Павел Сергеевич виновато смотрел на поджавшую губу и качающую головой (горе-то какое!) Люсю и продолжал:
— Поверьте, мы делали для нее все возможное, кормили, ухаживали и прочее. Но справиться с ней! Приступы хандры сменялись у нее диким весельем. Наш знакомый ветеринар даже делал ей уколы.
— Да почему же ветеринар? — поразилась Люся.
— Вы успокойтесь, — утешал спортсмен. — Хотите чаю? Я как раз заварил.
Он с явным облегчением шмыгнул на кухню.
В неуютной комнате только спортивные награды красовались в застекленном шкафу в педантичном порядке, остальные вещи, многим из которых место было в корзине с грязным бельем, валялись бог знает как. Мебель покрывали узоры на пыли: ее так давно не вытирали, что следы от пальцев, стаканов, тоже запорошенные, только меньшим слоем, образовывали странный рисунок.
Донесся грохот посуды, сваливаемой в раковину. Потом в проеме показался Павел Сергеевич.
— Устроимся на кухне, хорошо? — пригласил он. — Хозяйство наше в беспорядке, не пугайтесь. Мы с сыном никак не можем наладить дежурство.
— А жена ваша? — вырвалось у Люси.
— Она погибла. Три года назад, в горах. Она была альпинисткой.
— Извините, я не знала.
Люся подумала о страшных ударах судьбы, которые обрушиваются на головы некоторых сограждан. Потерять жену, потом дочь, самому воспитывать сына, беспомощного крошку, наверное, — вот уж горький удел.
Но Павел Сергеевич вовсе не выглядел несчастным. Слегка смущенным — да, но никак не побитым жизнью. Он разливал чай в треснутые чашки.
— У меня есть приятель, капитан дальнего плавания, — говорил он. — Я уже договорился с ним, привезет вам из Индии симпатичную мартышку.
— Кого? — оторопела Люся.
«Да он сумасшедший, — решила она. — Дочь тоже, видно, была не в себе, это у них явно наследственное. Надо же было лечить!»
— Вы девочку психиатру показывали? — спросила она.
— Кому? — теперь изумился Павел Сергеевич. — Психиатру?
— Конечно! Вы ведь взрослый человек. Сами нездоровы, значит, врачей этих знаете.
Если бы Павел Сергеевич выглядел менее молодцевато, если бы его глазки не поблескивали при взгляде на Люсину фигуру, если бы в нем чувствовалась хоть капля отчаяния, она бы, конечно, не стала бросать ему обвинения в лицо.
— К специалистам надо было вести, — зло говорила Люся, — спасать, а вы в ванной запирали, чтобы не мешала веселиться. Как же так можно было обращаться с девочкой? Извергство какое!
— Вы полагаете? — испуганно бормотал Павел Сергеевич.
— Конечно! Образованный, наверное, человек, а сам — к ветеринару! До чего довели: она письмо в газету написала, ей сотни людей ответили, а свои родные…
Люся не могла говорить, слезы жалости и раскаяния — раньше надо было сюда явиться — искренне и дружно хлынули у нее из глаз. Она плакала, а Павел Сергеевич смотрел на нее с удивлением и страхом, как смотрят на человека, минуту назад начавшего сходить с ума.
— Написала? Она? В газету? — с опаской пробормотал он.
— Да. — Люся зло вытерла щеки и принялась выкладывать из сумки письма. — Со всей страны ей писали. Вот из Магадана, шахтер, зарабатывает — дай бог каждому, вот из Кисловодска, бабка, к себе жить приглашает.
Павел Сергеевич боязливо взял один из конвертов:
— Здесь не наш адрес.
— Это мой адрес. В редакции перепутали. Сначала хотели про передовиков опубликовать, а потом решили про самоубийц. Вместо нее писали мне.
— Вместо кого, вместо мартышки? — ошарашенно спросил Павел Сергеевич.
— Как вам не стыдно! — задохнулась от возмущения Люся. — Так отзываться, когда девочка погибла. А вы, наверное, и рады? Теперь о Жене и не вспоминаете?
— Да, да, — встрепенулся спортсмен, — кстати, о Жене. Женя! — позвал он. — Иди сюда немедленно!
В кухню вошел шестиклассного вида мальчишка. Быстро появился, явно подслушивал за дверью.
— Ты писал письмо в газету? — строго спросил его Павел Сергеевич.
— Братик погибшей? — участливо поинтересовалась Люся.
— В определенном смысле. Во всяком случае, в умственном развитии от нее недалеко ушел. Ты писал, я спрашиваю?
— Ну, я… — Мальчик закатил глаза к потолку. — Когда Матильда сдохла, я представил…
— Что ты представил?! — прикрикнул Павел Сергеевич.
— Если бы она была человеком… как тосковала. Вот и написал.
— Кто это — Матильда? — Люся ничего не понимала.
— Сейчас все объясню, минуточку, — сказал Павел Сергеевич и обратился к сыну: — Ты поступил безобразно, обманул и запутал стольких людей! Ты наказан до конца недели! — Закончив воспитывать сына, он повернулся к Люсе: — Понимаете, Женя занимается в кружке юннатов при Доме пионеров. Их руководительница уезжала в командировку и отдала Жене на время обезьянку, Матильду. Я вас за нее принял.
— За мартышку? — ахнула Люся.
— Ну что вы! — смутился Павел Сергеевич. — За руководительницу, конечно. Я так неловко выразился. Это из-за волнения. Апельсины, бананы — я решил, что вы и есть хозяйка обезьянки, а она утонула. А вы о психиатре…
Люся принялась сначала тихонько хихикать, а потом безудержно хохотать:
— Ой, не могу! Это, значит, они все мартышке писали! Замуж звали, волю воспитывать. Смысл жизни и бесцельно прожитые годы. Умора!
Павел Сергеевич и Женя смотрели на Люсю внимательно и вежливо, пытались даже подхихикивать. Они еще толком не поняли, что произошло. Люся, с души которой свалился тяжкий груз, давясь от смеха, растолковала им. Она сортировала письма и давала их почитать: «взрослые» — отцу, а посмешнее — юннату-сыну.
Через минуту кухня сотрясалась от общего хохота. Они зачитывали друг другу отрывки, вспоминали обезьянку, которая не дожила до этого светлого дня. Решили передать все послания руководительнице кружка зоологов, изображали ее лицо в тот момент, когда она вместо мартышки получит мешок писем.
— Вы говорите: «К психиатру!» — веселился Павел Сергеевич. — Ну, думаю, сумасшедшая девица, плачет. Что с ней делать? «Скорую» вызывать?
— А я, я? — Люся уже икала от смеха. — Капитан мне мартышку привезет!
— Ой, не могу! — Женя держался за живот и дрыгал ногами. — Двое разговаривают, и каждый думает, что другой сумасшедший!
Надо было уходить, но Люсе вдруг стало жаль одиноких бедолаг в запущенной квартире. А им не хотелось ее отпускать. Веселая, женственно-уютная Люся внесла в их дом забытую атмосферу тепла и комфорта. Павел Сергеевич предлагал отметить знакомство за бутылкой сухого вина, а Женя уговаривал посмотреть его коллекцию бабочек.