Глава 8
Травма и саморазрушающее поведение
В первой главе мы коснулись определенных фундаментальных аспектов «непроизвольного Я», не вписывающихся ни в допустимый мир человека, ни во фрейдовское бессознательное. Они относятся к стилю обучения, мышлению, чувствам, неосознанным реакциям тела, основным связям в мозгу, нервной системе и другим сложносочлененным системам организма: иммунной, эндокринной, желудочно-кишечной, мышечной и остальным – иными словами, ко всем функциям, которые мы привыкли считать непроизвольными. Эти аспекты не попадают под влияние разума и поэтому не зависят от нашей психологической истории. Однако это еще одна область неврологии, психологии и медицины, в которой были сделаны громадные успехи. Особенно это касается связей между физическими структурами мозга и тем, что мы называем разумом. Теперь мы получили возможность убедиться, что наши старые представления не соответствуют действительности. Вопреки распространенным взглядам, мозг не говорит, что нам делать; он просто часть системы, в которой наш жизненный опыт обучает мозг и сообщает ему, как поступать. В результате травматических событий мозг способен внезапно и надолго перестраиваться, как будто от удара молнии, а в течение жизни он может постепенно деформироваться и повреждаться под воздействием жизненных переживаний, разъедающих наши фундаментальные взгляды на безопасность, любовь и справедливость. Если людей, о которых мы будем говорить в этой главе, спросить, какова их парадигма, они ответят что-то вроде: «Я потерял/а управление и больше не могу доверять себе».
Нейрофизиологи показали, что воспоминания о травматических событиях не проходят обработку, чтобы попасть в хранилище повседневных впечатлений. Вместо этого они остаются «живыми», пребывая в краткосрочной памяти, отчего человек не просто вспоминает о них, а постоянно возвращается к ним, причем с повторением всех пугающих переживаний. Эти впечатления могут быть настолько устрашающими, что пробуждают к жизни особый способ защиты – диссоциацию, при которой мы физически присутствуем и реагируем на окружающий мир, но психологически – нет. В этом состоянии легко совершить ошибки, почувствовать себя беспомощными и зависимыми, чем могут воспользоваться другие. А когда травматические воспоминания оживают, человек переживает такой же испуг, какой испытал в прошлом, и может проявлять бесконтрольную агрессию или чрезмерную панику, полностью выпадая из сознательного контроля.
Катастрофические события, приводящие к травме, сотрясают нас, лишая иллюзии безопасности и контроля. Если мы оказались жертвой или свидетелем ужасающего случайного эпизода жестокости, «непроизвольному Я» становится тяжело поддерживать некоторые свои успокоительные убеждения: «Жизнь предсказуема. Добродетель вознаграждается. Я в безопасности». Наше «сознательное Я» может рационально понять, что подобные убеждения неоправданны, но «непроизвольное Я» опирается на свои успокаивающие иллюзии, чтобы помочь нам прожить день. Таким образом, травма потрясает нас до самых основ, и мы можем страдать от долговременной утраты оптимизма.
Люди хотят получить объяснение травматическим событиям: «Почему я?». Удивительно, но, по некоторым данным, те, кто обвиняют себя в случившемся, чувствуют себя лучше, чем люди, не находящие объяснения трагедии. Жертвы несчастных случаев, оставшиеся без объяснения, внутренне осознают, что оказались жертвами по чистой случайности, и поэтому в итоге крайне деморализованы. Но те, кто находят хоть какое-то объяснение, включая самообвинение, чувствуют себя лучше и быстрее приходят в норму{115}. Важно отметить, что между принятием на себя ответственности за чьи-то действия и самообвинением существует принципиальная разница. «Я приняла глупое решение и поплатилась за это», – звучит убедительнее, чем «Я беспомощный болван». Оказывается, нам гораздо важнее найти смысл, чем чувствовать себя невиновными.
Острое посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР)
Острое посттравматическое стрессовое расстройство, известное как ПТСР, впервые выявили у ветеранов, вернувшихся с войны во Вьетнаме. Многие из них страдали от явлений «обратного кадра»[52] боев, повторяющихся ночных кошмаров, трудностей с концентрацией внимания, сверхбдительности и эмоциональной отгороженности. По современным оценкам, около 30 % мужчин (и практически столько же женщин), воевавших во Вьетнаме, страдали ПТСР{116}. Мы не знаем, сколько до сих пор служащих в Ираке или Афганистане столкнутся с такими же проблемами. Военные пытались разработать превентивные меры, но все разрозненные данные свидетельствуют о том, что современные ветераны и их семьи серьезно страдают. Во всяком случае, ветераны составляют 15 % бездомных, по большей части из-за того, что пережитые травмы лишают их возможности контролировать себя и общаться с другими людьми{117}. И очевидно, что люди с ПТСР находятся в группе риска саморазрушающего поведения.
Когда ученые дали четкое определение посттравматическому расстройству, стало ясно, что другие люди, и не только ветераны войны, тоже страдают этим недугом. Сегодня мы знаем, что любая ситуация, при которой мы сталкивались с угрозой жизни или здоровью по отношению к себе или другим и испытали ужас, беспомощность или страх, может включить механизм этого расстройства. Изнасилование, нападение, катастрофа, внезапная смерть или потеря любимого человека, любые другие особенные личные события – все что угодно может стать причиной психологической травмы. Многие очевидцы событий 11 сентября страдают ПТСР, как и любые другие свидетели неожиданного насилия. Даже профессиональные спасатели, сознательно выбирающие работу с травмами, так же уязвимы{118}. По имеющимся данным, 10 % женщин и 5 % мужчин в США страдают острым ПТСР{119}. Почему женщин больше? По-видимому, это как-то связано с виктимностью[53]. Виктимность – важнейшая составляющая ПТСР, поскольку именно чувство бессилия отличает острое посттравматическое расстройство от обычных стрессовых реакций{120}.
Отличительная особенность ПТСР состоит в том, что мы переживаем навязчивые воспоминания или симптомы травматических событий настолько ярко, как будто они к нам возвращаются. Эти воспоминания часто возникают на ровном месте и захватывают сознание. Таким образом, люди с ПТСР всегда начеку, пребывают в состоянии перманентного, хронического стресса. Миндалина, центр страха в головном мозгу, застревает в активной позиции и продолжает посылать команду надпочечникам вырабатывать адреналин и кортизол – гормоны, готовящие нас к опасности. Мы становимся сверхбдительными и пугливыми, а наша реакция на испуг может быть совершенно непропорциональной. Человеку с ПТСР из этого состояния выйти труднее, чем здоровому. В этом порочном круге гиппокамп – вероятно, преобладающий над миндалиной – угнетен адреналином и не способен усмирить стрессовую реакцию. Поэтому люди с ПТСР испытывают постоянную тревогу и могут чрезмерно реагировать на обычные стрессовые ситуации и будничные нагрузки, демонстрируя преувеличенную оборону. Ветераны войны всегда на волосок от взрыва – всегда готовы сорваться на своих жен. У жертв насилия даже нежное прикосновение может вызвать панику. У других, страдающих ПТСР, развивается защитный механизм диссоциации – уход, потеря чувства времени, отсутствие в настоящем времени или отсоединение от собственных переживаний и взгляд на них со стороны как на фильм. «Сознательное Я» практически отключается: в таком состоянии мы не способны чему-либо научиться или принять разумное решение.
Если жить в состоянии, подобном ПТСР, можно ожидать появления тех или иных саморазрушающих паттернов. Когда наша память в смятении и мы снова и снова испытываем на себе эмоциональное воздействие минувших событий, мы можем путать прошлое и настоящее, обвиняя в своих реакциях совершенно заурядные обстоятельства. Поэтому мы легко срываемся на своего супруга(у) или пугаем детей, когда они нас раздражают, и они привыкают нас бояться. Мы начинаем чувствовать, что действительно теряем самоконтроль, ощущаем опасность и перестаем себе доверять. Может даже появиться страх сойти с ума. Если собственный механизм защиты выражается в основном в диссоциациях, мы становимся отстраненными и отгороженными от внешнего мира: как будто наблюдаем за жизнью, но не участвуем в ней. В напрасных попытках успокоить себя можем злоупотреблять наркотиками. Наше тело изнашивается под воздействием гормонов стресса, а иммунная система оказывается подорванной{121}. Мы постепенно отгораживаемся от окружающих, относимся к ним с нарастающим подозрением, и наш мир в итоге может сузиться до изоляции и страха. И что, возможно, хуже всего: из-за искаженной памяти мы начинаем чувствовать себя отгороженными от собственного прошлого, как если бы нас было двое, до и после травмы, но личность, которая была до травмы, оказывается утраченной{122}. И тогда долгая история нашей жизни теряет всякий смысл.