— Именно так, — словно в ответ на его удивление послышался голос откуда-то сверху, — ко мне, действительно, нет окон — только двери.
— Ух ты!.. — восхитился колпак внутри Пети. — Надо же…
Но старику сейчас не до его восторгов было. Он поднял голову и увидел, что по винтовой лесенке в горницу спускается кто-то.
— А зря, — сказал Петя, вглядываясь в незнакомца, — окошко как раз и не помешано бы открыть — такая жара на дворе…
— Да неужто она от этого меньше станет? — искренне удивился тот, подходя к нему.
Вблизи он выглядел как взаправдашний, волшебник — были у него длинные седые волосы, спадающие на плечи, ещё более длинная седая борода, чёрная, отороченная мехом мантия («и это в такую-то жару!..» — подумал старик), а в руках он держал высокий острый колпак, весь усыпанный разноцветными звёздами.
— Ну что ж — давай знакомиться, — сказал незнакомец, бесцеремонно старика разглядывая. — Зовут меня Ахлимик, живу я там, где одни скажи заканчиваются, а другие ещё только думают начинаться. Не каждый ко мне попасть может, тебе вот удалось, а потому впечатление на меня ты произвёл. Теперь выяснять будем, что, кроме этого, ты произвести можешь.
— А я — Петя, — сказал Петя, подумал немного и такую ещё характеристику себе добавил: — Самовыродок.
— Это как так? — искренне удивился Ахлимик.
— А так, свою скажу превзошёл уже, давно из неё выполз, как из яйца тесного. Теперь вот — в других счастья пытаю.
— Ну, пытай, пытай, — усмехнулся Ахлимик, — только не особо увлекайся. Счастье, оно ведь такая хитрая штука, что его искать надо всегда в другом месте, потому как там, где его ищут, его никогда не бывает.
Засмущался старик непонятностью поучений хозяина да о простом спросил.
— Отчего, — спросил он, — так темно у тебя? Зачем это? Ведь снаружи сейчас полдень ясный?
— А ты темнотой не конфузься, и от неё тоже польза есть. Находясь на свету, того что во тьме не увидишь. Зато в темноту погрузившись, всё, что на свету осталось, рассмотреть можно, — сказал Ахлимик и добавил: — Ну, хватит умничать, пора бы тебе и перекусить с дороги, как думаешь?
А старик именно так и думал. За стол усевшись, он живо принялся разбираться с угощениями, которые ему без устали подсовывал маленький волосатый, хлопотавший рядом.
— Да, кстати, — спохватился волшебник, — познакомься, Петя, это помощник мой, Хомункул.
— Творение он сил особых, сказочных, одному мне подвластных, — добавил он с гордостью.
Петя ел быстро и с аппетитом великим, радуясь наступающему в его животе миру и согласию.
— Голод, — пробормотал он с набитым ртом, — лучший повар!
— Голод, — не согласился с ним Ахлимик, жующий рядом, — плохой повар. Во всём надо довольствоваться самым простым, а значит — самым лучшим.
Пока старик утробу свою ублажал, странное заметил — словно светлеть в комнате начало. То ли оттого, что глаза его с темнотой свыкались понемногу, то ли ещё почему-то, да только скоро он словно днём всё видел.
Поев, на экскурсию по дому отправился. А посмотреть здесь было на что. Все стены были увешаны странными картинами, непонятными знаками и полками, на которых стояли банки, колбы и реторты. Из углов выглядывали чучела то ли зверей заморских, то ли чудищ волшебных.
А ещё было много часов. Висели часы на стенах, стояли на полках и даже на полу. Странным было то, что все они показывали разное время.
— Почему так? — спросил удивлённый старик.
— Человек с одними часами всегда точно знает, который час, — ответил ему Ахлимик. — Человек с двумя часами в этом уже неуверен. А я не хочу быть уверенным вообще ни в чём… К тому же время нельзя считать, ведь посчитанное время — это время мёртвое, а ничего страшнее мёртвого времени быть не может. Хоть об этом твоё знание ещё впереди…
— А это что такое? — спросил Петя, пытаясь обхватить руками огромный шар, стоящий на странной подставке.
— Это глобус, — ответил Ахлимик, глядя на него с улыбкой.
— Что это такое — глобус? — не понял старик.
— Ну, это… как бы тебе сказать… — замялся хозяин. — В общем, это такое чучело Земли.
Но Петино внимание привлекдо уже совсем другое. Открыв от удивления рот, он рассматривал картину, висящую на стене. Картина была живая. Бегали в ней звери разные, чудные до невозможности, летали птицы невиданные, даже запах от картины исходил особый — какой-то чужеземный и странно манящий.
— Это надо же… — удивился старик, зверьё нездешнее разглядывая.
— Вот так лошадь!.. — засмеялся он, пальцем в картину тыкая. — Дылда какая-то… Словно от удивления вытянулась.
— Это жирафа, — сказал волшебник, к картине подходя. — Жирафа… — восхищенно повторил старик. — И зачем только ей такая шея длинная?
— Видишь ли, Петя, — важно сказал Ахлимик, — голова у жирафы находится так далеко от туловища, что такая шея ей просто необходима.
— А-а, — протянул старик с уважением, — ну, теперь понятно…А вот ещё одна лошадь странная, вся такая помятая, словно конек-горбунок какой-то…
— Это верблюд, — просвещал его дальше Ахлимик, — это и впрямь как бы лошадь, но только… ну, с большим жизненным опытом, что ли…
Покивал старик головой, дальше пошёл. По дороге задел что-то на полке неловко, да на лету подхватить успел. В руках повертел, рассматривая.
— А это что? — спросил удивлённо.
— Это ещё одно моё изобретение, — с гордостью сказал Ахлимик, — зубная щётка называется. Чистит зубы в самых труднодоступных местах.
— А если у меня нет зубов в труднодоступных местах? — растерялся старик. Положил он щётку ту на место, от греха подальше, да экскурсию свою продолжил.
Потолок в горнице тоже был необычный. Словно небо живое вместо него в доме этом было. Горели на нём звёзды, изредка падая вниз длинными яркими росчерками, светила полная луна, медленно переползая от одной стены к другой.
Хотел Петя восхищение своё высказать, только Ахлимика рядом с ним уже не было, один лишь Хомункул под ногами крутился.
— Интересный у тебя хозяин, — сказал ему старик, — мудрый… — Интересный, — согласился тот, — и мудрый… Оттого, наверное, по утрам холодной водой и обливается.
— Закаляется? — восхитился Петя.
— Хулиганит! — фыркнул Хомункул и словно растворился в каком-то тёмному углу.
Побродил Петя туда-сюда ещё немного, затем взял с полки трубку странную. В руках её повертел, со всех сторон рассматривая, а потом к глазу приложил да попытался сквозь неё на луну потолочную посмотреть. Только никакой луны он в трубке не заметил. Зато было там, такое, от чего старик чуть на пол не сел.
Дивное разноцветье узорчатое он в ней увидел. Да такое замысловатое и красивое, какого он в жизни своей никогда не видывал. А главное — чуть тронет он трубку ту, как узор волшебный сразу же и меняется, ещё краше делаясь.
Нащупал старик лавку рядом с собой, уселся да крутить трубку в разные стороны принялся. Долго он забавлялся. В потолок глядя, так заигрался, что не заметил, как с лавочки свалился. Да настолько неудачно, что в трубке что-то треснуло и из неё какие-то камушки посыпались.
Собрал старик их на ладони, к лампе поднёс, рассмотреть чтоб. Засверкали они, словно самоцветы дивные, но когда присмотрелся к ним Петя поближе, то увидел, что это всего лишь обычные цветные стекляшки.
В саму трубку Петя заглянул, над устройством её покумекал маленько, оказалось — ничего особенного. Придумано здорово, а сделано просто. Засыпал он тогда стекляшки цветные, куда им положено было, что-то там прижал, чем-то щёлкнул — стала трубка как новая. Повертел он её в руках да вдруг задумался крепко.
— А ведь и впрямь чудо-чудное получается, — думал Петя, — из простых кусочков цветных — целый мир удивительно красочный строится. Причём каждый он раз новым оказывается.
— Отчего ж он так красив всякий раз? — удивлялся старик. — Отчего нет в нём ни сумятицы, ни путаницы?
— Может, просто из-за честности его стеклянной? — предполагал он. — Не боится он со старой картинкой расстаться, не тянет за собой узоров прежних, как бы красочны они ни были.
— Это только человек всего боится, — думал Петя дальше. — Входя в день свой нынешний, тащит он за собой то, что вчера было, опасается, что без этого ему не жить. Чем тащит? Да памятью своей, своими страхами, своим умом.