Читать интересную книгу Вольфсберг-373 - Ариадна Делианич

Ведя ее к нам, маленький сержант-майор торжествующе спросил на ломаном немецком: — Хаб ик дик заген? Инглиш солджер никс макен! Солджер ис гуд! (Говорил я тебе, что английские солдаты тебя не тронут. Солдаты хорошие!).

Вечером, запирая нас на ночь, наш суровый «кипер», сержант Кин из пригорода Лондона, вынул из-под дождевой накидки коробку, в которой лежали пачки папирос Кэпстэн, конфеты, мыло, пара новых солдатских носков, белые нитки, иголки и кулечек с сахаром. Он передал эти подарки фрау Йобст и смущенно промычал:

— Это от двадцати трех солдат… храброй девушке!

Как отрадно было у нас на душе! Какое-то необычное спокойствие воцарилось хоть на одну ночь в сердцах. Нет! Не все люди — звери. Охраняющие нас солдаты просто выполняют свой долг, выполняют приказания. Может быть, они видят в общей серой массе заключенных кригсфербрехеров, но, встречаясь с «человеком», они сами становятся человечными.

История моего допроса, в связи с Иоганной Померанской, не была ни интересной ни романической. За мной тоже пришел «Моська» и отвел меня к сержанту Зильберу. Желая быть беспристрастной, должна отдать справедливость, что он имел полное право ненавидеть нацистов. Как нам рассказывали его земляки по Грацу, вся семья Зильбер была уничтожена в лагере Маутхаузен. Это был нервный, щупленький субъект с громадными темными глазами. На его письменном столе стояла рамка, в которой на черном бархате была прикреплена желтая тряпка с шестиконечной звездой, повязка, которую на рукаве носили евреи — его собственная повязка, которую он сорвал, когда ему, тогда еще мальчику лет шестнадцати, удалось бежать в лес, а оттуда в Италию и дальше, но которую он не бросил.

Зильбер не предложил мне сесть на стул рядом с его столом, а только молча протянул мною нарисованную карикатуру, выкраденную Иоганной.

— Это вы рисовали?

Я, просто не веря своим глазам, смотрела на то, что Померанская сделала с моим рисунком. На заднем плане бушевал пожар, горели дома, у стены валялись очень примитивно нарисованные трупы. На «небе» этого рисунка была написана фраза: «Смерть англичанам и евреям»…

— Я рисовала только эту фигуру, карикатуру на самое себя, но остальное дорисовано, и притом человеком, который не умеет рисовать.

— Вы написали эту надпись?

Тон был ровный, какой-то монотонный и холодный. У меня в голове мелькнула мысль — что скрывается за неподвижной маской на лице сержанта?

— Нет! Она написана, очевидно, тем же, кто дорисовал фон, пожар и трупы.

— Садитесь и напишите быстро, не раздумывая, эту же фразу.

— Я эту фразу писать не буду!

— Почему? Разве вы ей не сочувствуете?

— Я ей не сочувствую, и, кроме того, она, написанная моей рукой, может быть впоследствии употреблена против меня.

— Остроумно. Тогда напишите любую фразу, которая придет вам в голову.

Я присела и на клочке бумаги написала: «Югославия, Белград, 18 мая».

— Что это значит?

— Это дата, когда западные аэропланы бомбами уничтожили 27.000 жизней нашего города.

— Хм…

Зильбер долго сравнивал почерк на карикатуре и то, что написала я. Не поднимая головы, он протянул руку к рамке со звездой и подвинул ее ко мне поближе. Так же не глядя, он задал вопрос:

— Вы принадлежали к партии национал-социалистов?

— Никогда и ни к какой партии я не принадлежала. Кроме того, я не немка.

— Вы носили немецкую форму?

— Я ее ношу и сейчас.

— Почему?

— Раньше потому, что я пошла бы хоть с чортом, но против коммунизма. Теперь потому, что не считаю достойным сбросить ее в беде.

— Вы любили генерала Дражу Михайловича?

— Не понимаю вашего вопроса.

— Ну… вы принадлежите к его последователям?

— Да!

— Нарисуйте на этой же бумаге, быстро, не задумываясь, забор, дома, пожар и тела людей.

Я нарисовала.

Опять сравнение, рассматривание. Наконец, сержант Зильбер встал и нажал на кнопку звонка. Вошел «моська».

— Отведи ее обратно! — И, повернувшись ко мне, добавил: — Как видите, мы стараемся быть справедливыми. Я убедился, что не вы рисовали эти глупости и писали гнусную фразу. Можете идти!

На этот раз это было все, но мне пришлось еще встретиться с Зильбером и отвечать на его вопросы.

* * *

Приближалось Рождество. Вялые, исхудавшие, вечно мерзнущие, мы мало думали о праздниках. Горох в нашем обиходе сменило нечто еще худшее — гнилая вонючая кислая капуста, отваренная в воде, без всякой заправки. Начались заболевания. Женский барак был молчаливым, сумрачным. Так же выглядели и мужчины. Большинство из них, одни — желая сберечь свои костюмы или формы, другие потому, что у них не было ничего теплого, были одеты в голубые шинели бывших французских военнопленных, когда-то живших в этом же лагере, или в ярко, изумрудно зеленые, с желтыми буквами «С. С. С. Р.» на спине, шинели, в которые были одеты русские военнопленные.

Худые, с бледно-зелеными лицами, они казались тенями. Исхудал и мой майор Г. Г. Мы виделись редко. Выходили не на каждую встречу около «змеи». Нам так много хотелось сказать, но в этой обстановке мы молчали. От него я узнала, что в «373» находились украинцы из Галиции, хорваты частей Домобрана и усташи, много словенцев, четников генерала Прежеля, домобранцев генерала Рупника и тех, кто служил в особых охотничьих (егери) частях немцев по разведке и погоне за красными партизанами.

Однажды к нам в барак прислали мужчин-заключенных, поправить канализацию. Один из них, проходя, заглянул в нашу комнату и бросил на пол записочку. Она была адресована мне. В ней меня просили выйти на следующую встречу с блоком «Е», т. к. меня хочет видеть некто, кто меня знает по Белграду и Пожаревцу.

Я вышла с другими женщинами и довольно растерянно смотрела на сотни лиц у «колючего барьера». Кто-то меня окликнул. Незнакомое лицо, но полное доброжелательности. Улыбка. Веселые глаза. Подошла к «змее».

— Вы меня не знаете. Я Хуберт М., поручик военной контр-разведки. Мне было предписано одно время следить за вами, за вашим домом, за людьми, которые к вам приходили в Белграде. Когда вы уезжали по делам в Пожаревац или в Сеньский Рудник, я следовал за вами в одежде сербского мужика. Здесь и мой шеф, капитан Бауэр. Мы оба «вас сразу же узнали и решили: когда вам будет плохо, положитесь на нас. Мы можем засвидетельствовать, что вы были курьером у четников и с немцами не коллаборировали…

— Спасибо! — растерявшись, как-то неловко поблагодарила я. — А как же вы?

— О, о нас все знают. Мы — ACT (Абверштелле — военная контр-разведка). Это долг каждого офицера служить своей родине. Мы — не партийцы…

— Мы симпатизировали «дражевцам». Мы даже им помогали. Мы желали сохранить национальные сербские силы и давали необходимые сведения о передвижении красных частей воеводам (командиры четнических частей) Калабичу, Пилетичу, Палошевичу, Чатичу и другим…

Так я узнала, что у меня и вне женского барака есть в Вольфсберге друзья.

За четыре недели до Рождества католички и протестантки немного зашевелились. По их обычаю, в каждую субботу, четыре раза перед Рождеством, по вечерам они собирались по комнатам и у зажженной одной, затем двух, трех и, наконец, четырех свечей читали молитвы и рассказывали старинные германские христианские легенды. Это — так называемые Адвентабенд. Меня втянули в свою компанию девушки из «упрямой» комнаты. Они рассказывали мне о королеве Гудрун и других персонажах легенд, а я должна была им говорить о русских и сербских рождественских обычаях. Это так понравилось, что меня стали приглашать по всем комнатам, где я должна была, Бог знает, в который раз повторять рассказанное. Одновременно проснулся дух желания кому-то, хоть одной из сосиделиц, доставить радость, подарить что-нибудь к праздникам. Закипела работа.

Наравне с английским квартирмейстером мы имели и своего, дантиста-доктора из Вены, симпатичного, румяного, седоволосого старичка, д-ра Брушек. Он нам напоминал гнома. В забавной вязаной шапочке на серебряной голове, хорошенький и голубоглазый, в короткой пелеринке из голубого французского сукна, он был единственным мужчиной, которому разрешалось хоть изредка навещать женский барак. Он ходил без сопровождения англичан по всему лагерю, выдавал одеяла, одежду, следил за работами в мастерских, на конюшне, в кухне. Его стараниями и заботами наш лазарет стал становиться настоящим госпиталем. Среди арестованных находили врачей, а были и некоторые с мировыми именами в области хирургии и внутренних болезней.

Этот маленький гномик притащил к нам в барак старые шинели, брюки, красивые французские офицерские кэпи с красным дном, золотыми шнурами и лакированным козырьком. Откуда-то достал разных ниток, иглы, даже наперстки. У некоторых женщин были с собой простыни. Все это резалось, кроилось, шилось, вышивалось красными нитками. Делали обложки для молитвенников, футлярчики для гребенок, маленькие туфельки для часов и много других мелких предметов, которыми в особенности изобилуют немецкие дома.