— Я же говорю, это гениальный финал! — крикнул я и бросился ловить шляпу. — Мы просто взорвём все кинотеатры страны! Билеты на нашего «Зайца» будут скупать спекулянты по 30 копеек, а затем продавать по 3 рубля!
— Убью! — вновь прохрипел Леонид Быков.
— Умолкни, Феллини! — рявкнул дядя Йося, пока я ловил шляпу по кустам, — не видишь человеку плохо? Спокойно, Леонид Фёдорович, только спокойствие. Девочку, поезд и железную дорогу возвращаем. Плевать на аншлаги и государственную премию, плевать на первую категорию. Нам и со второй хорошо? Я правильно говорю? Как язва? Уже лучше?
— Хуже, — простонал Быков, — курить хочется, спасу нет. Врачи будь они не ладны, запрещают. Давай свою бумагу.
— Вот, пришлось немного поплавать, — я прибежал обратно с мокрой шляпой, которую сам лично окунул в речку. — Ну, так как новый финальчик?
— Никак, — прорычал Леонид Фёдорович и поставил свою красивую размашистую подпись, что всецело доверяет главному оператору и мне, главному курьеру из газеты.
— А если принять решение на холодную голову? — спросил я и мокрую холодную шляпу напялил на шикарную кучерявую шевелюру нашего режиссёра.
— Вот это сейчас было не смешно, — пробормотал Быков. — Хотя что-то весёлое в этом есть. Я надеюсь, ты пиявок в мою шляпу не натолкал?
— Какой пиявка, мамой клянусь? — заголосил я с сильным грузинским акцентом. — Чистый родниковый спирт, в том смысле, что вода. Так как новый финал? Нужна кинокомедии первая прокатная категория, спекулянты по три рубля, левые копии ленты, которые будут крутить во всех домах отдыха и кишлаках советского союза?
— Ладно, я подумаю, — недовольно проворчал Леонид Фёдорович. — Только снимайте с чувством, толком и расстановкой. Ясно?
— Мамой клянёмся! — дружно хором ответили я и дядя Йося.
* * *
После посещения больницы и обнадёживающих известий, что завтра на съёмочной площадке появится сам Леонид Фёдорович Быков, работа закипела с утроенной силой. Два уже отрепетированных эпизода сняли буквально за час. Первый эпизод: в директорском кабинете Могильный, Дантесов и Громыхалов пьют чай и ругают советскую прессу, второй: Никола Датский читает стишок про Гаврилу и режиссёр Дантесов приводит новую актрису Ирину Алмазную. Иными словами — дело сдвинулось с мёртвой точки и пошло.
— Что дальше? — спросил меня главный оператор Василич и вместе с ним в меня вперились ещё два десятка глаз.
— Сейчас снимем один короткий эпизод и на обед, — буркнул я.
— Точно, обед всегда лучше усваивается, когда он по расписанию, — захохотал дядя Лёша Смирнов. — Я в эпизоде участвую?
— Есть такое дело, — кивнул я, задумчиво, так как моя Нонна маялась без работы и посматривала на меня без прежнего обожания, а этого допускать было нельзя.
— Куда ставить камеру? — толкнул меня в плечо главный оператор.
— Работаем здесь же на первом этаже напротив гардероба! — заголосил я, раздавая указания. — Граф Нулин и Наташа играют в шахматы. По переднему плану рабочие сцены тащат гипсовую статую. После чего Громыхалов подходит к шахматистам и спрашивает: «Какой счёт?».
— Какой счёт? — пробасил дядя Лёша Смирнов.
— А я в шахматы играть не умею, — обиженным голосом произнесла Нонна. — Но могу сыграть в шашки.
— Аха, — усмехнулся я, — в уголки. Значит так, Нонночка, делаешь вид, что играешь в шашки, но передвигаешь шахматные фигуры. Это легко, клетки на доске одни и те же, чёрно-белые.
— Слушай, Феллини, в театре есть статуя мыслителя, давай мы её тоже за шахматы посадим, посередине? — предложила художница Маневич-Каплан.
— Шикарная идея, Белла Семёновна, — хохотнул я.
— А что отвечаем мы, когда нас спрашивают про счёт? — поинтересовался граф Нулин, в исполнении Игоря Дмитриева.
— Хором ответите: «Ноль — ноль», — улыбнулся я. — Тогда Громыхалов заявит: «Кто ж так играет-то?». Затем он смахнёт фигуры и покажет на доске футбольную расстановку дубль-вэ. На воротах — король, на флангах — кони, а в атаке — два слона и ферзь. И скажет: «Вот теперь другое дело».
