— Сколько? — я поднял руку, готовый влепить женщине пощечину, если она не сумеет ответить.
— Сотня, — прошептала женщина; число распространилось по лагерю, как огонь по сухой траве. — Может быть больше, может быть меньше. Но точно больше чем нас.
У ветеранов было в запасе по меньшей мере сотня ругательсв в адрес неудачливого и неумелово главаря, и я услышал их все, пока облако пыли ширилось перед нами. Они подходили все ближе — расходясь, чтобы окружить нас. Уже стало ясно, что их намного больше, чем сотня. С подьемом солнца стало ясно, что среди них есть и офицеры, а там, где были преданные Мирону офицеры, там была и магия Сжигателя-Троллей, по меньшей мере это обещали мне самые старые из ветеранов. Я никогда не видел, как используют магию — за исключением смотров, на которых Сжигатель-Троллей поджаривал несколько троллей, или мелких представлений, когда мы брались за руки и выкрикивали, обращаясь к луне, имя Сжигателя-Троллей. Нам было не выстоять против одного, и не было необходимости бояться другого.
— Что теперь, Хаману? — наконец спросил кто-то. — Что нам делать теперь?
— Все кончено, — ответил вместо меня кто-то другой. — Их слишком много, задавят массой. Мы уже падаль для труполюбов, это точно.
Я влепил ему пощечину и вытащил меч, который висел у меня на боку, днем и ночью. — Мы никогда не будем бегать; мы сами нападем на них! Если Мирон из Йорама послал армию против нас, а не против троллей, пусть его армия и заплатит за его глупость.
— Атаковать как, Хаману? Атаковать где? — с легкой укоризной спросил Одноглазый.
Я держал бывшего друга Балта поближе к себе, с тех пор, как он перешел на мою сторону. Он был вдвое старше, чем я, и знал вещи, которые я даже не мог себе представить. Когда он был мальчишкой, он слушал ветеранов, которые вымели троллей из Кригилл. Я разрешил Одноглазому высказаться и внимательно выслушал то, что он сказал.
— Если мы сейчас побежим, Хаману, — продолжал Одноглазый, — если мы рассеемся по всем направлениям прежде, чем ловушка захлопнется, и оставим все позади себя, некоторым из нас удастся убежать. А если мы останемся на месте, мы попадем в ловушку все, Хаману. Сказано, что те, у кого нет достаточно сил, чтобы пробить гору кулаком, должны поджечь траву. Сейчас время для бегства, Хаману.
— Мы атакуем, — настаивал я, подогреваемый своим характером.
Моя рука с мечом напряглась, готовая убить любого мужчину или женщину, который посмеет усомнится в выполнимости моих честолюбивых замыслов. Ветераны вокруг меня видели мой внутренний конфликт. Четыре раза — пять, если считать Балта — я доказал, что могу убить любого, вставшего у меня на пути. Одноглазый являлся еще большим искушением. Одна его мудрость могла победить меня; вонзить меч ему в живот было легко, но это была бы пустая победа.
Облако пыли все росло и росло, охватывая нас и с юга и с севера. Мы слышали барабаны, видели ветеранов, шагавших в шаг под звуки барабанов и передававших приказы с одной стороны фаланги на другой. Мое сердце билось в ритме ударов барабана. Страх рос под моими ребрами и в груди моих ветеранов. На верхушке холма созревала паника. Если она созреет… Когда я взглянул на затянутый пылью горизонт, мой ум был пуст, все мысли куда-то подевались в ожидании поражения. Я хотел атаковать, но у меня не было ответа на вопросы Одноглазого: как и где ?
— Ты не сможешь удержать их, — опять предупредил меня Одноглазый. — Они собираются бежать. Отдай приказ, Хаману. Беги с ними, впереди них. Это наш единственный шанс.
Слушая его, не меня, кое-кто уже повернулся на запад, собираясь бежать, и значительно большее число собиралось последовать их примеру. Мой меч сверкнул в нагревающемся воздухе, сделал короткую дугу и остановился на волосок от шеи Одноглазого. Я привлек внимание ветеранов, и у меня был один удар сердца, чтобы использовать это.
— Мы побежим, Одноглазый, — уступил я. И тогда моя судьба взорвалась. Видения и возможности наполнили мое сознание. — Да, мы побежим — прямо на них, мы нападем на них сами! Мы все, вместе, как один человек. Мы подождем, пока их фаланга не окружит нас, со всех сторон, перед нами она будет тонкой, и тогда, когда они подумают, что мы уже у них в руках, мы образуем клин, копье, встанем плечом к плечу, и ударим на них из всех сил. Пусть они побегут…от нас!
В своем воображении я увидел себя наконечником копья, мой кровавый меч режет и колет, мои ветераны бегут вокруг меня, а враги валятся мне под ноги. Но то, что я увидел в своем воображении, было недостаточно, для всех остальных: я внимательно глядел на Одноглазого, ожидая его реакции.
Его губы затвердели, а мясистый нос сморщился. — Можно сделать. — Его подбородок поднялся и опустился. — Стоит попробовать. Лучше умереть, сражаясь с врагом лицом к лицу, чем получить удар в спину.
Мой кулак ударил воздух над моей головой — первый и последний раз когда я, Хаману, приветствовал мудрость другого человека. Приказы были быстро переданы всем, я выстроил свой отряд в виде плотной группу, готовой ударить с вершины холма в любую сторону. Не все приняли мое решение с энтузиазмом, не все собирались выполнять его, но я убил первого же ветерана, который что-то вякнул против меня, перерезав ему поджилки еще до того, как перерезал его горло. После чего все они осознали, что намного лучше стоять за моей спиной, чем глядеть мне в глаза.
Я держал своих ветеранов на верхушке холма, пока круг вокруг нас не замкнулся. Как только они начали сходиться, все мысли о панике и страх исчезли; их заменила мрачная отвага: или мы победим, прорвем их линию, втопчем их в грязь, или все умрем. По меньшей мере мы надеялись, что умрем. Именно это придало нашим ветеранам мужества, когда мы пошли вниз с холма. Лучше смерть в бою, чем огненные глаза.
Могу ли я описать возбуждение того момента, навсегда врезавшегося в мою память? Шестьдесят орущих людей, бегущих за моей спиной, и лица мужчин и женщин передо мной, ставших даже бледнее серебряного Рала, когда он в одиночестве плывет по ночному небу. До этого боя я никогда не возглавлял атаку, и не мог даже представить себе устращаюшую энергию людей, собиравшихся умереть.
Буквально любая деталь сражения была нова для меня; меня поражало все. Мы бежали очень быстро; я помню ветер, который бил мне в лицо. Я помню как сообразил, что если я буду держать меч прямо перед собой, то насажу на него своего первого врага как на вертел, и буду на какое-то мгновение совершенно беззащитен, так как меч застрянет внутри тела.
У меня едва хватило времени поменять захват на рукоятке, поднять руку с мечом над левым плечом и приготовиться ударить плоско на уровне плеч, как мы налетели на их линию. Человек упал, его голова была отрублена. Рядом со мной Одноглазый махнул молотком с каменной головкой по женщине. Никогда не забуду звук ее крушащихся ребер и потока крови, вылетевшего на длину руки из ее открытого рта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});