Но тогда двенадцатилетняя девочка, не искушенная в изобразительном искусстве, просто воскликнула:
— Здорово!
Он расцвел и показал другие листы. Наброски, натюрморты, несколько портретов — и все замечательные.
— Ты учишься в художественной школе? — спросила я.
— Нет, просто занимаюсь с учителем.
— И я тоже, — сообщила я. — Фортепиано.
— Да? Классно.
Он показал мне портрет светловолосой девочки с огромными глазами. Узнав ее, я изумленно пискнула:
— Синди Леннокс! Ты ее знаешь?
— Ну да. Она из нашей школы.
Достав чистый лист, он начал рассеянно водить по нему карандашом.
— На Рождество мне подарят пейнтбокс, — объявил он, — такой… вдвое меньше этой папки, с встроенным хард-диском, с эталонами темперы и масла… зверь, а не машина!
Чтобы не ударить в грязь лицом, я похвасталась в ответ:
— А мне для моего «Музмейкера» скоро купят новую программу оркестровки. Тогда у меня будет целых пятнадцать инструментальных групп — струнные, духовые, клавишные…
Подняв глаза от папки, он улыбнулся какой-то новой догадке.
— Ты тоже из таких, верно? — спросил он.
— Из каких «таких»?
Теперь он улыбался, как заговорщик — заговорщику.
— Ну, знаешь, когда врачи кое-что с тобой делают еще до твоего рождения.
Внезапно мне стало страшно. Я отлично знала, что он имеет в виду; об этом кричала пресса, а некоторые родители даже выступали перед телекамерами, но большинство, в том числе мои папа с мамой, предпочитали помалкивать, боясь, что их детей подвергнут дискриминации, запретят (хотя это было противозаконно) соревноваться с обычными, «неусовершенствованными» детьми, участвовать в творческих конкурсах и научных олимпиадах.
Я знала, кто я такая, но поклялась родителям, что никому не открою свою тайну. Итак, я автоматически произнесла:
— Не имею к ним никакого отношения.
— Ага, как же. — Он мне явно не поверил..
Честно сказать, идея свести знакомство с похожим на меня ребенком одновременно пугала и возбуждала. Поэтому, ни в чем не признавшись, я спросила:
— А ты, значит, из «таких»?
Он кивнул, взял другой карандаш, вернулся к рисованию.
— Предки меня убьют, если услышат, но мне плевать. Я себя не стыжусь, — он поднял голову; слегка улыбнулся мне. — А ты?
Разговор принимал опасный оборот. Я быстро встала.
— Я… мне пора.
— А свой портрет ты разве не хочешь посмотреть?
— Что-о?
Развернув папку, он продемонстрировал мне лицо. Мое лицо. Не очень детально проработанный набросок в два цвета (темно-серый и бледно-голубой), но сходство было ухвачено прекрасно. Мои темные волосы, коротко подстриженные «под пажа»; мои губы, которые я всегда считала слишком тонкими, растянутые в смущенной полуулыбке; мои бледно-голубые глаза, о которых папа как-то сказал, что в них отражается небо…
— Просто отлично, — сказала я с уважением. — Можно мне…
Тут я перевела взгляд на его лицо… и застыла.
— Что случилось? — спросил он, почувствовав мое смятение. Я не ответила. Я глядела ему в глаза. Бледно-голубые, светлые-светлые. Он еще что-то сказал, но я пропустила его слова мимо ушей, засмотревшись на его губы…
— Кэти? — донеслось до меня. — Что случилось? Что-то не так?
— Все нормально, — солгала я. Но изнутри меня раздирало странное ощущение, точно я открыла для себя нечто запретное, словно, перевернув камень, увидеть под ним червяков. Такие же жутковатые и скользкие мысли зашевелились во мне при взгляде на Роберта. Я сказала ему, что мне пора домой — надо поупражняться на рояле; он опечалился, начал было вставать — но прежде чем вызвался меня проводить, я была уже далеко.
Позднее, качаясь в одиночестве на качелях в своем дворе, я осознала, что оттолкнула от себя человека, который мог бы стать для меня первым в жизни настоящим другом. От ветра слезы не стекали по моим щекам, а залетали назад в глаза. Мне чудилось, что я утону в пучине своего горя.
Разумеется, я не осмелилась сказать родителям о Роберте — боялась; они никогда бы не поверили, что я ему ничего о себе не открыла. Я потихоньку высматривала его в школе, но мне удавалось увидеть его лишь мельком, издали, и это было очень странно: школа у нас не такая уж большая. Наконец, вся дрожа от беспокойства и тоски, я подошла к Синди Леннокс в буфете и сообщила:
— На днях я встретила одного твоего друга. Роберта.
— Кого? — тупо переспросила Синди.
— Э-э-э… Я не знаю фамилии, но он тебя рисовал. Он художник.
Синди помотала головой:
— Никаких художников не знаю.
Я почувствовала себя полной идиоткой и, пробормотав что-то вроде «значит-я-что-то-не-так-поняла-извини-пока», выбежала из буфета. Я решила выкинуть Роберта из головы; в конце концов, мне на него даже смотреть жутко, так какая мне разница, кто он и откуда?
Я вернулась домой. Затем, как всегда по четвергам, мама отвезла меня на урок музыки, домой к моему учителю, профессору Лейэнгэ-ну, и на час я вся ушла в сочинения Баха и Шопена, что принесло мне огромное облегчение. Вновь оказавшись у себя, я рысью выбежала во двор, намереваясь до ужина вдоволь покачаться на качелях…
Но на качелях уже кто-то сидел.
Не Роберт — девочка. Я остановилась, как вкопанная. Она была обращена ко мне спиной, и я видела ее длинные каштановые собранные в «хвост» волосы: они взлетали и опадали, пока незнакомка раскачивалась…
Раскачивалась на МОИХ качелях. В МОЕМ дворе!
— Прошу прощения, — произнесла я. Услышав меня, она спрыгнула с качелей. Развернулась, возмущенно уперев руки в бока.
— И что же ты делаешь в моем дворе? — гневно спросила она.
Как и в случае с Робертом, у меня отнялся язык — так я была потрясена.
Передо мной стояла… я сама.
Я и не я. Волосы у нее были длиннее, «хвостик» плясал за ее плечами, как кнут. Лицо ничем бы не отличалось от моего, если б не его выражение, абсолютно не свойственное мне: презрительно искривленные тонкие губы, пышущие злобой небесно-голубые глаза, высокомерный наклон головы…
— Ну? — прошипела она капризно.
Наконец-то подчинив себе свой язык, я хрипло произнесла:
— Это… это мой двор.
Она двинулась ко мне, по-прежнему упираясь руками в бока, чванливо задрав нос.
— Неужели?
Я машинально попятилась. Она улыбнулась, чувствуя, что побеждает.
— Послушай, — произнесла она медленно, — у тебя, видимо, с головой не все в порядке, и мне с двухсотбалльным Ай-Кью как-то даже зазорно на тебя наезжать, но… ладно. Это твой двор, значит, ipso facto, ты… Кэтрин Брэннон?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});