Читать интересную книгу Дама с камелиями - Александр Дюма-сын

Вот что я говорил себе в бессонные ночи, но если бы я обдумал все хладнокровно, то разглядел бы за этой шумной жизнью Маргариты желание прогнать назойливые мысли, неотвязчивые воспоминания.

К несчастью, дурные страсти брали верх, и я придумывал способы помучить бедняжку.

Да, человек становится очень жалким и гадким, когда затронута какая-нибудь его страсть.

Олимпия, с которой я встретил Маргариту, была ее близкой знакомой. Она очень часто посещала ее с тех пор, как вернулась в Париж. Олимпия собиралась дать бал, и так как я рассчитывал, что Маргарита будет там, то постарался получить на этот бал приглашение.

Я приехал туда очень грустно настроенный и застал бал в полном разгаре. Много танцевали, много кричали, и во время кадрили я увидел Маргариту, танцевавшую с графом N. Весь его вид был исполнен тщеславия и, казалось, говорил: эта женщина принадлежит мне!

Я стал около печки, как раз напротив Маргариты, и смотрел, как она танцует. Стоило ей заметить меня, как она сейчас же заволновалась. Я сделал вид, что только сейчас увидел ее, и небрежно приветствовал рукой и взглядом.

Когда я вспомнил, что после бала она уедет не со мной, а с этим богатым дураком, когда я представлял себе то, что, по всей вероятности, будет, когда они приедут к ней, кровь приливала у меня к голове и являлось желание смутить их любовь.

После кадрили я пошел поздороваться с хозяйкой дома, которая выставляла всем напоказ великолепные плечи и ослепительную грудь.

Эта женщина была красива, по совершенству форм даже красивее Маргариты. Я понял это особенно хорошо, когда подметил взгляды, которые бросала Маргарита на Олимпию во время нашего разговора. Человек, который станет любовником этой женщины, может гордиться не меньше графа N. Она была так красива, что могла внушить такую же страсть, как и Маргарита.

В то время у нее не было любовника. Нетрудно было стать им. Нужно было только показать достаточно золота, чтобы обратить на себя внимание. Я решился. Эта женщина должна была стать моей любовницей. Я начал добиваться своей цели и пригласил Олимпию.

Через полчаса Маргарита, бледная, как смерть, надела шубу и уехала с бала.

XXIV

И это уже меня обрадовало, но этого было мало. Я понял, какую власть имею над этой женщиной, и начал ею злоупотреблять.

Когда я вспоминаю, что она умерла, я задаю себе вопрос, простит ли мне создатель когда-нибудь зло, содеянное мною.

После ужина, очень шумного, начали играть.

Я сел рядом с Олимпией и так рискованно играл, что она невольно обратила на это внимание. В одно мгновение я выиграл полтораста или двести луидоров, выложил их перед собой, и она не сводила с них глаз. Вместе с тем одного лишь меня не захватывала игра всецело, и я мог уделять внимание Олимпии. И дальше все время я выигрывал, дал и ей денег на игру, потому что она проиграла все, что у нее было раньше, и, по всей вероятности, все, что у нее было вообще.

В пять часов все разъехались.

Я выиграл триста луидоров.

Все игроки уже ушли, я один незаметно задержался, так как не принадлежал к их кружку.

Олимпия освещала мне дорогу, но перед тем, как спуститься вниз, я подошел к ней и сказал:

— Мне нужно с вами поговорить.

— Завтра, — сказала она.

— Нет, сейчас.

— Что вам нужно?

— Узнаете.

И я вернулся в комнату.

— Вы проиграли, — сказал я.

— Да.

— Все, что у вас было?

Она колебалась.

— Будьте откровенны.

— Да, все.

— Я выиграл триста луидоров: вот они, если вы позволите мне остаться у вас. — И я бросил золото на стол.

— Почему вы мне предлагаете это?

— Потому что я вас люблю, черт возьми!

— Нет, потому, что вы влюблены в Маргариту и хотите ей отомстить, став моим любовником. Такую женщину, как я, нельзя обмануть, мой друг. К несчастью, я слишком молода и слишком красива, чтобы взять на себя ту роль, которую вы мне предлагаете.

— Так вы отказываетесь?

— Да.

— Вы предпочитаете меня любить даром? Но на это я не согласен. Подумайте, дорогая Олимпия: если бы я вам прислал через кого-нибудь эти триста луидоров на тех же условиях, вы бы приняли их. Я предпочел лично вести переговоры. Берите деньги и не доискивайтесь причины, которая меня заставляет так поступать. Ведь вы сами говорите, что красивы и что нет ничего удивительного в моей любви к вам.

Маргарита тоже была содержанка, но я никогда не решился бы сказать ей в первый же день знакомства то, что сказал этой женщине. Маргариту я любил, а в ней угадал инстинкты, которых не было у Маргариты, и в ту самую минуту, когда я предлагал эту сделку Олимпии, она мне не нравилась, несмотря на свою выдающуюся красоту.

Конечно, она согласилась, и в полдень я ушел от нее ее любовником, но я оставил ее постель, не унося с собой воспоминаний о ласках и словах любви, которыми она считала себя обязанной меня осыпать за шесть тысяч франков, полученных от меня.

А между тем из-за нее многие разорялись.

Начиная с этого дня начались муки Маргариты. Олимпия и она перестали видеться, само собой понятно почему. Я дал своей новой любовнице экипаж, драгоценности, я играл, — словом, проделывал все глупости, свойственные человеку, влюбленному в такую женщину, как Олимпия. Слух о моей новой страсти сейчас же распространился.

Даже Прюданс поддалась на эту удочку и поверила, что я совершенно забыл Маргариту. Маргарита не то угадала причины, побуждавшие меня так поступать, не то поверила, как и остальные, но во всяком случае она с достоинством сносила обиды, которые я наносил ей каждый день. Однако она очень страдала и с каждым днем становилась все бледнее и бледнее, все печальнее и печальнее. Моя любовь к ней, перешедшая уже как бы в ненависть, наслаждалась видом этой бесконечной печали. Часто, когда я доходил до постыдной жестокости, Маргарита смотрела на меня таким умоляющим взглядом, что я краснел за свое поведение и был готов просить у нее прощения.

Но это раскаяние длилось не больше секунды. Олимпия отбросила в сторону всякое самолюбие, она поняла, что, нанося обиды Маргарите, она добьется от меня всего, и постоянно меня подстрекала против нее, пользовалась всяким случаем, чтобы надругаться над ней, с неуклонной подлостью женщины, находящейся под защитой мужчины.

Маргарита перестала бывать на балах, в театрах из опасения встретиться с нами — с Олимпией и со мной. Тогда на смену непосредственной грубости пришли анонимные письма. Не было такой гадости, которую я не заставлял бы мою любовницу рассказывать о Маргарите или сам не рассказывал бы.

Нужно было сойти с ума, чтобы дойти до этого. Я был похож на человека, опьяненного плохим вином: он перестает принадлежать себе и способен на преступления, сам того не сознавая. И все-таки я считал себя жертвой. Спокойствие без тени презрения, чувство собственного достоинства без оттенка негодования — вот чем Маргарита отвечала на все мои нападки, и это ставило ее в моих глазах гораздо выше и восстанавливало меня еще больше против нее.

Однажды вечером Олимпия где-то была и встретилась с Маргаритой. На этот раз она не пощадила глупую девушку, которая ее оскорбляла, и та должна была ретироваться. Олимпия вернулась взбешенная, а Маргариту унесли в обмороке.

Вернувшись, Олимпия сказала мне, что Маргарита, увидев ее одну, решила отомстить ей за то, что она моя любовница. Я должен был потребовать от Маргариты, чтобы она относилась с уважением к женщине, которую я люблю.

Конечно, я согласился на это, и все жестокое, все отвратительно гадкое, что я мог придумать, вложил в письмо и отправил в тот же день.

На этот раз удар оказался слишком сильный, и бедняжка не могла снести его безмолвно.

Я не сомневался, что ответ будет, и решил весь день просидеть дома.

Около двух часов позвонили и вошла Прюданс.

Я пытался придать своему лицу безразличное выражение и спросил у нее, чем я обязан ее посещению, но на этот раз мадам Дювернуа не была весело настроена. Она ответила мне серьезным тоном, что со времени моего приезда, то есть уже три недели, я пользовался всяким случаем, чтобы обидеть Маргариту. Это ее расстраивает, а вчерашняя сцена и мое сегодняшнее письмо уложили ее в постель.

Словом, Маргарита просила у меня пощады, не упрекая меня ни в чем, и признавалась, что у нее нет больше ни физических, ни моральных сил переносить мои оскорбления.

— Мадемуазель Готье, — сказал я Прюданс, — имела право меня прогнать, но я никогда ей не позволю оскорблять женщину, которую я люблю, под предлогом, что эта женщина моя любовница.

— Мой друг, — сказала Прюданс, — вы находитесь под влиянием глупой и бессердечной девушки. Правда, вы в нее влюблены, но нельзя же из-за этого мучить женщину, которая не может защищаться.

— Пускай мадемуазель Готье пришлет своего графа N., и наши силы будут равны.

— Вы отлично знаете, что она этого не сделает. Итак, милый Арман, оставьте ее в покое. Если бы вы ее видели, вам стало бы стыдно за ваше поведение. Она бледна, кашляет и недолго проживет. — И, протянув мне руку, Прюданс добавила: — Зайдите к ней, она будет рада.