мне и сказала, что хозяйка послала её ко мне за душистым уксусом, потому что у неё болит голова. А потом добавила, что Орианна впала в странное оцепенение, всё смотрит в окно и из её глаз льются слёзы. Я тут же побежала сюда и услышала этот крик.
— Ты умница, моя малышка, — взяв жену за руку, проговорил Марк. — Ты успела вовремя и спасла нашу девочку.
— Она пыталась повеситься? — потрясённо пробормотал Теодор. — Но почему?
— Наверно, где-то здесь всё же есть этот цветок! — воскликнул Марк, с яростью озираясь по сторонам.
— Но мы же всё обыскали, и в комнату никто не входил? — Теодор посмотрел на горничную.
— Я была тут не всё время, — пробормотала та огорчённо. — Хозяйка сказала, чтоб я оставила её и занималась своими делами. Но я была рядом в будуаре, раскладывала вещи. Если б кто-то вошёл, я бы услышала. К тому же я то и дело заглядывала сюда, чтоб спросить, не нужно ли ей чего-нибудь. И вот она меня отослала… — девушка всхлипнула. — Мне не нужно было её оставлять в одиночестве!
— Не надо себя винить, — проговорил Джин Хо, осматриваясь по сторонам. — Если она так решила, то всё равно нашла бы возможность. Самоубийцы очень упрямы.
— Она не самоубийца! — крикнул Теодор и смолк под холодным взглядом лиса.
— Мы всё видели, нравится нам это или нет. Она попала под действие чар, которые и толкнули её на попытку убить себя. Я чувствую тот смертоносный аромат, Марк, но он странно изменился. Возможно, это уже не цветок, а что-то другое.
— Что именно?
— Пепел, — Джин Хо подошёл к столику в углу комнаты и взял в руки небольшую бронзовую курильницу. — Откуда здесь этот предмет? Он явно не подходит для спальни девушки, — он поднёс курильницу к лицу и понюхал, после чего обижено фыркнул. — Опять эта гадость на мой бедный носик!
— Дай сюда! — Марк поднялся и стремительно подошёл к нему.
— Только не нюхай, просто посмотри.
Марк кивнул и взял курильницу в руки. Это было тяжёлое блюдце-подставка, закрытое сверху дырявым куполом в виде дракона довольно устрашающего вида.
— Её не было здесь, когда мы всё обыскивали! Я бы заметил!
— Скорее всего, цветок положили на угли и поставили курильницу в тёмный угол, чтоб она была незаметна. Аромат распространился по комнате, а она просидела здесь весь день. Служанку спасло то, что она не оставалась здесь слишком долго.
— У меня есть амулет, который защищает меня! — обиженно воскликнула Ортанс.
— Покажи!
Девушка подошла и смело выставила вперёд грудь, на которой поблёскивала серебряная подвеска на чёрном шёлковом шнурке. Джин Хо так же невозмутимо взял подвеску пальцами и стал рассматривать её.
— Подумать только! — усмехнулся он. — Трикветра. Этот мир полон сюрпризов. Да, девочка, этот амулет из далёких западных земель и по верованиям населяющих их народов он соединяет тело, душу и разум, а значит, защищает от распада этой тройственности. К тому же это серебро и довольно чистое. Что б не возиться ещё и с тобой, я, пожалуй, добавлю этому амулету немного силы. Думаю, что тогда он действительно сможет тебя защитить.
Он закрыл глаза и приложил соединённые указательный и средний палец к середине лба, а потом поднёс их к подвеске и коснулся её. По белому металлу пробежала едва заметная голубая волна.
— Она блеснула! — с восторгом воскликнула Ортанс.
— Он что, колдун? — с подозрением взглянув на лиса, спросил Теодор.
— Она очнулась! — воскликнула Мадлен, сидевшая рядом с девушкой.
И когда Марк и Теодор поспешили к ней, Джин Хо отошёл к окну и приоткрыв створку, выбросил курильницу на улицу. Внизу под обрывом шумела горная река, и он мог не сомневаться, что никто не сможет вытащить оттуда этот опасный предмет.
Орианна тем временем открыла глаза и обвела лица присутствующих грустным взглядом, не задержавшись ни на одном, словно смотрела на выцветший гобелен на стене. А потом из её глаз снова потекли слёзы.
— Орианна, ты узнаёшь меня? — склонилась к ней Мадлен.
Но она никого не узнавала и продолжала тихонько плакать, так горько, словно её постигло великое горе.
— Утром нужно отправить гонца за лекарем, — проговорил Марк. — Она явно не в себе. Дорогая, нужно, чтоб кто-то всё время был с ней. Кто-то, кому мы можем доверять.
— Я останусь тут Марк, и Ортанс мне поможет.
— Она надёжная девочка, — кивнул Теодор. — Я проверил её, прежде чем нанять в услужение Орианне.
— Ладно, — вздохнул Марк. — Выбора у нас всё равно нет. Мы с Теодором будем заходить, чтоб узнать, как у вас здесь дела.
— Может, попросить госпожу де Невиль… — начала Мадлен, но он покачал головой.
— Нет, никому, кроме вас, я не верю. Кто-то дважды подложил сюда цветы. Кроме нас и слуг здесь никого нет, и мы ничего о них не знаем. Я могу ещё довериться Жаккару и его слуге, но юноша вряд ли сможет присматривать за Орианной, а Марселон уехал в Рошамбо. Потому тебе придётся пока остаться здесь.
— Я всё сделаю, как нужно, дорогой, — улыбнулась она и Марк, кивнув ей, вышел.
До утра Орианна так и не пришла в себя. Она много спала, а просыпаясь, сворачивалась в клубочек и плакала, отказываясь от еды и питья. Мадлен, которая не спала всю ночь, устала и была в отчаянии, и Марк настоял, чтоб она шла отдыхать, и на время её у постели девушки сменила Ортанс.
Едва забрезжил рассвет, как из замка выехали два гонца и во весь опор помчались один в Лианкур, другой — в Рошамбо ко двору маркиза Ардена, чтоб пригласить в Лорм лучших лекарей.
Чуть позже в ворота въехал отряд верховых, облачённых в лёгкие доспехи и вооружённых копьями и арбалетами. Их вёл бравый капитан, который почтительно склонился перед наследником де Лианкуров, но тут же выпрямился, гордо откинув голову.
— Где то чудовище, которое мы должны убить и бросить его шкуру к вашим ногам, мой сеньор?
— Я поеду с вами, Ормон! — сообщил Теодор, сбегая по ступеням замка и на ходу натягивая перчатки. — Ваше сиятельство, я прошу вас позаботиться об Орианне, пока меня не будет.
— Ты мог бы и не просить меня об этом, кузен, — заметил Марк. — Я буду беречь её как зеницу ока!
— Должен же я что-то сказать вам на прощание, — пожал плечами Теодор.
— Будь осторожен и привези мне шкуру, о которой говорил наш отважный капитан. Удачи, господа!
И вскоре отряд снова направился к воротам, а Марк смотрел вслед всадникам, пытаясь убедить себя, что его тревога вполне естественна и не имеет ничего