– …А ты как думаешь? – Инга неожиданно развернулась к Алексею, и он, застигнутый врасплох ее вопросом, в растерянности приостановился, не зная, что ответить и стесняясь переспросить.
Она тоже остановилась, удивленная взглядом Алексея, сосредоточенным на ней. Если бы взгляд этот можно было разбить через призму, он разделился бы на цветные спектры-чувства, более различимые и понятные, но настораживающие и пугающие своей доходчивостью. Взгляд-коктейль, смесь восхищения, нежности и теплоты. Может быть, немного решимости, растворенной в противоречивых колебаниях. Немного счастья и радости, утонувших в недоумении и растерянности. И чуть-чуть ликования от возможности украдкой любоваться, размешанного в осознании запретности и недоступности.
– Почему ты так на меня смотришь? – растерялась она от его взгляда и неожиданно, как девчонка, покраснела.
– Так… – пожал он плечами и смущенно улыбнулся. – Ты очень красивая…
Почему-то боясь встретиться с Алексеем взглядом, Инга опустила глаза. Мысли ее рассыпались и раскатились горохом. На мгновение показалось, что она уже знает, что сейчас скажет Алексей, но эта мысль была настолько робкой, что уже через мгновение затерялась в миллионе других мыслей-горошин, а вернее, в пустоте, оставшейся в голове, когда мысли раздробились даже не на горошины, не на молекулы, а на атомы.
– Прости… – извинилась она, не найдя никакого другого выхода из затянувшейся, вводящей в неловкость паузы. И машинально подняла руку, чтобы убрать с лица волосы. Но Алексей, опередив ее, сам убрал с ее лба непослушную прядку.
– Прости… это ты меня прости… – поддавшись искушению, он с нежностью коснулся ее щеки. Его пальцы робко, еле касаясь, скользнули по ее щеке, но, не встретив отпора, уже чуть смелее и увереннее обрисовали тонкую линию подбородка, вновь вернулись к щеке, на мгновение, словно прислушиваясь к своим ощущениям, замерли на скуле. Инга, полностью отдавшись этим легким прикосновениям, прикрыла глаза и тут же почувствовала, как к другой скуле с той же робостью прикоснулись пальцы его другой руки. Отдав дьяволу и душу, и разум, и волю за эти неторопливые изучающие прикосновения, Инга умирала и вновь возрождалась. Пальцы Алексея, как пальцы слепого, медленно и внимательно скользили по ее лицу, изучая, читая, запоминая его. Они ласкали, гладили, баюкали ее кожу, они трепетали от любви, прикасаясь к ее закрытым глазам и дугам бровей, они желали и целовали ее приоткрытые чувственные губы, они восхищались четкой линией ее подбородка и, изменяя ей, вновь и вновь возвращались к желанным губам. «Как же ты мне нравишься…» – Он не произнес эти слова вслух, но кончики его пальцев кричали об этом. «Ты мне тоже…» – ответила она мысленно, утыкаясь носом в его ладонь и замирая. «Я знаю…» – ответили его пальцы, скользнувшие по ее шее. «Знаю…» – повторили его губы, накрывающие ее губы, приоткрытые навстречу ему.
Она целовала его с робостью и неумелостью девственницы. Для нее этот поцелуй и был первым – первым в ее новой жизни. Она успела забыть вкус мужских губ и сейчас с радостью и удивлением заново открывала для себя волнение, которое могут вызывать поцелуи, наполненные нежностью, утонувшей в еле сдерживаемой страсти. Она целовала его и поцелуем говорила все то, что не смогла бы сказать словами. «Ты мне нравишься, ты мне нужен. Я… влюблена в тебя».
…Оставшуюся часть дороги до ее дома они шли молча, переглядываясь и смущенно улыбаясь друг другу, как школьники, стесняясь даже случайно соприкоснуться голыми локтями. И попрощались торопливо, скомканно, неловко, но понимая, что теперь их старые – «деловые» – отношения сломаны во имя рождения новых.
Подойдя к своему флигельку, Инга заметила белеющий в темноте лист бумаги, воткнутый в щель между дверью и косяком. Она торопливо открыла дверь и, включив свет, развернула сложенный вчетверо лист. «Приезжал, как договаривались. Увы, не застал… Огорчен, скучаю, надеюсь на новую встречу. Целую, Макс. PS: если Королева будет милостива, зайду за ней (тобой) завтра в 22.00».
– Ч-черт… – Инга с запиской в руках села на кровать и нахмурилась. Неудобно как получилось. Она совершенно забыла о том, что вчера сама назначила Максу свидание и согласилась ехать с ним на маяк. Это было всего сутки назад, но за это время столько всего произошло, что она напрочь забыла о своем обещании.
Но это все было еще до… До поцелуя, терпкого и пьянящего, как южное вино, пахнущего соленым морем и вольными ветрами. По ту сторону грани. В другой жизни.
И что же теперь делать с этим Максом, приятным, в общем-то, человеком, с его безупречными ухаживаниями и внешней привлекательностью, но не вызвавшим, однако, сладкого томления сердца? Малодушно сбежать, оставив его и на следующий вечер в недоуменном разочаровании? Или дать отставку, не вдаваясь в подробности? Инга, задумчиво глядя на подпортившую настроение записку, лихорадочно прикидывала возможные способы избежать дальнейших свиданий с Максом.
Из раздумий ее вывел писк мобильника, забытого утром на тумбочке. Инга взяла телефон, чтобы прочитать сообщение, и, увидев количество пропущенных звонков – восемь, – не на шутку встревожилась. Все звонки были от брата. Сообщения, в количестве четырех штук, тоже были от него. «Инга, перезвони срочно!» «Инга, позвони!» «Позвони». «Инга, где ты?! Срочно позвони!»
Дрожащими руками – нервные, кричащие отчаянием сообщения не сулили ничего хорошего – она набрала номер брата. Вадим ответил сразу, будто держал телефон в руках в ожидании ее звонков.
– Инга, где тебя носит?! – не поздоровавшись, набросился он на нее с упреками. Голос его был непривычно высоким, истеричным и незнакомым.
– Что случилось, Вадька? – в свою очередь, проигнорировав и приветствие, и вопрос брата, встревоженно спросила она.
– Ларка в больнице. Все очень плохо, Инга!
Он сделал паузу – то ли собирался с духом, то ли справлялся с одолевающими его эмоциями. Эта пауза была короткая, но Инге она показалась бесконечной. Не беспокоясь о том, что будет услышана во дворе, девушка нервно заорала:
– Говори! Говори, не молчи, черт тебя побери! Что случилось?!
– Роды. Преждевременные. Ребенок неправильно идет. Лариса не может разродиться. Очень плохо – и с ней, и с ребенком. Врачи поставили меня перед выбором, кого спасать! Идиоты! Идиоты! Как они могут у меня спрашивать такое?!
Инга отчетливо представила его себе – взъерошенного, нервно мечущегося в клетке больничного коридора в ожидании вердикта. А вердикт уже вынесли: или жена, или ребенок.
– Инга, помоги! Умоляю, сделай что-нибудь! Ты же ведь можешь, можешь! – кажется, Вадим кричал так, что его голос из телефонной трубки мог быть услышан даже за стенами флигелька.