Читать интересную книгу Песочный дом - Андрей Назаров

Поначалу легко ушел, да не скрыться нище - степь кругом, а те на хвосте сидят, не спускают. До темна далеко. Ну, покружит Авдей, уйдет с глаз - а тут, глади, и наткнутся на него новые - снова скачи. А воевода все села вокруг поднял, деньги сулит тому, кто словит, - и гонит теперь за Авдеем уже вся округа, и не стать уже, лошадям не передохнуть. Обкладывают Авдея со всех сторон, навпересем норовят, а все не перехватят. Темнеть стало, а за Авдеем лишь степь светится. Тут и ловцов кони подзаморились - бросили за Авдеем гоняться, пустое дело. Подъехал он кругом к управе, ще барин его остановился, едва с облучка слез, ноли не гнутся. Лошадям поклониться хотел - упал в копыта. Лежит - а на него с коней пена падает. Встал, тряпочку-затычку колокольную вытащил, вытер коней и плачет - загнал упряжь, уж не бегать им бале.

Тут барин подходит, тоже плачет - жаль коней-то, и вдруг, как снег на голову, - воевода. Без людей, ненароком приехал - встретить не чаял. Буравит глазом в сумлений и спрашивает: "Ты Авдей, кучер беглый, мой холоп?" А молодой барин отвечает: "Никак нет, это Петр, Петра сын, вольный человек, у меня служит". И бумаги воеводе подсовывает. Тот бумаги посмотрел, вернул и говорит: "А почто убегал?" "Так вы кого хошь напугаете, - барин отвечает и смеется. - Я б и сам побежал от такой погони, не то что Петр".

Махнул воевода рукой, поворотил было коня, как вдруг Авдей барина рукой отстраняет и говорит громко, на весь люд, что тут столпился: "Хоть и воевода ты, а дурак! Кто бы другой от такой погони ушел, как не я, Авдей? Это руками надо взять. Нет других рук, чтобы такую скачку выдержали. Авдей я, Авдея сын. Бери, сажай на кол".

Дед вздохнул и затих.

- И посадили? - спросил Авдейка сквозь сон.

- Не знаю. Не в том суть, сажают человека на кол или сам мрет. Важно, что сильнее смерти в нем человек. Понял?

- Понял, - ответил Авдейка. - Только как же они все могли жить, если все умерли?

Дед крякнул и махнул рукой.

- Ладно уж. Не забудь только.

- Не забуду.

- И помни, имя твое от него ведется. Ты еще не родился, а уж я наказал.

- А как же ты знал, что это я буду?

- Ладно, спи, - сказал дед и отошел, встал у окна - пустынный, как сама ночь, погруженный в шорох размышлений.

# # #

Авдейка засыпал. Очнулись заколдованные лошадки из папье-маше, брошенные на свалку. Он вскочил в нарисованное седло и помчался на фронт. Дробно стучали о дорогу арматурные прутья, унося Авдейку в пространство сна. Он летел с обнаженной саблей, разбрасывая фашистские танки, пушки и бронемашины, как победоносный всадник на открытке сорок первого года.

# # #

Машеньке снились волки, и утром она спросила Глашу, к чему бы это.

- Выть будешь, - ответила Глаша и побежала на работу.

Дед сидел с мундиром на коленях. Он драил пуговицы, пытался затереть ногтем подтеки крови на обшлаге и вспоминал село под Воронежем, где готовился к смотру дивизий. В те дни он внезапным ударом захватил деникинский арсенал и сколотил из окрестных мужичков три пехотные дивизии, тут же пустив их в дело. Мужички дрались довольно коряво, но терпеливо, а когда фронт стабилизировался и дивизии ввели в регулярные части, надумали деда двинуть в командармы. С тех пор дед в мыслях почитал себя командармом, хотя армию так никогда и не получил. Вместо того он угодил под трибунал за самовольный рейд по деникинским флангам. И четверть века спустя занималось сердце от памяти о том, как просвистела его конная, срезая растянутые фланги. Со славой прошла, да виновной вышла. Трибунал был милостив, заслуг не забыл, только снизил деда в звании и отпустил с миром. Дед получил эскадрон на Южном фронте, а скоро и новую дивизию, но обиды за клинковый свой рейд не простил. Кончив войну, он добился отставки и был направлен в Среднюю Азию на партийную работу. Нарком, дававший ему инструкции, пошутил напоследок: "Горячий ты человек, Авдеев, тебе там самое место". Сам-то нарком, судя по его дальнейшей судьбе, совсем холодный был человек. С легкой его руки грелся дед под азиатским солнцем, пока не был неожиданно вызван в Москву на подмену вырезанным парткадрам - калифом на час.