— Вот теперь другое дело, — снова пробасил Смирнов. — Ха-ха!
— А пешки? — возмутился актёр Дмитриев.
— Пешки действуют по ситуации, — буркнул я и, хлопнув два раза в ладоши, выкрикнул, — давайте снимать! Скоро обед! Затем у нас два таких же маленьких эпизода на сцене за кулисами. Сначала: режиссёр Дантесов и директор Могильный будут обучать Громыхалова гавкать по системе Станиславского, а после барин Филиппов младший клянчит у графа Нулина три рубля до зарплаты на туристический круиз по Волге-матушке реке. Я вам так скажу, товарищи артисты, всю жизнь в театре прослужить — это вам не поле перейти.
— Точно, — хохотнул дядя Лёша Смирнов и спросил, — какой счёт, граф?
— Ноль — ноль, — хором ответили Игорь Дмитриев и Нонна Новосядлова.
* * *
Ближе к четырём часам дня, когда на полдник дядя Йося доставил всей съёмочной банде свежие пончики и 5-литровую кастрюлю горячего какао, моя голова буквально разрывалась на части. Нужно сразу оговориться, что актёры — это очень своеобразный народ, для которого игра на сцене или съёмки в кино чем-то с родни наркотической зависимости. Поэтому когда красивая и молодая артистка выскакивает замуж за страшненького, плюгавенького главного режиссёра, чтобы он затем снимал её во всех своих фильмах, то это в пределах нормы, такое можно легко понять и простить. По той же причине доверять мастерам сценического перевоплощения нужно с большой оглядкой.
А ещё этих «взрослых детей» хлебом не корми, дай увеличить собственную роль, экранное время и переиграть своего партнёра по сцене. Именно это произошло у нас на съёмочной площадке. Как только, очень смешно хмуря брови, Филиппов младший вытребовал рубль у графа Нулина на круиз по Волге, абсолютно все стали требовать новые слова для своих экранных персонажей.
— Феллини, а давай я в карты с Гликерией сыграю, и тоже что-нибудь смешное ляпну, — предложила актриса Ирина Губанова под неодобрительный взгляд 60-летней Гликерии Богдановой-Чесноковой.
— В карты? На раздевание? — хмыкнул я, взяв в буфете пончики и какао. — Прошу тебя, Ирина Игоревна, даже не начинай.
— Я вот тут подумал, — подсел ко мне Филиппов старший, — а что если у меня в театре появится красивая любовница? Это же какой сюжетец можно завернуть, а?
— Аха, с мужем ревнивцем, который переодевшись в Родиона Раскольникова, придёт в театр с топором, — пробормотал я, — даже не начинай, Сергей Николаевич!
— Почему у всех роли растут, а моя — нет? — присела рядом со мной Нонна Новосядлова.
— Нонночка, родная, умоляю, не начинай! — проревел я и, не допив какао, схватил два пончика и свой исчерканный сценарий и выбежал из буфета, чтобы немного посидеть над текстом одному и в тишине.
— А что у меня по сюжету происходит дальше с моей протеже Ириной Алмазной? — спросил меня Георгий Вицин, когда я пробегал по лестнице.
— Кофе, вино и кекс, — чуть ли не заревел я. — Георгий Михайлович, даже не начинай!
— Феллини, так мы будем ещё сегодня снимать или как? — схватил меня за руку дядя Йося Шурухт, в тот момент, когда я уже хотел было закрыться в одной из лож театра.
— Дядя Йося, ну хоть ты не начинай! — простонал я, схватившись за голову. — Перекур полчаса! Без меня съёмок не начинать!
В общем, к четырём часам дня в моей голове творился самый настоящий кавардак. Тут ещё авторы оригинального сценария предлагали снять выезд графа Нулина на сцену на двойке лошадей в настоящей карете по длинному помосту, перекинутому через весь зрительный зал и оркестровую яму. Эпизод из-за огромного деревянного помоста и аренды цирковых лошадей получался дорогущий, опасный для жизни и не совсем смешной. Поэтому я, перечеркнув страницу, написал на полях следующее: «Нулин выезжает из правой кулисы в кибитке, запряжённой одним ослом. Осёл после остановки громко кричит: „и-а!“. Хохот в зале. За кулисами возмущается директор театра Могильный: „Почему в театре осёл? Кто допустил? И на кого этот осёл намекает?“. Шумовик Громыхалов отвечает: „Я думаю, что это намёк на коня“. „Как бы сказал старик Станиславский, не верю“, — грозит кулаком Могильный».