Читать интересную книгу В чреве кита - Хавьер Серкас

— Не будь идиотом: ты ни в чем не виноват. Ты даже не знаешь наверняка, мертва ли она.

— Конечно, мертва! Ты соображаешь, что это единственное объяснение?

— Ну да, естественно, — пробормотал он, помолчал и потом спросил: — И что ты собираешься теперь делать?

— Не знаю, — сознался я. — Как ты думаешь, зачем я тебе звоню?

— Ты мог бы поговорить с родителями девицы. Вдруг им что-нибудь известно?

— А как мне их разыскать? У меня нет их телефона, я даже не знаю, как их зовут и где они живут. Полный ноль. Сколько в Барселоне людей по фамилии Паредес? — Я сорвался на крик. — Толпы!

— Сделай одолжение, не повышай на меня голос. И немедленно успокойся! — Он опять замолк, пока я с трудом пытался втянуть воздух. — Я не знаю, жива твоя подруга или нет, хотя, по-правде говоря, все это довольно дурно пахнет. Далее: понятно, что если ее убили, то ты влип по уши. И наконец, полагаю, что самым разумным было бы сейчас не искушать судьбу и по крайней мере попытаться, чтобы на тебя не повесили труп. Это еще не поздно успеть.

— Но как? — спросил я. — Мне что, идти в полицию? Представь себе, я уже об этом думал.

— Про это можешь сразу забыть; если ты попадешь в полицию, ты уже оттуда не выйдешь, — уверенно, со знанием дела, заявил Марсело.

Наверное, из-за накопившегося напряжения, а еще от сознания того, что Марсело готов мне помочь, у меня встал ком в горле. Сам не знаю, зачем я позвонил Марсело: от безнадежности, мне кажется, потому что я не понимал, кому звонить, и сейчас меня охватил прилив безграничной благодарности к нему. Я уточнил для себя: «Все-таки, мы не совсем одиноки». А он продолжал:

— Против тебя слишком много улик, и если ее действительно убил муж, он наверняка хорошенько позаботился, чтобы они бросались в глаза. Во всяком случае уж никак не меньше, чем о том, чтобы не оставить своих собственных следов. Я считаю, что для начала следует проникнуть в квартиру. Ты сказал, что у тебя есть ключи, так?

— Да. Но я говорил, что мне не удалось открыть дверь. Клаудия меня предупреждала, что замок не в порядке.

— Пусть не в порядке, но вы же тогда попали внутрь, — поправил Марсело. — Надо попробовать еще раз. Мы должны войти во что бы то ни стало. Сотрем сообщение с автоответчика, уничтожим отпечатки пальцев. Все оставим в том же виде, как до твоей гениальной идеи зайти в квартиру.

— Самое плохое — это портье, — предупредил я.

— А что такого с портье?

— Он весь день на посту. Даже внутрь нас не пустит.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Марсело с воодушевлением: в один миг его озабоченность сменилась своего рода эйфорией. — Мне необходимо немного подумать. Надо разработать план и действовать в строгом соответствии с ним. И не терять ни минуты: в любой момент могут обнаружить труп. Давай пока поступим так: я никак не могу отложить завтрашнее мероприятие. Презентация в час, значит, самое позднее в семь я сяду на самолет и в восемь буду здесь. Ты завтра занят?

— У меня только экзамен.

— Во сколько?

— В одиннадцать.

— Отлично. Ты делай свои дела. Потом вернись домой и пообедай. Я тебе позвоню. К тому времени я что-нибудь придумаю. Мы можем договориться встретиться прямо в аэропорту. А оттуда сразу поедем к Клаудии.

Снова возникла пауза. Я с чувством произнес:

— Ты не представляешь себе, Марсело, как я тебе за все признателен.

— Благодарить будешь потом, пока я еще ничего не сделал, — укорил он меня. — А вот теперь ты должен хоть ненадолго оставить меня в покое. Прими пару таблеток и ложись в постель. Тебе нужно как следует выспаться; завтра нас ждут великие дела. И не переживай, дружище, — заключил он. — Все будет нормально.

Вслух я поблагодарил Марсело за эти слова лишь один раз, но в уме благословил его тысячекратно.

13

Перед отходом ко сну я принял мелаксен и почти сразу же заснул.

На следующий день я проснулся совершенно обессиленный, словно провел целую ночь без сна. Я встал и померял температуру: градусник показывал тридцать восемь и пять. Мне стало страшно. Однако рассудив, что будет разумнее прийти на экзамен, чем оставаться дома, я отправился на кухню, выжал апельсиновый сок и запил им две таблетки аспирина; затем я побрился, принял душ, оделся, позавтракал, а потом сел в поезд до университета.

