– Царевна-то, – восхищенно воскликнул вполголоса дьяк Мамырев, – баска и лицом и телом!
Послы с жадным любопытством разглядывали невысокую полную девушку, довольно стройную, с небольшой головкой, обрамленной черными густыми волосами, собранными в пышную прическу. Лицо ее было приятно и освещалось большими красивыми глазами восточного типа.
Царевна тоже с большим любопытством смотрела на послов, помещенных против нее на почетном месте среди таких же боковых колонн базилики.
– Глаза у ней острые, – молвил тихо Беззубцев, – злые глаза и лукавые.
Папа Сикст, уже внесенный в храм, сходил с опущенных на пол носилок. Его святейшество был в тиаре[51] и в золотом облачении. Кардиналы почтительно держались за золотую бахрому его пышного одеяния, а брат Зои, царевич Андрей, смиренно взял в руки длинный подол папского облачения и приготовился нести его. В это время к кардиналам подошел церковный служитель с восковыми свечами на серебряном блюде. Раздав кардиналам белые свечи, служитель обернулся к царевичу Андрею и подал ему свечу красного цвета.
Послы видели, как красивое лицо царевича изменилось от обиды и гнева, длинные усы его задергались от волнения. Выпустив из рук подол папского одеяния, он резко отстранил от себя красную свечу.
– Пошто и чем царевича изобидели? – спросил у Фрязина боярин Беззубцев, видя, как вдруг и царевна побледнела от гнева.
– Ему дают простую свечу, – ответил неохотно Иван Фрязин, – а он хочет белую, кардиналову, дабы ниже не быть кардиналов.
Послы московские одобрительно кивнули, а Мамырев молвил:
– Прав царевич-то. Пошто ему быть ниже кардиналов?
Папа, обеспокоенный замедлением шествия, оглянулся и, поняв в чем дело, подозвал знаком церковного служителя и что-то тихо, но сердито сказал. Царевичу Андрею подали белую свечу, и тот, сразу успокоившись, снова взял в руки подол папского облачения.
Шествие торжественно двинулось к алтарю.
– Не сладко им тут, – сокрушенно прошептал Шубин, – из милости, видать, живут…
Тотчас же по окончании мессы папа, благословив принесенные в базилику святого Петра знамена крестоносцев, отправился за город, к реке Тибру. Здесь, у церкви святого Павла, ожидали его святейшество четыре галеры папского крестоносного флота, стоявшего в гавани Остии, расположенной в низовьях Тибра, недалеко от впадения реки в Тирренское море. Сюда эти галеры, поднявшись вверх против течения, прибыли еще вчера, как им приказал начальник папского флота кардинал Караффа.
Вместе с поездом папы и его свиты двинулись за город все присутствовавшие на папском богослужении в базилике Святого Петра и массы народа, присоединявшиеся к священному шествию в каждом квартале.
Часа через два папский поезд, окруженный посольствами с многочисленными свитами и сопровождаемый огромными толпами народа, прибыл под непрестанный звон во всех попутных церквах к храму святого Павла возле самого берега Тибра.
Русские послы еще издали увидели у пристаней четыре большие галеры со свернутыми парусами и опущенными сходнями. Суда празднично пестрели флагами Папской области и флагами крестоносного войска. На берегу, перед галерами, выстроился один из лучших конных отрядов крестоносцев. Воины сидели на прекрасных конях, поблескивая боевыми доспехами и оружием. На их дорожных плащах, у правого плеча, были вшиты ярко-красные кресты из шерстяной ткани.
Как только поезд Сикста остановился, отряд крестоносцев под звуки военных труб отдал честь его святейшеству оружием. Папа, выйдя из кареты, взошел на носилки и сел на свой переносный стол. Когда он возвысился над головами толпы, крестоносцы вновь приветствовали его трубами и при барабанном[52] бое снова отдали честь оружием. Папа торжественно благословил крестоносных воинов. Отделившись от отряда, подъехал к его святейшеству начальник папского флота и командующий сухопутным войском кардинал Караффа в одеянии крестоносцев, сопровождаемый свитой из знатнейших рыцарей.
Кардинал сделал подробный доклад о готовности флота отплыть в любое время.
– Ваше святейшество, – закончил он, возвысив торжественно голос, – нам нужно только ваше благословение, дабы устремиться против неверных, броситься в смертный бой за освобождение святого Гроба Господня из их рук.
– Да ниспошлет Господь Бог вам, верные сыны святой церкви, победу над турками! – громко воскликнул папа, благословляя воинов. – Да будет над вами благодать Господня ныне, и присно, и во веки веков!
– Аминь! Аминь! – гулом покатилось по всему берегу Тибра, и снова заиграли боевые трубы крестоносцев.
По сходням застучали копыта коней. Выбирая якоря, матросы загремели цепями. Преступники, прикованные к гребным скамьям, по звуку трубы подняли длинные тяжелые весла, приготовясь грести. С каждой стороны у галер было по шестнадцати таких весел – всего тридцать два весла на судне.
Русские послы с любопытством и удивлением глядели на огромные лодки по тридцати сажен в длину и в три сажени шириной. Галеры глубоко сидели в воде, а дно их было сделано клином; по острию его ребром прибиты в один ряд толстые доски.
– Такое же строение, как у карбасов наших морских на Двине и Печоре, – объяснил московским боярам Иван Фрязин. – На каждой галере по пять пищалей больших к настилу приковано. Под настилом же коней ставят, груз кладут всякий для пропитания, воду для питья в бочонках.
– Да как же они сими веслами великими да тяжкими грести-то могут? – с недоумением спросил дьяк Мамырев. – Под силу ли сие человеку?
– У них на каждом весле по пять, а то по шесть человек сидит – все враз подымают его и гребут как един человек.
– А борзо ли лодка такая ходит? – спросил Беззубцев.
– Верст четырнадцать за час проходит при тихой погоде, – продолжал разъяснять Иван Фрязин, – а при попутном ветре и боле того. Паруса у них треугольные, латыньскими зовутся; велики зело и сильны.
– Сколь же народу плыть на сем судне может? – опять спросил Мамырев.
– Без коней может человек четыреста и полста, а с коньми – поболе двухсот и полста…
В этот миг все вздрогнули от неожиданности: грянул пищальный выстрел с первой галеры, потом со второй, с третьей и с четвертой. Темным облаком заклубился дым, а с окрестных церквей загудел колокольный звон.
Длинные весла галер, выступая вдоль их бортов ровной многозубой гребенкой, начали мерно опускаться в воду и так же мерно подыматься к бортам. Казалось, удаляющиеся суда мигают огромными ресницами, шлепая ими по воде…
Народ, стоявший на берегу Тибра, сняв шляпы и береты, запел спутанным, но могучим хором торжественный гимн:
– Тебя, Бога, хвалим!..
Русские послы и стража тоже сняли шапки. Происходящее трогало их…
– Живот свой отдавать едут за веру Христову! – взволнованно проговорил Шубин и несколько раз истово перекрестился.
Когда галеры скрылись за крутым берегом при повороте реки, носилки с папским троном опустились, и к его святейшеству подъехала закрытая золоченая карета. Отодвинулись шелковые занавески, из-за которых выскочил красивый мальчик и стал придерживать их, чтобы папа мог свободно пройти в карету. Это был Ченчо, и лицо его святейшества озарилось ласковой улыбкой.
Русские послы умилились, а дьяк Мамырев спросил:
– Не сын ли его?
Иван Фрязин, нагло улыбнувшись, развязно ответил:
– Он ему такой же сын, как всякому дочь любая непотребная девка.
Русские просто остолбенели от такой вести, а Мамырев растерянно воскликнул:
– Неужто мужеложство?
– И содомский грех, – смеясь, добавил Фрязин.
Послы русские испуганно закрестились…
– И сей нас благословлял святым именем Господа Бога! – с гневом произнес Беззубцев и сплюнул на землю. – Вот его благословение!..
– Мерзость латыньская! – воскликнул Шубин. – Кощунство именем Божьим…
Июля первого, в день, когда крестоносный флот папы в составе двадцати четырех галер и флоты его союзников покидали гавань Остии, отправляясь под общим начальством кардинала Караффы против турок, было назначено торжественное обручение цареградской царевны Зои Палеолог с государем московским великим князем Иваном.
Обручение должно было происходить в базилике святого Петра, в Ватикане, с участием прелатов, в присутствии всего двора его святейшества и почетных гостей. Обряд должен был совершить архиепископ, настоятель базилики.
Послы московские во главе с Иваном Фрязиным выехали раньше всех, чтобы жених, по русскому обычаю, встретил невесту, будучи уже во храме.
День стоял серенький, моросил мелкий, словно осенний, дождичек. Было сыро, а из-за горных хребтов волна за волной нагоняло расплывчатые, клубящиеся, как туман, низкие тучи.