После тридцать восьмого года, когда час этот минул, никто уже не был под началом деда, пока не вернулись из эвакуации жильцы Песочного дома. Обнаружив свои квартиры занятыми, они ютились у родственников в разных концах Москвы и вели затяжную борьбу с оккупантами, исписывая груды бумаг заявлениями, прошениями и жалобами. Дед решительно объединил под своим началом мрачных отцов семейств, разъяренных жен и вопящих младенцев и повел это живописное войско по лестницам Песочного дома. Оккупанты разговаривали через щели, теребили дверные цепочки, ругались или плакали и простодушно сетовали на огромные взятки, врученные Пиводелову, но освобождать квартиры дружно отказывались. Тогда дед изменил тактику, двинул отряд в открытую атаку на жилищное управление, но и тут решительной победы не достиг. Порвать глубоко эшелонированную оборону Пиводелова не удалось, и дед решил заручиться поддержкой большого начальства, чтобы подавить противника с воздуха.

О большом начальстве - своих прежних сослуживцах, избежавших его судьбы, дед исподволь наводил справки и навестил двоих, прося помочь вернуться на фронт. Оба они хлопотать за него отказались, и, поняв, что пришелся не ко двору, дед начальство больше не беспокоил.

Потолкавшись но тыловой жизни и поразмыслив, дед простил их и понял, что явился не ко времени. Он взглянул на себя со стороны - и увидел призрака, выходца с того света, некстати пригрезившегося мертвеца. Но сослуживцы его были людьми глубоко штатскими, могли испугаться, могли и не понять, как нужно ему на фронт. Дед пытался разыскать уцелевших в чистках собратьев по оружию, но те были на фронте. Кроме одного.

В начале гражданской был у него на примете расторопный и толковый эскадронный, которому, получив первую дивизию, вверил он свой штаб. И когда с дивизионных деда попросили, начштаба при своей должности уцелел. Теперь дед обнаружил его в НКГБ - Народном Комиссариате Где Бьют - и даже усомнился, тот ли, и под сердцем сквозняком потянуло. Но выбирать не приходилось, и решился он пойти на прием к своему бывшему начштаба.

"Войну человек понюхал, поймет, каково это в тылу сидеть такому, как я, думал дед, затягиваясь в мундир и молодецки поводя плечами. - Но это после. А начну с эвакуашек бездомных. Это же произвол - людей на улицу выгонять. Да еще с детьми". Напоследок дед посмотрел заготовленный для этого случая текст общего заявления, напечатанный на машинке оставшегося без квартиры эвакуированного профессора.

Странствующая машинка хромала на буквы "X" и "М", которые отпечатывались несколько боком и только в заглавном варианте. Перечитав напоследок заявление, дед оценил его простоватую иронию, усмехнулся и свернул бумагу трубочкой. Потом щелкнул каблуками у бабусиной постели, гвардейски кашлянул в нос, поцеловал Авдейку и отправился собирать подписи под хмыкающим документом.

# # #

Авдейка мыл посуду кончиками пальцев, торчавшими из бинтов. Он медлил идти во двор и остановился, когда мыть стало нечего. Тарелки высились китайской башенкой, лежали в ряд ножи с истаявшими лезвиями и сгорбленные вилки. С мучительностью Болонкиного верещания закручивался штопор.

- В Пятом манку дают, - сообщила Иришка.

Она сбросила уличные туфли, шмыгнула в свою комнату и стала ходить там. Авдейка слушал-слушал, а потом не выдержал и приоткрыл дверь.

- Ты что ходишь?

- Надо так. Мне одна тетя сказала - женщина должна так ходить, чтоб в ней ветер отзывался. Они кувшины на голове носят, такие женщины. Это на Востоке. Вот в них ветер и отзывается. Как в лозе.

- Это которой бьют?

- Дурак.

Авдейка обиделся и ушел к себе. Бабуся лежала, прикрыв веками какое-то усилие, а лиса на картине перебегала ручей и не могла перебежать.

Авдейка взял со стола карточки - узкую сетчатую полоску марок со следами зазубренных ножниц продавщицы - и бросил их в сумку вместе с деньгами. Доносились легкие шаги - дура Иришка ходила лозой. Авдейка высунул в ее сторону язык и побежал на улицу. В дверях он столкнулся с дядей Колей, вспомнил, что он тоже кукиш, и молча скользнул мимо. Переступив палку Данаурова, Авдейка влез на цоколь под Болонкиным окном, откуда выглядывало заспанное лицо со следами обиды и хлебных крошек.

- Я согласен, - сказал Авдейка.

- Ура! Ибрагима грабить! - заорал Болонка.

- Не ори! - Авдейка накрыл ладонью орущий рот. Он был мокрый и кололся крошками.

- Ты настоящий друг, - прошептал Болонка. - Я теперь Ибрагима караулить стану - шагу не пропущу. Разнюхаю, когда его дома не будет - тут и накроем. Так?

- Так, - согласился Авдейка. - А про папу ты не плачь. Считай, что убили его - и все.

- Я не плачу, - ответил Болонка, - мама сказала, новый будет.

Авдейка потерял равновесие и отпрыгнул.

- Не веришь?

Авдейка неопределенно покачал головой и пошел за манкой, отыскивая в себе облик отца, застывший и мучительный, словно из глины. Но отец исчез, утратил свое глиняное обличие, которое можно было заменить другим. Отец разбил глину, делавшую его мертвым, как кукушку в часах у Болонки. Теперь он растворился в жизни, он стал всем, и Авдейка ощутил его присутствие.