— Согласно ТММ, любые параллельные Вселенные, какие только могут существовать, наверняка идут нога в ногу с нашей в плане времени: если бы ты мог заглянуть в параллельную Вселенную, то увидел бы там сегодняшний день — двадцать шестое апреля две тысячи девятого года. На самом деле все расчеты в квантовой физике основаны именно на том, что параллельные Вселенные одновременны с нашей. Ну да, конечно, если бы у тебя была возможность заглянуть в параллельную Вселенную, ты мог бы там увидеть мир, в котором ты сидишь за столиком не со мной и с Тео, а с Майклом Берром — вон там, но все равно это происходило бы сейчас. А ты предполагаешь не просто взгляд в будущее, а контакт с параллельными Вселенными. Довольно сложно принять одну из этих идей, не приняв другую, и…
Тут к столику подошел Джейк Горовиц.
— Извините, что помешал, — сказал он, — но вам звонят, Тео. Говорят, это по поводу вашего сообщения на сайте «Мозаика».
Тео вскочил, не доев кебаб.
— Третья линия, — бросил Джейк и пошел следом за Тео.
Рядом со столовой находился пустой офис. Тео вбежал туда. На дисплее телефона значилось: «Вне зоны». Тео снял трубку.
— Алло? Тео Прокопидес слушает.
— Господи, — произнес по-английски мужской голос. — Дикость какая… Говорить с человеком, зная, что его убьют.
Тео даже слегка растерялся.
— У вас есть какая-то информация о моем убийстве?
— Да, пожалуй, что так. В своем видении я кое-что читал об этом.
— И что там было написано?
Мужчина вкратце пересказал то, что прочел. Новых фактов не оказалось.
— Там упоминались мои близкие? — спросил Тео.
— То есть? Это же была не авиакатастрофа.
— Нет-нет. Было ли там сказано что-нибудь о тех, кто меня оплакивает? О жене, о детях?
— О, да, да… Сейчас попытаюсь вспомнить…
«Сейчас попытаюсь вспомнить». Будущее Тео представляло собой случайность. На самом деле всем было плевать. Это было неважно и нереально. Просто какой-то парень, о котором они прочитали в газете.
— Да, — отозвался мужчина. — У вас останутся жена и сын.
— В газете были названы их имена?
Мужчина выдохнул в трубку. Задумался.
— Сына звали… кажется, Константин.
Константин. Так звали отца Тео. Правильно: он всегда хотел назвать будущего сына в честь отца.
— А мать мальчика? Моя жена?
— Простите. Не помню.
— Прошу вас, постарайтесь.
— Нет, простите. Никак не вспомнить.
— Вы могли бы подвергнуться гипнозу…
— С ума сошли?! С какой стати? И не подумаю. Слушайте, я позвонил, чтобы вам помочь. Хотел доброе дело сделать. Но я не соглашусь ни на какой гипноз. Еще, не дай бог, наркотиками меня накачают. Нет уж, увольте.
— Но моя жена… моя вдова… Мне нужно узнать, кто она.
— Зачем? Я вот, к примеру, понятия не имею, на ком женюсь через двадцать один год. Зачем вам это знать?
— Она могла бы дать ключ к разгадке, почему меня убьют.
— Ну, это возможно. Наверное. Но больше я вам помочь ничем не в силах.
— Но вы же видели ее имя в газете! Вы знаете ее имя!
— Я уже сказал: не помню. Извините. Мне очень жаль.
— Пожалуйста! Я заплачу.
— Я вам серьезно говорю: не помню. Но знаете что: если вдруг вспомню, то обязательно вам позвоню. А сейчас — извините, это все, что я могу сказать.
Тео заставил себя сдержаться. Он стиснул зубы и печально покачал головой.
— Хорошо. Спасибо вам. Простите, не подскажете, как вас зовут? Я хочу записать.
— Извините. Я уже сказал: если что-то еще вспомню, обязательно позвоню.
Голос в трубке умолк.
15
В тот вечер Митико вернулась из Токио. Она не то чтобы успокоилась, но, по крайней мере, не разрывалась от горя.
Ллойд, до конца рабочего дня занимавшийся новой серией компьютерных моделей эксперимента, встретил Митико в женевском аэропорту. Они проехали десяток километров до его квартиры в Сен-Жени, а потом…
… а потом они бросились друг другу в объятия. Секса у них не было пять дней, со времени Флэшфорварда. Вечерело. Лампы в комнате были выключены, но сквозь щели в ставнях проникало достаточно света с улицы. Ллойд всегда был более страстным, но Митико умела подстроиться под него. Возможно, в постели он вел себя чуть грубовато, слишком «по-западному», но со временем Митико привыкла, а он всегда старался быть нежным любовником. Но сегодня все получилось как-то «дежурно». Банальная поза, ничего интересного. Обычно к концу любовного акта простыни были мокрыми от пота, а сегодня остались почти сухими, даже не соскользнули с кровати.
Ллойд лег на спину, вперившись в потолок. Митико лежала рядом, положив бледную руку на его обнаженную волосатую грудь. Они долго молчали. Каждый был занят своими мыслями.
Наконец Митико нарушила молчание:
— Я видела тебя по Си-эн-эн, когда была в Токио. Ты и вправду веришь, что у нас нет свободы воли?
Ллойда удивил ее вопрос.
— Ну, — подумав, начал он, — мы считаем, что свобода воли у нас есть, что, полагаю, ничего не меняет. Но неизбежность является константой во всех религиях. Вспомни Тайную вечерю. Иисус сказал Петру — Петру, о котором Он говорил, что Петр — камень, на котором Он воздвигнет Свою Церковь… Так вот: Иисус сказал Петру, что тот трижды отречется от него. Петр стал горячо возражать. Он говорил, что этого никогда не случится, но в итоге, естественно, трижды отрекся. А Иуда Искариот — я, кстати, всегда считал его трагической фигурой — был обречен на то, чтобы сдать Христа властям, хотел он того или нет. Понятия вынужденной роли, неизбежности судьбы намного древнее, чем понятие свободы воли. — Пауза. — Да, я действительно верю в то, что будущее настолько же фиксировано, настолько же определено, как и прошлое. И Флэшфорвард это наглядно доказывает. Если бы будущее не было фиксировано, как могли у всех на Земле возникнуть осмысленные видения будущего? Разве тогда видения не были бы в корне различными — или разве не было бы такой возможности, чтобы ни у кого вообще не возникало никаких видений?
— Не знаю. Не уверена. То есть… Какой смысл жить дальше, если все уже предопределено? — нахмурилась Митико.
— А Какой смысл читать роман, финал которого уже написан?
Митико стала покусывать нижнюю губу.
— Понятие блоковой Вселенной[34] — единственное, имеющее смысл в релятивистской Вселенной, — сказал Ллойд. — На самом деле это просто более широкая трактовка относительности. Релятивистская теория утверждает, что ни одна точка в пространстве не важнее любой другой; не существует фиксированной шкалы, по которой можно соразмерять другие позиции. Ну а согласно теории блоковой Вселенной, ни одно время не может быть важнее любого другого. Понятие «сейчас» — полная иллюзия, и если нет такой вещи, как универсальное «сейчас», если будущее уже написано, то и свобода воли — тоже явно чистая иллюзия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});