Читать интересную книгу Битва за космос - Том Вулф

Астронавт отвечал в микрофон:

– Вас понял.

– Проверить перископ: полностью выдвинут?

– Перископ выдвинут.

– Готовы к пуску?

– К пуску готов.

– Т минус десять секунд. Минус восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… две… одна… Пуск!

Внутри тренажера перед астронавтом загоралась шкала приборов, показывая, что полет начался. А он должен был считывать показания и передавать их на землю. Он говорил:

– Часы работают… Двадцать секунд… Тысяча футов… Один и пять g… Траектория нормальная… Двенадцать тысяч футов, один и девять g… Давление в кабине – пять атмосфер… Высота сорок четыре тысячи, величина перегрузки – два и семь… Сто тысяч футов за две минуты пять секунд…

В этот момент инструктор мог нажать на своей панели кнопку с надписью «кислород». Загоралась предупреждающая красная надпись «02 авария», и астронавт произносил:

– Давление в кабине падает… Вероятно, утечка кислорода!.. Утечка продолжается… Переключаюсь на аварийный резерв…

Астронавт дергал рычаг, вводя дополнительный кислород в тренажер, то есть в компьютерные данные, но инструктор мог снова нажать свою «кислородную» кнопку. Это означало, что утечка кислорода продолжается, и астронавт говорил:

– Утечка продолжается… Приближается к нулевому уровню… Прерывание полета из-за утечки кислорода! Прерывание! Прерывание!

Затем астронавт нажимал на кнопку, и на панели инструктора загоралась красная надпись «прерывание». При настоящем полете в этот момент должна была сработать аварийная башня, которая отделяла капсулу от ракеты и сбрасывала ее на парашюте.

Во время занятий астронавтам приходилось так часто нажимать на аварийный рычаг, что в определенный момент им стало казаться, что они готовятся не к запуску, а к прерыванию полета. Это было одно из тех немногих действий, которые астронавт мог предпринять внутри капсулы «Меркурия», – прервать полет и спасти свою жизнь. Его не обучали летать на капсуле. Его обучали ехать в ней. Во время «серии возрастающих нагрузок» его знакомили со всеми зрелищами, звуками и ощущениями, которые ему придется пережить. Его знакомили с ними день за днем, пока капсула «Меркурия» со всеми ее звуками, перегрузками, видами из окна, дисплеями, загорающимися надписями, лампочками, переключателями и струями перекиси водорода не становилась настолько же знакомой, рутинной и повседневной, как офис. В любую программу подготовки к полету входило «снижение восприимчивости». Пилот военно-морского флота отрабатывал посадку на силуэт палубы, нарисованный на летном поле: считалось, что это помогает ослабить естественный страх перед посадкой несущейся на огромной скорости машины на столь малое пространство. Но главным образом его все же обучали садиться на палубу авианосца. До проекта «Меркурий» еще не было такой программы подготовки к полету – столь сложной, детализированной, продолжительной и в такой степени посвященной снижению восприимчивости стажера, чтобы избавить его от обычных страхов и научить нормально думать и использовать свои руки в совершенно незнакомой обстановке.

Конечно, все это было хорошо известно с самого начала. Настолько хорошо, что в первом отборочном комитете НАСА опасались, как бы летчики-испытатели не сочли эту работу утомительной или отвратительной. Так как для проекта нужны были шесть астронавтов, решили взять на подготовку двенадцать человек – предполагалось, что половина из них откажется, когда узнает, насколько пассивна будет их роль. Но уже через год в НАСА стали понимать, что были правы, по крайней мере, только наполовину. Парни действительно считали роль биомедицинского пассажира в автономном отсеке, то есть роль подопытного кролика, отвратительной. Это правда. Но парни вовсе не собирались отказываться от участия в проекте – ни в коей мере. Нет, теперь инженеры с изумлением замечали, что подопытные кролики собираются… изменить эксперимент.

Разница между пилотом и пассажиром в любом летательном аппарате сводилась к одному – к контролю. И на этот счет парни могли привести практичные и убедительные аргументы. Если уж астронавту суждено стать добавочным компонентом, то он должен уметь управлять любой из автоматических систем «Меркурия» вручную – только для того, чтобы справиться со сбоем. Таков был главный аргумент. Но имелся и еще один, который нельзя было сформулировать столь многословно, потому что запрещалось говорить вслух о самой его предпосылке – нужной вещи.

В конце концов, нужная вещь не являлась храбростью в обычном понимании, то есть готовностью рискнуть своей жизнью и прокатиться на ракете «Редстоун» или «Атлас». Это мог сделать любой дурак (и многие, несомненно, сделали бы, имей они такую возможность), равно как и лишиться жизни по ходу дела. Нет, идея (в понимании пилотов) заключалась в том, чтобы суметь поднять в воздух машину, пронестись, рискуя жизнью, на бешеной скорости, а затем, используя все свои навыки, рефлексы, опыт и хладнокровие, посадить ее на землю в самый последний момент. Но как, черт побери, сделать это, если ты всего лишь подопытное животное, запечатанное в грузовом отсеке?