Добравшись, я сразу же пошел на экзамен. Копий задания у меня с собой не было, так что пришлось диктовать. В течение десяти минут я нервно метался по аудитории, в полном унынии и с температурой, наблюдая за студентами и проклиная свою очевидную способность притягивать несчастья. За окном стояло безрадостное сентябрьское утро, не внушавшее ни малейшего оптимизма. И в этот момент вошел Льоренс. Уже само его появление в аудитории меня насторожило, и еще до того, как он начал говорить, я понял по перекосившей его губы гримасе, что случилась какая-то неприятность. В притворном удивлении и якобы с удовольствием он прошипел так, чтобы его не услышали студенты:

— По крайней мере сегодня ты не забыл прийти на экзамен.

Я мысленно задал ему вопрос: «Зачем ты пришел? Следить за мной?» И с ужасом услышал свой голос, произносящий вслух эти слова. Двадцать пар ошалелых глаз уставились на нас. Последовало тягостное молчание, во время которого я озабоченно подумал, что теряю самоконтроль. Сглотнув слюну, я ощутил резкую боль в горле и сказал себе: «Спокойно. Ничего не произошло». Мне не представилось возможности попытаться исправить свою ошибку, потому что Льоренс, побагровев, заслонил меня от взглядов студентов, будто желая уберечь их от неприличного зрелища, и с мстительным выражением процедил:

— В некотором смысле да. Мы можем выйти на секунду?

Мы вышли.

— Прости, Энрике, — поспешил я извиниться. — Сам не понимаю, как это сорвалось.

Я поднес руку ко лбу.

— У меня с утра температура, мне надо было бы остаться лежать, но я не мог пропустить экзамен…

— Понятно, понятно, — прервал он меня и перешел к сути. — Мне неприятно тебе об этом говорить, но я это сделаю. Я вчера послал заявку на твое место в деканат. Алисия с тобой беседовала, правда? Какую заявку ты ей дал?

Внезапно я вспомнил начало разговора с Марсело прошлой ночью. «Этого еще не хватало», — подумал я. Я сказал ему, какую заявку я давал Алисии.

— Именно так, — подтвердил он. — Я ее и отослал.

— Тогда в чем проблема? — спросил я, почуяв искорку надежды.

— Алисия вчера вечером говорила с Марсело. Знаешь, что он сказал? Что с такой заявкой тебя точно зарубят. Вот так и сказал. И я задаю себе вопрос: кого волнует, если тебя зарубят? И еще я задаю вопрос: а с какой заявкой тебя не зарубят? Выходит, что так, что эдак: заявку надо менять.

— Мне очень жаль, — произнес я, стараясь изобразить огорчение, хотя по раздраженному тону Льоренса я сразу же догадался о хорошей новости: именно ему придется говорить с деканшей, чтобы заменить заявку. — Я думал, что она должна быть такая же, как и в прошлом году. Вот так, — я пожал плечами и сокрушенным тоном, глядя на него кротким овечьим взором, добавил: — Мне очень жаль, Энрике.

Хотя ему было не более сорока пяти, у Энрике Льоренса была сверкающая розовая лысина и густая волнистая седина вокруг, тщательно уложенная на висках. Роста он был среднего, хилого телосложения, с большими вялыми конечностями, нервными жестами и пронзительным голосом. Он носил очки с маленькими круглыми стеклами, плотно сидевшими на выступающих скулах и оптически уменьшавшими его глаза, придавая взгляду ускользающий и отсутствующий вид. Носил он одежду свободного покроя, очень дорогую, тщетно стараясь скрыть как необоримую склонность к ожирению, так и непривлекательную вульгарность своей внешности. Он преподавал фонетику, судя по всему, очень хорошо, и уже больше года заведовал кафедрой — должность, которую он принял, как представляется, в надежде, что она позволит ему изловчиться и ускорить карьерный рост; однако скоро он понял, что железное соблюдение факультетского табеля о рангах пресечет его продвижение наверх, и решил, подобно многим его предшественникам, потихоньку переложить все обязанности на Алисию и без малейших угрызений совести вернуться к своим лингвистическим штудиям. Этот уход в науку оправдывал в его собственных глазах полное нежелание вникать в курс дел, кроме тех случаев, когда обстоятельства требовали его немедленного вмешательства — что, к счастью, случалось довольно редко, потому что вынужденная необходимость решать какие-то проблемы ожесточала его характер, обычно довольно сердечный и даже симпатичный, и повергала его в состояние праведного возмущения, как человека, ошибочно обвиненного в преступлении, которого он не совершал.

— Мне жаль, мне жаль! Дерьмо! — взорвался Льоренс, и на какой-то миг его лысина покраснела, а букли, по контрасту, побелели. — Это мне жаль. Наверное, деканша уже отослала заявку в ректорат. Ты даже не представляешь себе, что это за женщина: знаешь, какой скандал она поднимет, когда я скажу, что заявку надо менять? Нет, само собой, не знаешь. Так я тебе вот что скажу, Томас. Мне осточертело нянчиться с тобой. Я сыт по горло. Так что на этот раз я не стану подставляться из-за тебя. Если ты хочешь изменить заявку, то сам звони деканше и сам с ней разбирайся. Можешь даже сказать, что ты действуешь от имени нашей кафедры. Мне все равно. Единственное, чего я требую, это чтобы ты сам решил проблему, которую сам же и создал. Логично, да?