Читать интересную книгу Дочь священника - Джордж Оруэлл

Вся школа, численностью в двадцать одну ученицу, уже сидела за партами. Услышав шаги директрисы, девочки смолкли, а при появлении миссис Криви сжались, как птенцы куропатки под тенью ястреба. Большинство школьниц имело сонный, понурый вид и скверный цвет лица, внешние признаки указывали также на чрезвычайную распространенность заболеваний носоглотки. Самая старшая смотрелась чуть ли не взрослой барышней, самая младшая – едва ли не младенцем. Форму в этой школе не носили, потому парочка учениц сильно смахивала на уличных оборвышей.

– Встать, девочки! – шагнув к столу учителя, скомандовала миссис Криви. – Помолимся!

Девочки встали, сплели пальцы перед грудью и опустили веки. Пока они тоненько, слабо, монотонно тянули слова молитвы, направлявшая хор миссис Криви острым глазом без устали обшаривала лица, подстерегая недостаточно внимательных.

– Отец наш вечный и всемогущий, – пищали девочки, – услышь нас и десницей благодатной направь сегодня наши уроки. Научи нас вести себя тихо и всегда слушаться; обрати взор Твой на нашу школу, утверди процветание ее, дабы ей пополняться, быть красою и гордостью округи, а не то чтоб стыдом и позором, как некоторые, о которых все, Господи, Тебе ведомо. Услышь, Господи, помоги нам, пожалуйста, стать прилежными, аккуратными, настоящими леди, всевозможно достойными Твоей милости. Во имя Иисуса, Господу слава, аминь.

Это была молитва собственного сочинения миссис Криви. Закончив ее, ученицы протараторили «Отче наш» и сели.

– Ну, девочки, – сказала миссис Криви, – вот ваша новая учительница, мисс Миллборо. Как вам известно, неожиданная болезнь мисс Стронг, которая с ней вышла на арифметике, заставила ее вдруг нас покинуть. И мне, скажу вам, очень тяжело пришлось в эту неделю, когда новую надо было вам искать. Семьдесят три прошения ко мне подали, и всем отвечен был отказ из-за их не такой высокой опытности и учености, как у мисс Миллборо. Хорошенько запомните и родителям-то своим скажите, слышите, точно скажите – семьдесят три просились! Ну вот, мисс Миллборо будет с вами учить латынь, французский, географию, историю, арифметику, чтение, сочинение, грамматику, правописание, чистописание и рисование. А мистер Буф, как раньше, будет с утра по четвергам давать вам химию. Так, в расписании какой сегодня первый урок поставлен?

– Стория, мэм, – пискнул какой-то голосок.

– Вот и ладно. Я так думаю, мисс Миллборо сначала немножко вас поспрашивает, что вы тут проходили. Так вы давайте-ка уж постарайтесь, покажите, что мы не зря для вас все силы надрывали. Они, мисс Миллборо, умеют быть понятливыми, когда стараются.

– О, я в этом не сомневаюсь, – сказала Дороти.

– Ну, оставляю вас тогда. И чтоб вести себя примерно, девочки! Не вздумайте разными вашими номерами мисс Миллборо испытывать, предупреждаю – она вам не спустит. А услышу, что безобразничать тут начали – кой-кому крепко от меня достанется!

Обведя взглядом всех, включая Дороти и как бы даже намекая, что именно ей грозит оказаться этим «кой-кем», директриса удалилась.

Дороти смотрела на класс. Сами ученицы страха не вызывали – она привыкла к постоянной возне с детьми, но вдруг настиг приступ отчаянного малодушия. Ужаснуло ощущение (какой учитель его не испытывал?), что она самозванка. До сего момента как-то в общих чертах, а теперь вполне конкретно, Дороти поняла, что совершенно жульническим образом взялась работать педагогом без всяких прав и оснований. Сейчас ей, например, нужно было вести урок истории, но, как и большинство людей «с образованием», она историю практически не знала. «Кошмар! – думала Дороти. – Окажется, что ученицы знают предмет лучше меня!». Осторожно пробуя почву, она спросила:

– Какой эпохой вы занимались в последнее время с мисс Стронг?

Никто не отвечал. Дороти видела, как старшие воспитанницы переглянулись, будто совещаясь, безопасно ли открывать рот, и сообща пришли к решению не связываться.

– Хорошо, где вы приблизительно остановились? – перестроила Дороти вопрос, подумав о, вероятно, слишком сложном для них слове «эпоха».

Вновь безмолвие.

– Как, неужели вы совсем ничего не помните? Назовите хотя бы имена людей, упоминавшихся на последнем уроке.

Повторный быстрый обмен взглядами, и очень неприметная, одетая во все коричневое, с туго закрученными косичками малышка из первого ряда туманно сообщила:

– Про древних бриттов.