Каждый сигнал, который они получали, говорил о том, что истинные братья из Эдвардса считают их окруженными почтением «хлыщами», пользуясь выражением Уолли Ширры. А Ширра хорошо знал взгляды Эдвардса на такие вещи. В 1956 году он занимался в Эдвардсе серьезными испытаниями F-4H. Но сильнее всех ощущал снисходительное отношение братьев Дик Слейтон. Он попал в проект «Меркурий» прямо с летных испытаний в Эдвардсе, и там приятели немилосердно подшучивали над ним. «Первый полет совершит обезьяна» – это было обычной присказкой. Когда ребята отправлялись в Эдварде на инструктаж по программе «Х-15» и на параболические полеты – на заднем сиденье, – они ощущали дуновение… презрения. И совершенно напрасно Скотт Карпентер и некоторые другие пересаживались на переднее сиденье, чтобы самим совершить параболический полет. Им это не удавалось. Им не удавалось провести самолет по правильной траектории и добиться состояния невесомости. Конечно, у них было маловато опыта… И тем не менее! Кое-кто из парней чувствовал, что пилоты высокого класса вроде Кроссфилда относятся к ним презрительно. А как насчет Общества летчиков-испытателей? Оно было главной организацией братства. Но некоторые из парней даже не могли состоять в обществе. От его членов требовалось по меньшей мере двенадцать месяцев первых полетов на новых самолетах. Туда не собирались принимать астронавтов только потому, что те записались добровольцами на проект «Меркурий» и заключили контракт с журналом «Лайф». С высших уровней пирамиды на храбрых парней смотрели – и они это чувствовали – как на семерых зеленых новичков; и все время слышался этот приводящий в ярость вопрос: разве астронавты – летчики?

Дика Слейтона, который был членом Общества летчиков-испытателей, пригласили выступить на ежегодной конференции в Лос-Анджелесе в сентябре 1959 года все на ту же тему: роль астронавта в проекте «Меркурий». Собрание проходило как раз спустя две недели после того, как «Лайф» обрушил на читателей поток публикаций, в которых семь астронавтов преподносились как лучшие и храбрейшие пилоты за всю историю Америки. Никто из читателей журнала не узнал бы Дика Слейтона в человеке, который поднялся в зале отеля на трибуну, чтобы поговорить с собратьями. С самого начала он заговорил оправдывающимся тоном, словно обороняясь. Он заявил, что у него есть кое-какие особые мысли по поводу роли пилота в проекте «Меркурий». Кое-кто в армии, сказал он, думает, что обученный в колледже шимпанзе или любой деревенский идиот сможет повести себя в космосе так же правильно, как и опытный летчик-испытатель. (Первый полет совершит обезьяна!) Он знал о таких разговорах, и это его раздражало. Эти люди высмеивали проект «Меркурий», говоря, что суть концепции «как можно скорее в космос» – «человек в бочке». Аудитория слушала Слейтона безучастно, потому что именно такова была сущность проекта.

– Мне противно слышать, что нынешним пилотам якобы нет места в космической эре и что с космической миссией могут эффективно справиться и непилоты, – сказал он. – Если бы это было правдой, летчики уже давно могли бы считать эпоху динозавров своей эпохой.

Разумеется непилот мог бы справиться с частью работы. Но в те критические моменты, когда нужно не терять присутствия духа, делать наблюдения и записывать данные во время полета на свободнонесущем крыле над бездонной бездной… Кто еще может справиться с этим, как не профессиональный летчик-испытатель?

Слейтон обладал настойчивостью, которую люди сначала не замечали. Возможно, его доводы не убедили многих скептиков из Общества летчиков-испытателей. Тем не менее они стали основой кампании, развернувшейся внутри НАСА.

Слейтон и остальные понимали, что, как и предсказывал Гленн, корпус астронавтов стал новым родом войск, и тут не было никого выше их по положению. Роберт Воуз, лейтенант флота, которого назначили обучать астронавтов, тоже не стоял выше их. Воуз не был ни летным инструктором, ни авиаинженером. Нет, он скорее выполнял функции психолога, а выбрали его потому, что подготовка астронавтов считалась не видом подготовки пилота, а формой психологической адаптации. Воуз был не старше их и даже ниже по званию. Так что парни сразу же начали относиться к нему не как к инструктору, а как к тренеру спортивной команды. Они стали говорить ему о том, какова должна быть их программа подготовки. И Воуз превратился в координатора и представителя астронавтов в вопросах обучения.