Позорит шумная молва и т. д.
IV
Подробное изображение любви Пушкина к Н. Н. Гончаровой и всей их последующей семейной жизни не входит в задачи настоящей работы, предметом коей является сердечная жизнь Пушкина до женитьбы. Брак с Гончаровой кладет основную грань в биографии поэта и является началом совершенно нового периода. Женатый Пушкин, Пушкин супруг и глава семьи, потребовал бы для своего изображения другой книжки, нисколько не меньшей размерами, чем предлагаемая. Мы же ограничимся здесь лишь немногими общими замечаниями.
Увлечение поэта Н. Н. Гончаровой и история его последнего сватовства во многом напоминают аналогичные случаи, когда он искал руки С. Ф. Пушкиной и А. А. Олениной. Индивидуальные отличия, успевшие впоследствии сказаться у этих трех девушек, после того как они вышли замуж, не должны нас смущать. Гораздо существеннее то, что общая формула отношений была приблизительно одинакова: Пушкин мгновенно пленялся внешней красотой и миловидностью, тем обликом свежести, юности и quasi ангельской невинности, который бросался ему в глаза при первых встречах. Полюбив, он сразу делает предложение, словно боится упустить удобную минуту и преждевременно остыть. Опасение далеко не напрасное, так как любовь его, вначале столь пылкая и нетерпеливая, быстро улетучивается сразу же после решительного отказа. Так было с С. Ф. Пушкиной и с А. А. Олениной. То же самое могло повториться и с Н. Н. Гончаровой. Вторично посватавшись за нее в 1830 году и добившись на этот раз удовлетворительного ответа, Пушкин вдруг начинает колебаться. Он уже с удовольствием мечтает о поездке за границу, в случае, если ему все-таки в конце концов откажут. Но семья Гончаровой боится потерять жениха, который не требует никакого приданого, и отныне участь его решена.
Отметим также, что во всех трех случаях Пушкин не старался узнать поближе девушку, намеченную им в жены. Об ее согласии, об ее сердечной склонности он как будто даже не особенно заботился, стремясь главным образом заручиться согласием ее родителей и близких. Екатерина Ник. Ушакова стоит в этом смысле несколько особняком. Пушкин часто бывал в их доме. Независимо даже от нежных чувств и помыслов о женитьбе, с Екатериной Николаевной его связывала простая, хорошая дружба. Несомненно, что в 1829 году он был душевно гораздо ближе к Ушаковой, чем к Н. Н. Гончаровой, которую начал по-настоящему узнавать лишь тогда, когда она стала Пушкиной. И вот что примечательно, что именно в отношении Екатерины Николаевны он проявляет всего больше осторожности и медлительности: ездит в гости в продолжение долгих месяцев (а в те времена частые визиты холостого молодого человека в дом, где были барышни на выданье, имели совершенно определенный смысл), но никак не может собраться сделать формальную декларацию. Очевидно, он знал себя, и потому так спешил венчаться с Гончаровой. Иначе, откладывая решение со дня на день, он рисковал опять остаться неженатым.
А он хотел жениться, чтобы, наконец, узнать счастье. Он считал, что до сих пор счастья не знал. Красота, молодость, свежесть, душевная чистота казались ему непременными для того условиями. О прочем он мало заботился, убежденный, что сумеет построить юную жену сообразно своему идеалу.
Идеал был у него весьма определенный и ко времени женитьбы уже окончательно сложившийся. То был идеал Мадонны, конечно. Но притом великосветской Мадонны. Дьявольская разница – можно сказать, пользуясь любимым выражением Пушкина.
Мадонна или ангел. Этот последний эпитет Пушкин охотно давал всем женщинам, которых любил. При всей трафаретности этого привычного обращения, в нем содержится намек на те черты женской природы, которые всего сильнее манили Пушкина.
Но при всем том ангел непременно должен быть безукоризненно воспитан. В характере и в манерах его казалось непозволительным все то,
Что в высшем Лондонском кругу
Зовется vulgar…
Даже Татьяна, милая, нежная, искренняя Татьяна, достигает пределов совершенства в глазах Пушкина лишь тогда, когда пребывание в высшем свете наложило на нее свой отпечаток.
Рассказывают, что поэт Джон Бернс, шотландский Кольцов, первую половину своей жизни прожил в деревне, в крестьянской среде. Там написал он свои лучшие произведения. Затем пришла слава, распахнувшая перед ним двери аристократических салонов Эдинбурга. Спрошенный однажды, в чем заключается наиболее заметное отличие высшего общества от остальных классов, он ответил: «Мужчины, более или менее, везде одинаковы. Но молодая, изящная светская женщина – совсем особенное, чудесное существо, которого нельзя встретить в деревне, да и нигде вообще, кроме большого света».
Пушкин, конечно, подписался бы под этими словами Бернса. Если он так дорожил своей принадлежностью к аристократическому кругу, если так упорно и настойчиво он стремился занять в нем место, то, разумеется, скорее ради женской, чем ради мужской его половины. Он любил тип светской женщины, как поэт и художник. Но он, кажется, не подозревал, что тип этот осуществляется лишь постоянным усилием искусства, очень утонченного, очень разнообразного и гибкого, способного доставить знатоку не меньше рафинированных наслаждений, чем живопись, музыка или театр, к которому искусство это стоит всего ближе. Но, находясь в театре, лучше оставаться в зрительном зале и не стоит заглядывать за кулисы. Иначе иллюзия исчезнет.
Кроме того, Пушкин, остановив свой выбор на Натальи Николаевне Гончаровой, упустил одно обстоятельство первостепенной важности. Он забыл, что с успехом играть роль на великосветской сцене может только женщина, обладающая живым, разносторонним и восприимчивым умом. Но, как нарочно, именно ума «простодушная» Натали не получила в дар от щедрой для нее во всех прочих отношениях природы.
Далее случилось то, что и должно было случиться.
В домашней повседневной жизни ангел явился капризным, взбалмошным, требовательным, суетным, вздорным существом. Но это было еще полбеды. Гораздо хуже оказалось то, что спокойного женственного достоинства, которое Пушкин превознес в лице Татьяны, явно не хватало его супруге. В наиболее трудных и рискованных положениях, во всех тех случаях, когда оказывалась недостаточной обычная светская дрессировка, усвоенная с детства, и нужно было проявлять собственную находчивость, внутреннее чувство такта, Наталья Николаевна не умела себя сдерживать и совершала один неверный поступок за другим. Она открыто флиртовала с государем и с Дантесом и в результате прококетничала жизнь своего гениального мужа.
Говорят, ревность сгубила Пушкина. Это мнение, конечно, справедливо, но требует некоторых оговорок.
Ревность Пушкина нельзя сопоставлять с ревностью Отелло, как это неоднократно делалось. Венецианский мавр был доверчив и слеп. Сперва он верил в любовь своей жены, потом легко поверил в ее измену.
Пушкин, напротив, при необычайно ревнивом нраве и большой подозрительности, не допускал мысли, что Наталья Николаевна могла изменить ему с Дантесом. Но он не мог не видеть, что она держит себя недостаточно тактично и осторожно с дерзким молодым кавалергардом. И это зрелище было для него нестерпимо. Отвергая правдивость городских толков о падении Натальи Николаевны, он приходил в бешенство, когда отзвуки их достигали до его слуха. Наталья Николаевна не сочла возможным поставить наглеца на надлежащее место. В таком случае это сделает он, ее муж!
В ухаживаниях Дантеса, пусть даже, по его мнению, неудачных, он видел личное для себя оскорбление. Еще бы! Ведь по собственному опыту он знал, что можно волочиться за женщиной совершенно спокойно и цинично, без тени уважения к ней; и он хорошо помнил, что роль обманутого мужа (такая трагическая по существу) навеки останется смешною в людских глазах. Вероятно, ему приходили на память фигуры А. Л. Давыдова, Ризнича, Воронцова, Керна, Закревского и других злополучных супругов, которых жены обманывали при его собственном содействии или при участии его друзей. И он не хотел уподобиться в глазах света этим жалким людям. Его положение напоминало положение Мольера, который, после стольких насмешек над рогатыми мужьями, должен был сам принять рога, которыми наделила его Арманда Бежар. Но камер-лакей Людовика XIV проявил тогда больше покорности судьбе, чем камер-юнкер Николая I.
Глава седьмая
I
Теперь нам предстоит рассмотреть один из самых запутанных вопросов в душевной биографии Пушкина. В предыдущих главах мы не раз касались его мимоходом, но здесь вопрос этот должен быть поставлен уже полностью.
Осенью 1828 года Пушкин, с необычной для него быстротою, создал поэму «Полтава». Немедленно после окончания ее он выехал в Малинники – Тверское имение Вульфов – и там, 27 октября, набросал у себя в черновой тетради посвящение поэмы, которое в первоначальной редакции, несколько разнящейся от окончательного печатного текста, читалось так: