Кутузов в то время действительно служил под начальством Суворова, незадолго перед тем приехавшего из Петербурга. Даже такая маленькая деталь — просто одетый Суворов с нагайкой в руках, без оружия — очень точно передает облик полководца, запечатленный и в других свидетельствах современников. Полевой не знал рассказов Попадичева. Посему молчат о нем и наши современные авторы. А Попадичев продолжает: «Через три дня после этого сама Императрица изволила проезжать мимо нас. Войска стояли вдоль по дороге в строю, наш полк был с правого фланга, а еще правее нас Донские казаки. Государыня ехала в коляске, самым тихим шагом; спереди и сзади сопровождала ее пребольшая свита. Отдав честь саблями, мы кричали "Ура!" В это же самое время мы видели, как Суворов в полной форме шел пешком с левого боку коляски Императрицы и как Она изволила подать Суворову свою руку. Он поцеловал ее, и продолжая идти и разговаривать, держал все время Государыню за руку. Императрица проехала на Блакитную почту, где на всякий случай был приготовлен обед» [66].
И снова — замечательный рассказ, живые подробности. Попадичев рассказывает о встрече Екатерины в лагере при Блакитной, сформированном Суворовым. Полки, среди которых действительно был полк, в котором служил Илья Осипович,— Смоленский драгунский — отдавали честь возвращавшейся из Крыма императрице. Нам кажется, что идущий в полной форме рядом с коляской Суворов, беседующий с императрицей, держа ее за руку, гораздо ближе к оригиналу, нежели дерзкий обличитель придворных кругов, каким его вывел Полевой и каким его любят изображать наши авторы. Суворов в 1787 г. еще не был тем прославленным победителем турок, покорителем Варшавы, который мог себе позволить открыто выказывать неприязнь к придворным, о чем свидетельствуют современники недолгого и бурного царствования императора Павла I.
В автобиографии 1790 г, Суворов написал: «1787 года июня 11 дня, при возвращении Ея Императорского Величества из полуденного краю, — Всемилостивейшим благоволением пожалована табакерка золотая с вензелем Ея Императорского Величества, украшенная бриллиантами». Накануне Потемкин простился с императрицей, проводив ее до границы с Харьковской губернией. Так что список лиц, представленных к наградам, был подан им заблаговременно. Суворов оказался среди тех, заслуги которых в освоении полуденного края, в укреплении его обороноспособности были достойно отмечены. Заслуги самого Потемкина Екатерина отметила еще в Полтаве 8 июня: она приказала «Сенату заготовить похвальную грамоту с означением подвигов Господина Генерал-Фельдмаршала Князя Григория Александровича Потемкина в присоединении Тавриды к Империи Российской, в успешном заведении хозяйственной части и населении губернии Екатеринославской, в строении городов и в умножении морских сил на Черном море, с прибавлением ему наименования Таврического».
Спустя десять лет в гамбургском журнале «Минерва» началась публикация анонимного памфлета «Потемкин Таврический», продолжавшаяся до 1800 г. Этот памфлет получил широкое хождение в Западной Европе — шесть отдельных изданий за тринадцать лет — в Германии, в Голландии, Англии, Франции. Е. И. Дружинина, посвятившая свое исследование хозяйственному освоению Северного Причерноморья в последней четверти XVIII в., отмечает, что автор памфлета «объявляет несостоятельными все военно-административные и экономические мероприятия Потемкина... Саму идею освоения южных степей он пытается представить, как нелепую и вредную авантюру», подавая «изображение всего того, что было построено на юге страны, в виде бутафории — пресловутых "потемкинских деревень" [67].
Кто же этот анонимный автор мифа о «потемкинских деревнях»? «Как в русской, так и в иностранной литературе,— отмечает Е. И. Дружинина,— уже давно утвердилось мнение, что автором этого сочинения является Г.А.В. Гельбиг, секретарь саксонского посольства, живший в России в 1787—96 гг». Гельбиг также анонимно издал «Биографию Петра III» в 1808 г. и книгу «Русские фавориты» в 1809 г. Его деятельность привлекла внимание русского правительства, и сама Екатерина просила Гримма помочь ей удалить Гельбига из Петербурга. Саксонский дипломат покинул русскую столицу лишь в год смерти императрицы. В своем памфлете «Потемкин Таврический», пишет Е. И. Дружинина,— Гельбиг «рисует политику Потемкина и покровительствовавшей ему императрицы в самом неприглядном свете... перечисляет баснословные суммы денег, которые сыпались на фаворита в виде жалованья, подарков, наград. Указывается на огромное честолюбие и тщеславие Потемкина, желавшего иметь все существующие ордена и медали. Особенно подчеркивается унижение Потемкиным старой родовой знати» [68].
Но Гельбиг плохо знал истинное положение дел на юге. Его памфлет (как, впрочем, и другие сочинения) изобилуют грубыми ошибками. Саксонский дипломат собрал слухи и сплетни, которые распускались в Петербурге противниками Потемкина, и литературно оформил их. Миф о «потемкинских деревнях» пришелся очень кстати западноевропейским дипломатам: с одной стороны они не переставали указывать на пугающую мощь России, с другой (не смущаясь явным противоречием) говорили о мнимости этой мощи, ссылаясь на «потемкинские деревни». Либеральные русские историки второй половины XIX в. (в их числе В. А. Бильбасов) слишком доверчиво и некритически отнеслись к сообщаемым Гельбигом сведениям и способствовали распространению мифа, дожившего до наших дней.
Однако в 1807 г., в преддверии решительного столкновения с наполеоновской Францией, когда над русскими стратегическими позициями в Северном Причерноморье нависла реальная угроза со стороны жаждавшей реванша Порты (которую провоцировал на войну всеевропейский диктатор), русская цензура не пропустила в печать уже переведенный памфлет Гельбига. Важно подчеркнуть, что миф о «потемкинских деревнях» возник задолго до поездки императрицы на юг. Письма Екатерины, посланные во время путешествия, подтверждают это. Они пронизаны полемикой с влиятельными группировками, порочившими деятельность Потемкина в Причерноморье. Среди столичных сплетниц-«старушонок» императрица называет покойного графа Н.И. Панина. Это не случайно. Многолетний руководитель внешней политики России Панин ориентировался на берлинский двор. Вместе со своим воспитанником — наследником престола Павлом Петровичем — Панин принадлежал к так называемой «прусской партии», имевшей сильные позиции среди правящего класса. Из этих кругов шли слухи о выброшенных на ветер миллионах, о «карточной» легкой коннице, о непостроенных деревнях и городах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});