Читать интересную книгу Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния - Георг фон Вальвиц

Конкретно Шумпетер представляет себе возникновение благосостояния так: в начале стоит инновация. «Основной импульс, который приводит капиталистический механизм в движение и поддерживает его на ходу, исходит от новых потребительских благ, новых методов производства и транспортировки товаров, новых рынков и новых форм экономической организации, которые создают капиталистические предприятия»[67]. Эта инновация подхватывается дионисийским предпринимателем (или создаётся им), и то, что перед этим существовало только в головах, теперь воплощается в действительность – прежде всего его крепкими руками. Затем его предприятие производит продукт, который в течение какого-то времени некоторым образом не имеет конкурентов – иначе он не был бы инновацией – и может продаваться с высокой маржой. Так возникают прибыль и другая сторона медали – рост. В отсутствие предприимчивых людей существует в основном только работа по инструкции, никто не открывает новые континенты (Колумб с деньгами испанцев, взятыми в долг), не создаются персональные компьютеры (Билл Гейтс) и айфоны (Стив Джобс). Тысячи бюрократов не могут заменить одного Карла Бенца. У предпринимателя это в крови – создавать что-то новое, ломать традиции и двигать общество вперёд. Он делает экономическое развитие не только возможным, но и непредсказуемым. Никто не может предвидеть, какие инновации прорвутся вперёд в ближайшее время. Это делает предпринимателя подозрительным для массы, но всякая попытка обойтись без предпринимателя заканчивается, как предсказал Шумпетер ещё в 1911 году, тяжёлой стагнацией.

В его представлении среди бизнесменов происходит то же, что в дикой природе – по Дарвину (который в то время был в моде). Кооперация бывает, вообще-то, только внутри семьи, а правило таково: инновативное предприятие вытесняет старших. Если немногим инновативным фирмам повезёт, их продукцию будут покупать, но многие просто исчезнут с рынка, терпя банкротство. Шумпетер называет это созидательным разрушением. «В капиталистической действительности <…> значение имеет <…> конкуренция, основанная на открытии нового товара, новой технологии, нового источника сырья, нового типа организации <…> Эта конкуренция <…> угрожает существующим фирмам не незначительным сокращением прибылей и выпуска, а полным банкротством»[68]. Старое исчезает и заменяется новым, лучшим. Жертвы айфона Стива Джобса – такие фирмы, как Nokia, Motorola и Blackberry, продукция которых вдруг выглядит устаревшей. Но настолько же верно и то, что айфон рано или поздно тоже окажется лишним из-за какой-то новой идеи. Так возникает экономический прогресс.

Но почему развитие было таким стремительным после индустриальной революции, как случился этот мощный подъём производства и повышение жизненного уровня вплоть до начала Первой мировой войны? Первая причина – уже упомянутый предприниматель. С подъёмом буржуазии таланты коммерсантов смогли раскрыться совершенно иначе, нежели прежде. Рынки больше не блокировались гильдиями, и прибыль не изымалась государством произвольно. Подрыв власти церкви тоже означал свежее дуновение, поскольку наука и техника больше не обязаны были останавливаться на уровне Аристотеля. Благодаря этим свободам предприниматель смог внедрять свои инновации и извлекать из них свою прибыль. Другим существенным фактором, который продвигает капиталистическое общество вперёд, является кредит. Предприниматель может тем легче внедрить свои инновации на рынок, чем легче для него доступ к деньгам. С помощью кредитора он может гораздо быстрее и лучше провести необходимую организацию или построить необходимые машины, чтобы сломать старые привычки и таким образом реализовать рост. К кредитам он приходит через банки, которые отвлекают ресурсы от их прежнего применения и направляют в новые продукты.

Без их роли в оценке и определении рисков экономическое развитие продвигалось бы вперёд гораздо медленнее или не продвигалось бы совсем. Пусть после ВФК это звучит не так бравурно, но добрая часть общественной пользы банков состоит в том, что они иногда что-то пробуют, поддерживают финансово новые идеи и молодые предприятия. Но они не должны при этом сразу прогорать. Банк, в котором самое главное – не терять деньги, никогда не станет разговаривать с предпринимателем. Волнующий, азартный, временами переживающий крушение финансовый сектор есть часть цены, которую мы платим за прогресс. Поэтому не следует – при всём понимании правильной меры контроля – портить animal spirit кредиторов и пресекать азарт рискованных сделок. Можно ведь зарегулировать экономическую активность насмерть. Охота к делу и эксперименту имеет свой смысл, равно как и банкротство, равно как и чрезвычайная прибыль.

Тем самым названы все существенные драйверы, которые продвигают вперёд свободную экономику и позволяют возникнуть благосостоянию. Всё прочее следует из этого. За предпринимателем идёт толпа подражателей, которые копируют его инновации и тоже хотят что-то поиметь от роста. Достаточно вспомнить Samsung или китайскую бизнес-модель последних двадцати лет. Но и подражатели тоже нуждаются в кредитах, чтобы как можно быстрее выйти на рынок, и так растут процентные ставки (из-за повышенного спроса на деньги), тогда как одновременно с этим ухудшается качество должников (маржа сокращается с каждым новым конкурентом). Так получаются циклы бума и краха, периодов грюндерства и экономических кризисов. Крушения – оздоровительный холодный душ для экономики, которую они в конечном счёте двигают вперёд. Кредит увеличивает амплитуду подъемов и спадов, поскольку он привязан к таким зыбким критериям, как доверие, репутация и виды на будущее, но пока хорошие времена более чем уравновешивают плохие, прогресс – при всём промежуточном отчаянном заламывании рук – всё-таки сохраняется. Сглаживание циклов и препятствие большим крушениям, как это предвидит Кейнс, препятствуют, по мнению Шумпетера, очищению рынков и рискованным кредитам и тем самым возникновению нового благосостояния и роста.

Из молодых инновационных предприятий – если они переживут свою бурную юность – получатся большие и прочные компании. По стопам предпринимателей идут менеджеры, которые управляют успехом и должны тормозить снижение. Большие предприятия способны самофинансироваться и больше не нуждаются в банках. Если им это удаётся, то возникает монополия или олигополия (например, Visa, Mastercard и American Express), из которой можно долгосрочно извлекать высокие проценты, не опасаясь конкурентов. Такими бизнесами затем могут управлять и бюрократы – пока дело не дойдёт до перелома на рынках и пока инновации не учинят со старыми большими предприятиями то же, что сделало с динозаврами падение метеорита.

Условием благосостояния является его ненадёжность. Только в мире, где старые предприятия и старое благосостояние могут погибнуть, где нувориши могут снять со старой элиты последнюю рубашку, вообще может существовать благосостояние. Только в мире экономической динамики и перманентного перераспределения может существовать прибыль. Где всё гарантировано, предписано и закреплено, где всякую новую идею надо записать на бланк и отправить на рассмотрение по инстанциям, чтобы она тихо скончалась в каком-нибудь пыльном кабинете, где менеджеры озабочены собственной позицией в иерархии, там нечего распределять – или, точнее, всё, что подлежит распределению, нужно сперва у кого-нибудь отнять (за отсутствием роста).

Шумпетер всегда – Ницше там, или не Ницше – имел некоторую слабость к Марксу. Марксизм был тогда его входным билетом в политику, в которую он вмешивался начиная с 1916 года, ибо его честолюбие было ещё далеко не утолено. Он сделал себе имя на мирных инициативах и на резком выступлении против аншлюса Австрии к Германской империи. Когда после окончания войны и крушения монархии его студенческий друг Отто Бауэр, представитель левого крыла социал-демократической партии и основатель австромарксизма, стал министром иностранных дел, в марте 1919 года Шумпетер попал по его рекомендации в правительство в качестве министра финансов.

То была должность, на которую, пожалуй, никто не претендовал, ибо страна стояла не только на грани исчезновения, но была голодной, холодной и банкротом. По тогдашнему ощущению наступили последние дни человечества. Австро-венгерская империя распадалась на свои национальные части. Всё, что оставалось от государства, спасению не подлежало из-за долгов по военным займам и по репарационным требованиям победителей. Армия численностью в восемь миллионов человек понесла потери убитыми и ранеными три миллиона и пленными – 1,7 миллиона. Улицы Вены были наводнены истощёнными репатриантами, ампутированными калеками и бездомными. Снабжался город недостаточно. Союзники держали блокаду до подписания мирного договора, а сельское население предпочитало накапливать продовольствие, а не поставлять его в столицу по предписанным твёрдым ценам. В городских парках валили деревья, потому что угля больше не было. Осень 1918 года добавила к нищете и голоду ещё испанский грипп.