Читать интересную книгу Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - Герд Кёнен

«Или мы будем истощены и погибнем в огне грядущих ужасных революций?» Возможно, надеялся Паке, Германия проявит себя как страна, которая своей социальной политикой, пусть и лишенной фантазии, уже породила противоядие против всех революций. И, возможно, последствия продолжающейся англо-американской блокады удастся преодолеть благодаря освоению Украины и Румынии. Да, кажется, будто «мы можем еще долго вести войну… вплоть до великих, самых ужасающих для Англии решений». Но ничего многообещающего в этом он не видел: «Сегодня перед нами только одно: дела идут своим путем, не спрашивая людей, слепые как Немезида»{370}.

Это отчаяние было порождено не пораженчеством, а совсем наоборот, внезапным страхом перед последствиями победы, хотя Паке весной 1918 г. явно допускал, что она уже недостижима для Германского рейха. Он полагал, что эта война будет всегда вынашивать и порождать только новые войны, лавину претензий и дальнейших тягот, непомерных для страны и людей, что неизбежно радикально изменит их жизнь, причем не к лучшему.

Вообще говоря, Паке был согласен с Рицлером, что Германия должна сначала обустроить свои победные позиции на Востоке, а не искать быстрого решения на Западе. Возможно, лучше было бы приставить винтовку к ноге, уволить из армии старшие возраста, снова оживить экономическую жизнь в Германии, усилить «войну за хлеб» на Украине и «отсортировать достаточное количество людей для выполнения задач в России». И к тому же заявить Антанте: у нас есть время{371}.

Вместо этого приходили сообщения о новых наступательных операциях во Франции, сопровождавшихся все более ужасающими потерями. И Паке, и Рицлер видели последствия действий Людендорфа и «самого дикого военного духа». Любая критика в адрес блока промышленности, армии и идеологов сверхвласти стала уже невозможной. Ни в прессе, ни в среде социал-демократии не нашлось оппозиции, которая рискнула бы спросить: «Кто должен управлять всем этим?» Ведь после победы всей Германии придется играть роль жандарма{372}.

Но и военные противники в очередной раз вызвали ярость Паке. Существует угроза новой Семилетней войны — лишь потому, что вражеская сторона не желает признать свое поражение! Эта война все больше приобретает черты религиозной{373}. Или же это есть «война масонства» — под которым Паке (вполне в духе немецких консерваторов) понимал «союз капитализма и демократии», направленный против Германии как культурного государства{374}.

В Россию с тройным заданием

С некоторым разочарованием Паке вынужден был констатировать, что Парвус-Гельфанд, с которым он снова встретился в конце марта, уже утратил интерес к обговоренной книге и вместо этого желал получить от него «Отчет о поездке по Сибири или Кавказу», который явно должен был носить разведывательный характер. Большевистские вожди интереса уже не представляют. В недрах их режима, верхушка которого переместилась обратно в Москву, возникает новая, будущая Россия. Короче, Паке должен объездить не захваченные (или пока не захваченные) большевиками области на юге и востоке и сообщить Парвусу только о том, «сколько капитала» ему требуется на выполнение этой миссии{375}.

Но когда Паке в середине мая, после отпуска на родине, снова объявился у Парвуса, в высших инстанциях было решено, что он должен отправиться в Москву в качестве корреспондента «Франкфуртер цайтунг» и одновременно как пресс-атташе заново организованного германского посольства. Парвуса это устраивало, а может быть, и было частью его плана. Паке получил от него «чек на 3 000 кр[он] в качестве задатка»{376}. На самом деле речь уже давно шла не просто об отчете, а о чем-то совсем ином. Проект «Прессбюро» Парвуса превратился в проект политико-информационного захвата Советской России изнутри.

Приготовления Паке к поездке в Россию и так значительно выходили за рамки всех чисто журналистских целей. Заметки, которые он делал для себя перед отъездом во время продолжительного отпуска дома во Франкфурте{377}, содержали ряд спекулятивных рассуждений о русском характере и его главной черте — «инфантильности». В качестве ее основной социологической причины он называл практику «ранних браков», поощрявшихся как первобытно-коммунистической ментальностью села («мира»), так и феодальным крепостничеством. В брак и в жизнь вступали незрелые люди; в результате русские как народ оставались «пусть свежими и высокоодаренными, но все же мечтателями». Вот почему они издавна видели в немцах своих «учителей» — и Паке, по-видимому, был с этим согласен.

Представления об «инфантильности» русских странным образом сочетались с женоненавистническими утверждениями, будто в Советской России «власть получил тип политизированной женщины». Она перекрывает свои женские слабости маскулинным «избытком ума и воли». В качестве примера ему приходят в голову женские батальоны Керенского, а также женщины-комиссары. «Горе народу, которым правят такие типы». И, не переводя дыхания, Паке начинает рассуждать об «обобществлении женщин»[75], якобы практикуемом местными советами в России. «Есть ли большая опасность, более тяжелая беда для народа, для государства, чем свалиться обратно в полигамию?»{378}

Все эти соображения вошли в конце концов в черновой проект Паке «О реформе России», полностью созвучный проектам империалистического освоения, встречавшимся в его путевых отчетах о поездке по Сибири и Азии. Зловеще всплывает в этих заметках имя «Остерман» — явно ссылка (нерасшифрованная) на историческую роль сына бохумского пастора Генриха Остермана, который, будучи офицером и дипломатом, достиг в свое время при Петре Великом поста вице-канцлера, а после смерти царя несколько лет был фактически регентом империи, совместно с фельдмаршалом Бурхартом Минихом (Мюннихом), возвышавшимся параллельно с ним. Оба они были не только военными и политиками, но и занимались строительством каналов, основанием школ и академий, реформами государственного управления и пр.[76]

Плану Паке «О реформе России», также носившему именно эти «остермановские» черты просвещенного абсолютизма, однако, был присущ некий футуристический налет. Главные пункты плана таковы:

A. Осушение болот Локитус в Белоруссии. Там можно было бы расселить 2 млн. чел. — прежде всего немцев, которые послужили бы «клином для раскола славянского мира»[77].{379}

B. Строительство канала между Балтийским и Черным морями, который позволил бы осуществлять сплошное освоение России по древним варяжским путям.

C. Отвод Гольфстрима в Балтийское, а по возможности — в Белое море. Аналогичный проект для Тихого океана. Создание теплых областей для колонизации и незамерзающих морских портов.

D. Реформы общества и церкви. В качестве важнейшего элемента — крупная школьная реформа по немецкому образцу.

E. Повышение брачного возраста.

F. Закон против насекомых и меры по их полному истреблению.

G. Закрепление понятия собственности в России с помощью аграрной политики, упраздняющей коллективистскую сельскую общину{380}.

Параллельно к этим наброскам Паке делал заметки о «распределении российских полезных ископаемых»{381}, явно в связи с переговорами о дополнительных и исполнительных договорах к Брестскому договору, которые велись в те дни между представителями российского советского правительства и германским имперским правительством.

Мировую войну рано или поздно следовало привести к завершению, и решающее значение для этого имели российские материальные ресурсы. И независимо от того, затянулась бы война еще надолго или вскоре была бы выиграна, — на долю Германии выпадала задача «реформы России». Большевики явно застряли на анархической стадии, хотя они, как обнаружил Паке, находились на верном пути — благодаря своей политике широкомасштабного огосударствления. Для построения развитого государственного социализма им недоставало лишь человеческого и организаторского субстрата. В Германии его было предостаточно.

3. Письма из Москвы

Альфонс Паке получил возможность в начале лета 1918 г. «первым из корреспондентов немецких газет» поехать в Москву явно в качестве поощрения за ценные услуги, которые он оказал в Стокгольме — и, очевидно, должен был оказывать и дальше в столице Советской России. Его конкурент Ганс Форст, писавший корреспонденции для «Берлинер тагеблатт» и объявившийся в Москве немного позднее, став там вторым немецким корреспондентом, вспоминал, что после Брест-Литовска на российские события опустился густой туман: «В отношениях между Германией и Россией царило “состояние мира”, при котором лишь отдельные лица, занимавшие официальные посты, могли пересекать границу, причем отсутствовала… всякая почтовая связь. (…) Опасались “заразы” и были довольны, если о России писали как можно меньше»{382}.