Набравшись храбрости, одновременно решились заговорить еще две девочки. Одна произнесла: «Колумб», другая – «Наполеон».

На душе у Дороти посветлело. Вместо широкой и устыдившей бы ее осведомленности, класс успокоил явным абсолютным неведением. Открытие развеяло боязнь публичного провала. Дороти догадалась: в преддверии собственных попыток чему-нибудь их научить, необходимо выяснить, что (если было это «что») детям уже известно. И тогда, не придерживаясь расписания, Дороти начала опрашивать класс последовательно по каждому предмету. Кончив с историей (на измерение объема всех исторических познаний хватило пяти минут), она провела ту же ревизию с географией, грамматикой, французским, арифметикой. К полудню Дороти разведала, хотя конечно же не до конца, зияющие бездны их невежества.

Они не знали ничего, буквально ничего-ничего, как положившие в основу лепет младенцев мэтры дадаизма. Пугало однако, что у детей разум мог столь же полно бездействовать. Только две девочки были в курсе того, что все-таки земля вращается вокруг солнца, а не наоборот, и ни одна не представляла, кто правил Британией перед ныне здравствующим Георгом IV, или кто написал «Гамлета», или что означает среднее арифметическое, или какой океан отделяет Англию от Америки. Причем рослые девушки лет пятнадцати превосходили малышек лишь в том, пожалуй, что читали уже не по слогам и научились красиво писать. Единственный успех почти всех старших школьниц – четкий кудрявый почерк. Об этом миссис Криви позаботилась. Конечно, в безбрежном море их незнания торчали редкие крохотные островки каких-то сведений: куски учившихся наизусть «поэтических отрывков» или набор французских фраз вроде passez-moi le beurre, s'il vous vous plaоt; le fils du jardinier a perdu son chapeau[40], затверженных с осмысленностью попугая, талдычащего «кока-красавчик». Чуть лучше, чем по остальным предметам, дело обстояло с арифметикой. Почти весь класс умел и складывать и вычитать, половина класса довольно верно представляла умножение, нашлись даже три умницы, которые пробились к делению столбиком. Но это уже предел, а за ним во всех направлениях полнейший мрак.

К тому же, не приученые к вопросам ученицы так пугались, когда их спрашивали, что вообще непросто было вытянуть слово. Все застрявшее в памяти долбилось механически, просьбы подумать вызывали лишь оцепенение и мутный взгляд. Однако неприязни они не проявляли? очевидно, решили быть «хорошими» (дети всегда «хорошие» перед новым учителем), а Дороти упорствовала, и потихоньку тупость девочек, по крайней мере внешне, несколько просветлела. Из их ответов составился довольно ясный контур преподавательской системы мисс Стронг.

Хотя в программе значились все обычные предметы, всерьез учили лишь чистописанию и арифметике. Миссис Криви особенно ценила каллиграфию. Огромную часть времени – пару часов каждый день непременно – корпели над так называемыми «образцами». Прилежно переписывали отмеченные в хрестоматии или начертанные мисс Стронг на доске образцы всякой слащавой мути. В тетрадках старших девочек многократно повторялась, например, «Весна»: «День, когда легкокрылый ветерок повеял над полями, когда радостно зазвенели птичьи трели и нежные бутоны первых подснежников, ликуя…». Специальные тетради прописей регулярно демонстрировались дома, приводя папаш и мамаш в безмерное, как и ожидалось, восхищение.

Дороти стала понимать, что все, чему здесь обучали детей, на самом деле целилось в родителей. Соответственно, и тексты «образцов», и почерк как главный предмет, и попугайская зубрежка французских фраз – самые легкие, эффектные приемы создать впечатление. А между тем сидевшие на задних партах едва ли знали грамоту. Одна из них, одиннадцатилетняя Мэвис Уильямс (всегда глядевший исподлобья ребенок с невероятно широко расставленными глазами), даже считать не научилась. Сидя за партой только то и делала, что выводила закорючки. Накопила груду тетрадок – бескрайние ряды крючков и петель, как километры мангровых зарослей в тропическом болоте.

Чтобы не обижать детей, Дороти постаралась скрыть изумление, но в глубине души была поражена их темнотой. Она не представляла, что в цивилизованном мире есть еще школы вроде этой. Допотопность обычаев детально воспроизводила стиль убогих школьных заведений, известных по викторианским романам. Даже набор здешних учебников сразу переносил вас в середину прошлого века. У каждой школьницы комплект из трех книг. Прежде всего, пухлая «Арифметика», выпущенная еще до Первой мировой, но, в принципе, достаточно пригодная. Затем некая мерзость под названием «Краткий курс родной истории»: тоненькая, страничек сто, зато альбомного формата, в твердом переплте, на титульном листе фигура могучей древней Боудикки[41] и гордо реющий над колесницей имперский «Юнион Джек». Наугад раскрыв книжку, Дороти прочла: