, Кудаяру кулак под нос сунул.

— Ужо самому царю Менгли-Гирею на тя пожалуюсь.

Но Кудаяр дьяка не слушает, вырвал у подьячего беличью шубу, на себя пялит. Тут и другие мурзы и беки послам дорогу загораживают, дары требуют. Морозов с Мамыревым едва во дворец протолкались. Мурзы и беки рожи кривят, гогочут непристойно. Опередили русских послов, скрылись в переходах.

— Ну чисто шакалы, — выругался Мамырев.

— Орда ненасытная, — вторит ему Морозов.

Пока шли коротким мрачным коридором, недобрые мысли в голове роились.

Кирпичные своды низкие, давят. Морозов Мамыреву глазами указал на дверь впереди. Железная, кованая, а пока ее минуешь, в три погибели согнешься.

— Не доводи до греха, втолкнут и закроют навеки, — шепнул Морозов.

Мамырев дрожит.

— Молчи ужо. И без того боязно…

За коридором начались палаты. Свет тусклый, едва пробивается через оконце под потолком.

Не успели дьяки дух перевести, как вошли в ханские покои. Менгли-Гирей сидел на низеньком, отделанном перламутром помосте. По правую руку у хана восседал на ковре любимец царевич Ахмат-Гирей, по левую руку от Менгли-Гирея — визирь турецкого султана Керим-паша, а дальше царевичи и мурзы с беками.

Отвесили Морозов с Мамыревым хану поясной поклон. Морозов справился о здоровье Менгли-Гирея и жен его многочисленных. Толмач дьяковы слова перевел. Хан ответил угрюмо:

— Аллах, да будет его воля, милостив ко мне, правоверному.

Тут глаза Морозова встретились с глазами Кудаяр-мурзы. Тот глядел на русского посла нагло, усмехаясь.

— Великий хан, — сказал дьяк Морозов. — Челом бью и жалобу приношу на Кудаяр-мурзу. Поносил он меня и бесчестил, холопом обзывал и ко всему шубу, какую государь мой тебе посылал, отнял.

Не стал слушать Менгли-Гирей толмача, ответил насмешливо:

— Шубой той мы Кудаяр-мурзу одариваем.

Царевич Ахмат захихикал. Его поддержали другие.

Только визирь Керим-паша оставался невозмутим.

Морозов выждал, когда утихнут, сказал:

— В том, великий хан, твоя воля, хоть и все ему отдай. Но не вели над послами глумиться.

— О, дерзкий урус! Длинный язык твой уподобился жалу ядовитой змеи. Я вырву его. — Глаза у Менгли-Гирея сузились, крылья приплюснутого носа гневно раздувались. — Князю твоему, нашему слуге Ваське, передай, пусть выход мне дает, как давала Москва и вся урусская земля хану Узбеку. О-оо! — Хан воздел руки — Урусы думают, что татарские воины наведут страх на Литву. Но видит Аллах, я не хочу этого…

Менгли-Гирей отвернулся. Мурзы подскочили к дьякам, вытолкали из царской палаты.

Воротились Морозов с Мамыревым в караван-сарай опечаленные.

— Нелегко посольство вести, — сокрушается Мамырев.

— Еще как нелегко! — соглашается Морозов. — Особливо у крымчаков. Седни не ведаешь, что завтра случится. Перед ханом стоял, дрожью било. Не чаял, что живы выберемся. Ин пронесло.

— Повременим еще.

Мамырев почесал затылок.

— Остерегаюсь, не послал бы Гирей орду на Русь.

— Сам о том подумываю, — согласился Морозов. — Поспешать бы домой, в Москву, государю обсказать все…

К вечеру в караван-сарай приехал мурза Исмаил. Натянул повод коня на кол, прошел в клеть к дьякам. У тех нетерпение, ждут: с чем Исмаил пожаловал? А может, с мурзой другие татары приехали, схватят, кинут дьяков в яму — и конец?

Исмаил, едва уселся, заговорил. Толмач пересказывает:

— Великий хан во гневе на урусского князя, зачем дары малые шлет. Менгли-Гирей к литовскому королю милостив, ярлык ему дал на города многие… А еще великий хан послов урусских отпускает в Московию и сказывает, что он ждет от князя Василия казны, и кречетов, и утвари дорогой. Да еще отпустить в Крым царя Абдыл-Летифа, какой многие годы в московской темнице содержится.

Мурза замолк. Заговорил дьяк Морозов:

— Государю нашему, великому князю Василию Ивановичу, мы слова ханские, мурза Исмаил, передадим. А каков ответ на них государя будет, того не ведаем. Что до короля Сигизмунда, принявшего ханский ярлык, то это его дело. Наш же государь землями своими не по милости хана владеет, а по отчему праву и в ярлыках на города и веси нужды не имеет… Тебя же, мурза Исмаил, как друга нашего мы отблагодарить хотим.

Мамырев, пока Морозов говорил, сходил, воротился со связкой соболиных шкурок, протянул мурзе. Исмаил рад, дьякам кланяется, руку к груди прикладывает.

Проводили дьяки мурзу, стали собираться на родину.

* * *

От озера тянет холодом. Белыми лебедями плавают ледяные глыбы. Тяжелый, серый вал накатывается, гнется гребнем на изломе и, ударясь, рассыпается брызгами, пенно выкатывается на берег. Темное низкое небо затянулось тучами, слилось с озерной ширью.

Замер Родион Зиновеич, не шелохнется. Вал за валом, братьями-близнецами из дальней дали, широко, вольно подступают волны к боярину, устрашают, кипенью дробятся. Водяная пыль сеет Тверде в лицо, мелкими каплями собирается в седой бороде.

К исходу марта добрался Родион Зиновеич до Белоозера, города отдаленного, где жить ему определено государем. В долгом пути выбились из сил кони и люди. Спасибо монахам Кирилловского монастыря, пригрели, дозволили передохнуть…

Налег на посох боярин, пригорюнился. Краем света кажется ему белоозерская земля.

За спиной Тверди упала боярыня Степанида, завыла в голос, забилась о каменистую землю. Вздрогнул Родион Зиновеич, повернулся круто, нахмурился. С трудом поднял боярыню, усадил в возок, прохрипел:

— Трогай!

И заскрипели колеса.

* * *

Светится огнями замок виленского воеводы Николая Радзивилла, весело гремит музыка. Через открытую прорезь окон музыка всю ночь будоражит горожан. Старый воевода праздновал день рождения жены Ядвиги.

Со всего княжества Литовского и королевства Польского съехались на торжество паны вельможные. С часу на час ждали короля.

По огромной, освещенной тысячами свечей зале носилась в танце шляхта. Порхали красавицы паненки, отбивали в мазурке каблуки паны.

Высокий, статный Ян Радзивилл в синем, отделанном золотом кунтуше не принимал участия в веселье. Сложив на груди руки, он исподлобья посматривал на молодую мачеху. Легко летала она. Иногда метнет на Яна быстрый взгляд, и заалеет белое лицо, зальется краской. Опустит длинные ресницы, отвернется.