Читать интересную книгу Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи

Я обедаю с Лорой в «Défense d'y Voir». Когда мы едим, люди за соседними столиками вдруг начинают ей аплодировать. Она смотрит на меня. По-видимому, она к этому привыкла, и ее это забавляет.

Я подаюсь вперед и шепчу ей над нашим десертом:

– Почему они хлопают?

– Потому что я только что положила сахар в кофе.

– Почему этому нужно хлопать?

– Потому что сахар исчез в кофе.

– Ты, должно быть, шутишь.

– Ничуть.

Сара просит меня отрастить бороду.

Сара отправляется покупать себе рыбок и просит меня пойти вместе с ней. Она покупает девять тропических рыбок. Она также покупает аквариум. Как оказывается позднее, она делает это только для того, чтобы не вызвать у меня подозрений. Впрочем, могла бы не стараться: мне все равно, если она захочет убить своих рыбок.

Она похожа на мужчину, у которого горе, который в трауре и не брился несколько дней. У нее отросла длинная щетина, которая темнее ее белокурых, как у сказочной принцессы, волос на головке. В зоомагазине она прикрывает лицо шарфом, как гангстер или больной гриппом, – чтобы скрыть темные волосы на подбородке. Когда мы уходим из магазина, она оборачивается лицом к покупателям и, опустив шарф, улыбается; ее красные губы полускрыты темной растительностью. Я смотрю на людей, охваченных паникой. Многие из них не сводят пристального взгляда с Сары, некоторые прищуриваются, чтобы лучше рассмотреть, у других совершенно ошарашенный вид.

Она убивает рыбок по размеру, начав с самой маленькой. Неоновая тетра отправляется в кипяток, гуппи – в морозилку («потому что он такой хорошенький, что мне хочется его сохранить»), окунь стеклянный втягивается пылесосом с ковра. (Перед тем, как перейти к следующей казни, она кричит мне под шум пылесоса: «Я думаю, что люди, которые умирают, имеют право на безумные поступки, и это не означает, что они безумны. Это означает, что они умирают и расстроены. Фактически это означает, что они в здравом уме».) Буйвологоловку она кладет на кровать и наблюдает, как та бьется, умирая; карликового гурами разрезает вдоль и любуется его скелетом; вуалехвостку берет за верхний и нижний плавники и тянет в противоположных направлениях (мне всегда хотелось это сделать, думаю я про себя, хотя это и неправда); белую тетру с длинными плавниками вымачивает в синей травяной эссенции для ванн три минуты, в течение которых мы обсуждаем, выкрасится ли она в синий цвет, когда мы ее вынем, – и она действительно слегка окрашивается, но это не смертельно для рыбки, и тогда Сара кладет ее на свою постель, чтобы та тоже билась там и умерла, как буйвологоловка. (Я говорю ей, чтобы разрядить обстановку, что ей бы следовало придумать что-нибудь новенькое, чего она еще не делала, и она предлагает съесть тетру, но я не позволяю это сделать из страха, что она еще больше заболеет, – правда, я говорю ей просто «заболеешь», а не «заболеешь еще больше».) Дискуса-малыша, с его прекрасными детскими глазами, она выбрасывает из окна, и мне делается от этого особенно грустно: что касается последней жертвы – толстой золотой рыбки, – Сара не может ничего придумать, ведь последнее должно быть самым лучшим, и от таких высоких требований иссякает ее воображение убийцы, поэтому мне предлагается что-нибудь придумать, но это значит требовать от меня слишком многого, поскольку я-то не умираю и не испытываю этой необходимости видеть, какова смерть, однако в конце концов оказывается, что это не имеет значения, так как ей самой пришла в голову идея. Она пытается скормить золотую рыбку попугаю. Но он не хочет ее есть. «Джереми?» – «Нет, благодарю; я тоже не ем таких рыб». – «О'кей, тогда я съем ее сама», – заявляет она. Я съеживаюсь. Я не могу сказать Саре, чтобы она не делала этого, потому что золотую рыбку не вымачивали в синей травяной эссенции для ванн. Сара лижет плавник и останавливается. Ей больше не хочется есть рыбку, поэтому она придумывает кое-что получше. Она швыряет золотую рыбку о стену. Идея заключается в том, чтобы швырять, пока та не перестанет шевелиться. Она швыряет снова. Рыбка скользкая, и Сара забавляется. Иногда она подбрасывает рыбку в воздух и ловит, просто чтобы насладиться ощущением мокрого скользкого тельца, готового выскользнуть из рук. В конце концов золотая рыбка перестает шевелиться. Сара идет на кухню и, возвратившись с большим кухонным ножом, направляется к попугаю. Она хватает его за плечи и приставляет к горлу нож.

Я затаил дыхание. Я в шоке. Рыбы – это одно, но попугай за десять тысяч долларов – совсем другое. И дело совсем не в цене. Это же птица. Большая говорящая птица. И, словно в подтверждение моих мыслей, попугай произносит: «Смерть и умирание». Острие нацелено на его небесно-голубую шею. Но, в конце концов, маленькой умирающей девочке позволено убить попугая. Ей позволено убить практически что угодно.

Вдруг Сара роняет нож и набрасывается на меня. Я бросаю взгляд на нож, лежащий на полу, чтобы удостовериться, что она действительно его швырнула. Она наносит мне удары кулаком, очень сильно и быстро, и я рад этому, я все понимаю, подобное должно было произойти раньше, от этих ударов мне становится легче, словно они очищают меня от преступления, освобождают от него – вот так, наверно, отбыв тюремное заключение, чувствуешь потом, что заплатил за содеянное тобою зло.

Но потом к Саре присоединяется попугай, он с криками долбит клювом мою голову, как дятел – Дерево. Сара продолжает меня бить. Попугай уселся где-то сбоку, я не знаю, где именно – кажется, одна лапа на моем ухе, вторая – у меня на плече. Он делает мне так больно, что я перестаю чувствовать удары Сары. Я ощущаю, как идет кровь, но не осмеливаюсь сказать «нет», поскольку, наверно, заслужил и это. И если бы я сказал «нет», она могла бы подумать, что это относится к ней – а это не так. Я смотрю вниз, с печальным видом, но не плачу, потому что у меня нет права плакать. Потом она останавливается. Но птица продолжает. «Прекрати», – говорит она попугаю. «Смерть и умирание», – отвечает он и останавливается.

Мне нужно вытереть кровь со лба, пока она не попала в глаза. Я озираюсь в поисках каких-нибудь бумажных носовых платков, но ничего не вижу. Тогда я снимаю попугая со своего уха и вытираю лоб о его небесно-голубые и белые перья, добавляя алую краску.

– Джереми? – обращается ко мне Сара.

– Что?

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделал вместе со мной.

– Что именно?

– Я хочу полететь на дельтаплане, прежде чем умру.

Я помню, как Генриетта рассказывала мне, что отец Сары погиб во время полета на дельтаплане.

– Это очень опасно, – говорю я.

– Ха-ха. – Она делает паузу. – Мне бы в самом деле очень хотелось.

– Ну, не знаю. Я даже не знаю, где этим занимаются.

– За городом. В часе езды отсюда.

– Тебе нужно спросить у твоей мамы.

– Я уже спросила. Она сказала «о'кей».

– Ну, значит, о'кей. Я отвезу тебя туда.

– И ты полетишь вместе со мной.

– Нет, я буду только наблюдать. Ты полетишь с инструктором.

– Я хочу полететь с тобой.

– Я не умею летать.

– Ты тоже полетишь с инструктором, но мы полетим одновременно.

– Не знаю. Это очень опасно.

– Я уверена, что тебе нечего беспокоиться обо мне. Даже если я останусь калекой на всю жизнь, это ненадолго.

– Но я также беспокоюсь о себе.

– Ты мог бы сделать это для меня, не правда ли?

И вдруг мне становится стыдно, что я колебался. Поскольку я не могу подарить ей яйцо, украшенное драгоценными камнями, я рискну ради нее своей жизнью.

– Конечно мог бы. Мы это сделаем.

Она подлетает ко мне с широкой улыбкой и целует в рот. Поцелуй затяжной, и это уже не поцелуй в знак благодарности. Я снова ощущаю запах фруктов. Это груша. Запах приятный и сладкий. У всех умирающих внутри – фрукт. Фокус в том, чтобы умереть до того, как фрукт сгниет. Фруктом смерти моего отца был виноград. Я чувствовал его запах. Я уверен, я инстинктивно это знаю, что моим фруктом будет лимон, горький лимон.

Поцелуй все еще длится. Меня отталкивает ее борода. В рот мне попадают волоски, и от этих жестких волосков в сочетании со сладким фруктовым запахом я ощущаю тошноту – меня может вырвать, если я не сделаю усилие. Это хорошо, что я чувствую к ней отвращение – значит, я стал нормальнее, чем раньше, и меня не влечет к маленькой девочке.

Да нет, это не так, я себя обманываю. Я уверен, единственное, что вызывает у меня отвращение – это борода, и ничего больше. Я чудовище, если меня отталкивает бедная умирающая девочка, у которой оказалась борода. Я не могу позволить себе подобные чувства. Я имею в виду, что ее борода – один из симптомов – о боже! – того, что она умирает. Она не заслужила, чтобы кто-нибудь питал к ней отвращение. Особенно я, который прежде находил ее достаточно хорошенькой, чтобы заниматься с ней любовью. И я должен находить ее достаточно хорошенькой, чтобы заниматься с ней любовью, и сейчас. Я должен справиться с отвращением и попытаться почувствовать к ней желание, несмотря на ее бороду.