— А ты сам?
— Мне теперь неудобно, я напросился...
— Хорошо... Я скажу ему, — согласился Ожогин, — скажу, что ты пойдешь с ним...
Андрей не дал Никите Родионовичу договорить. Он подбежал к Ожогину, обхватил его за плечи руками и прижал к груди.
Ночь была на изломе. Высоко поднялись стожары. Жестокий мороз последних дней января давал себя чувствовать. Ожогин и Грязнов шагали домой — у обоих были подняты воротники пальто, надвинуты на уши шапки.
Затемненный город казался вымершим. Ни света, ни человеческой тени. Только снег, снег и снег. Им усыпаны мостовая, тротуары, крыши домов, он пушистыми хлопьями лежит на оголенных ветвях деревьев, отяжеляет и тянет книзу провода, образует причудливые шапки на верхушках столбов.
Воздух неподвижен и чист. Шаги звонко отдаются в тишине ночи.
Из-за угла выглянул человек. Друзья остановились, всмотрелись. Это Тризна, он ждет Андрея.
Молча поздоровались.
— Что берете с собой? — почти топотом спросил Никита Родионович.
— Парабеллум, три гранаты... На всякий случай.
Игнат Нестерович вынул из кармана маленькую яйцевидную гранату и подал Андрею.
— Спрячь.
Ожогин посмотрел на Тризну и сказал:
— Трясучкину не трогайте... Она нам еще пригодится.
— Едва ли... А в общем — видно будет, — сухо и отрывисто бросил Тризна.
Никита Родионович понял, что на эту тему говорить бесполезно, и приступил к делу. Он еще раз обрисовал Тризне расположение дома, рассказал, как надо входить в комнаты, которыми пользуется Родэ, напомнил, что Трясучкина оставит незапертой дверь, а условным сигналом будет приоткрытая ставня в окне.
— Не обманет она нас? — неуверенно подал голос молчавший до этого Андрей.
— Не думаю, — ответил Никита Родионович.
— Все у вас? — с обычной резкостью спросил Игнат Нестерович.
— Все-
— Ну, пошли, — и Тризна свернул за угол. Андрей торопливо последовал за ним.
В подвальном помещении Госбанка, где теперь размещалось гестапо, шел допрос.
В углу небольшой комнаты, освещенной керосиновой лампой, на табурете сидел человек. Обросший, исхудавший, с кровоподтеками под глазами, он выглядел стариком.
Человек молчал. У стола пристроилась Трясучкина. Родэ, заложив руки в карманы, медленно расхаживал по комнате.
— Спроси его, — обратился Родэ к Варваре Карповые, — кто ему дал распоряжение впустить ассенизаторов во двор электростанции.
Варвара Карповна перевела вопрос на русский язык.
Арестованный равнодушно, не меняя позы, не шевельнув рукой, ответил, что такого распоряжения ему никто не давал.
— Значит, сам впустил? — зашипел Родэ.
Арестованный только утвердительно кивнул. Родэ зло выругался и подошел к столу.
Варвара Карповна опустила голову, она боялась смотреть в глаза Родэ. Ей казалось, что он прочтет в ее взгляде затаенную мысль, которую она вынашивала эти дни. Сегодня он почему-то особенно пристально и долго смотрел на нее. Трясучкиной мерещилось, что вот-вот тонкие губы Родэ сложатся в злую улыбку и он скажет: «Все знаю, дорогая, все мне известно. Вы хотели убрать меня со своего пути, хе, хе... Скорее умрешь ты». Но Родэ только щурил глаза и молчал. Временами Варвара Карповна чувствовала себя близкой к обмороку. «Почему я об этом думаю? Ведь, кроме меня и Ожогина, никто ничего не знает. Разве Родэ может прочесть мысли? Нет, нет... Просто шалят нервы...» Варвара Карповна сжимала губы, старалась отогнать тревожные мысли. Но они опять лезли в голову. «А что, если сам Никита выдал ее, пошел и рассказал гестапо обо всем? Тогда конец... Конец. Может быть, даже сейчас, вслед за этим арестованным».
— Господи! — почти вслух произнесла Трясучкина.
— Что ты бормочешь? — спросил Родэ.
Сердце у Варвары Карповны замерло.
Родэ расхохотался.
— Пусть скажет, кто эти ассенизаторы. Пусть назовет их фамилии, — требовал Родэ.
Варвара Карповна торопливо перевела вопрос.
Арестованный не знал фамилий ночных гостей и никогда их до этого не видел.
— Гадина!.. — прохрипел Родэ, и его костистое худое лицо стало страшным. — Сейчас ты у меня заговоришь...
Став против заключенного, он начал медленно засучивать рукава кителя.
— Мне можно итти? — спросила Трясучкина и поднялась с табурета.
— Иди! — бросил Родэ. — Зайдешь через десять минут. Поедем...
Через десять минут она открыла дверь.
Тюремщик-гестаповец держал белое полотенце и лил из термоса горячую воду на руки Родэ. С брезгливое гримасой Родэ смыл с пальцев кровь, потом смочил их одеколоном и вытер.
На цементном полу лежало бездыханное тело человека...
Без двадцати минут три от здания гестапо отъехала малолитражная машина. В ней сидели Родэ и Варвара Карповна. Оба молчали. Она старалась не дышать, чтобы не выдать своего состояния. От одной мысли, что скоро, через каких-нибудь полчаса, а может быть и того меньше, произойдет страшное, неизбежное, по всему ее телу пробегала дрожь. Ей казалось, что она стоит на краю бездонной пропасти и что, если сама она не бросится вниз, ее все равно столкнут туда. Ожидание было невыносимо, и Трясучкина мысленно торопила шофера. А машина, как назло, ползла медленно, карабкаясь по выбоинам дороги.
Наконец, переулок, каменный дом. Остановились. Варвара Карповна быстрым движением руки смахнула слезы, вытерла платком лицо. Шофер открыл дверцы.
Родэ подошел к парадному и постучал в дверь. На стук никто не отозвался. Постучал вторично. Тишина. И лишь на третий удар отозвался человеческий голос:
— Кто там?
— Паркер... паркер... — хрипловатым, надтреснутым голосом ответил Родэ и махнул рукой шоферу.
Тот включил мотор, и машина уехала.
— Идите, идите, а то простудитесь, — сдерживая учащенное дыхание, сказала хозяйке Варвара Карповна. — Я сама закрою дверь.
Через полчаса из полуразрушенной хибарки осторожно вышли Тризна и Грязнов. Огляделись, подошли к дому, прислушались. Тризна недоуменно пожал плечами, и они вернулись на старое место. Прошло еще с полчаса.
— Пора, кажется, — тихо сказал Андрей, глядя в окно. Ставня была чуть приоткрыта.
Игнат Нестерович достал из кармана две пары шерстяных носок, быстро натянул их на ботинки. То же сделал и Андрей. Молча подошли к парадному. Дверь послушно подалась внутрь и бесшумно закрылась. Игнат Нестерович мигнул осторожно фонариком. Грязнов остался в передней, Тризна прошел дальше.
В первой комнате он разглядел стол и на нем бутылки, посуду, остатки еды. Сквозь щели ставней проникал бледный отблеск снега. Нащупав кнопку на фонаре и сняв предохранитель пистолета, Игнат Нестерович кистью руки тихо нажал на дверь в спальню. Раздался скрип. Тогда он толкнул ее сильно. В темноте прозвучал голос Родэ: