Читать интересную книгу Гайдебуровский старик - Елена Сазанович

– Аристарх Модестович, а вот если бы… Если бы вам предложили отдать все это, – она худенькой рукой обвела мою лавку, где находились драгоценные антики, – Ну, как бы расплатиться, чтобы вернуть молодость. Вы бы в один миг вдруг стали бедным, бездомным, голодным… Но молодым. Вы бы согласились?

Согласился бы я? Уже не знаю. В моих силах было в один миг вернуть молодость и завоевать Дину. И вновь стать бедным, голодным, бездомным. Нужен бы я ей был тогда? И завоевал ли? И что бы мы вдвоем делали? И не превратилась ли бы она в Тасю? И не пилила ли бы меня по утрам? И не подсчитывала проворно копейки? И не научилась ли бы подпирать руки в боки, искоса поглядывая на пустое место, где должен стоять кухонный комбайн. Но так и не стоял. Потому что мы его не купили. Я содрогнулся. Словно от холода. Хуже всего – я был бы не просто молодым и нищим, я бы был за решеткой. Мне не нравился Динин вопрос. Ответ я на него знал. Но Дине ответил другое.

– Возможно, Дина. Но только для того, чтобы завоевать вас.

– Но, если я не в счет. Тогда… неужели вам просто не хочется стать молодым?

– Знаешь, Дина, поверишь ли ты мне. Но я думаю, мало ли кто хотел бы повторной жизни. Честное слово, мало кто. От нее устаешь. И в ней много теряешь. И печалей в ней гораздо больше. И отчаянья. И ошибок. Даже если ты не очень беден и голоден. Все равно устаешь. Да и люди приедаются, и события, и вещи. И вновь жить, зная, что неизбежно состаришься, и неизбежно умрешь… От этой философии устаешь тоже. Может быть, если бы вернуть отдельные счастливые мгновения… И то зачем? Чтобы вновь увидеть родителей, зная, что их потеряем снова? И вновь переживать эти потери? Или вернуть любовь? Зачем? Повторная любовь это уже не любовь. Все это имело бы смысл, если бы мы ничего не помнили, что было с нами. И опять же тогда все бессмысленно. Что мы знаем тогда о счастливых мгновеньях? Мы не сможем даже узнать любимых людей. Это будут уже новые люди. И кто знает, вдруг мы уже бежим по кругу в сотый, тысячный раз? Меняясь судьбами и перетасовываясь, как карты. Где нет начала и нет конца. Как не знаешь, где кончается небо и где начинается земля. Разве не так? Но это тема не для Нового года. А для новой жизни. А новую жизнь мы еще праздновать не научились. У нее нет даты. Так что давай выпьем, Дина. Пока что за Новый год.

Мы вновь подняли бокалы с шампанским. И все равно это была самая счастливая Новогодняя ночь в моей жизни. У меня слипались глаза. Похоже, утра я так и не дождусь. Я был стариком, которому трудно выдержать ночь. Но это к лучшему. Утром всегда все по-другому. А часы я переводить не хочу. Пусть продлиться эта волшебная ночь. Даже если я половину ее просплю. Лишь бы подольше не наступало утро. Я уснул прямо в кресле, так и не дождавшись рассвета. И мне снилась и снилась эта волшебная ночь. Вернее ее продолжение.

Утром я понял, что не ошибся. Ночь действительно была заколдованной. Колдовство рано или поздно утрачивает свою магию. Но чтобы настолько! Этого я предположить не мог.

Я открыл слипшиеся глаза. И увидел. Вернее, ничего не увидел. И поначалу даже не сообразил, что к чему. Моя антикварная лавка была пуста.

Я встряхнул головой. Я хотел еще верить, что это всего лишь новогоднее наваждение. Но вера не помогла.

Моя антикварная лавка была по-прежнему пуста. Голые витрины, голые стены, голые углы – ни одной ценной вещи. Разве что я и кресло. Ну, и, безусловно, современная мебель. Которая, к тому же, уже вовсе не казалась современной. А просто старой, облупленной, потертой. И прямо на кривеньком, пошарпанном столе остатки недоеденной пищи от Косулек. Потому что посуда от графа Шереметьева то же благополучно исчезла. И посреди этой угнетающей пустоты – много, много разных, разных цветов. Словно я оказался в склепе. Словно меня заживо похоронили. И украсили память обо мне розами и тюльпанами, крокусами и даже подснежниками. Все-таки удивительны цветы сами по себе. Они одинаково могут украшать и радость, и горе. Свадебные платья и гробы. Они одинаково растут в необъятном поле и на могиле. Цветы не выбирают. Их выбираем мы.

Я бросил умоляющий взгляд на елку. Я с ней подружился. Но не сумел защитить. Ее полностью раздели. И мне показалось, она смущена своей наготой. Потому что с нее стыдливо падали иголки. Я тяжело вздохнул, как старик, хотя стариком не был. И стукнул себя по лбу.

– Старый дурак.

Хотя был дураком молодым.

Дина вывезла все, что имело цену. Что цены не имело – она оставила мне. В том числе оставила и меня. В виде одинокого, беспомощного, нищего (!) старца. И убийство, свершенное мною, в один миг вдруг утратило смысл. Я вновь вернулся к исходному положению. Нет, к гораздо худшему я вернулся. Когда-то я был просто бедным и молодым. Сейчас я бедный и старый. Нет, еще хуже. Бедный и старый убийца. И убийство с меня не снять. И его вместе с дорогими вещами вот так запросто не вывезти за одну Новогоднюю ночь.

Я схватился за седую (в общем, не свою) голову. Мне хотелось рвать не себе седые (не свои) волосы.

И мне ужасно не хотелось звонить в милицию. Для обворованного человека она была бы кстати. Для человека, совершившего убийство – нет. Я бы еще мог подумать о выборе. Но мне не дали время для раздумий.

Милиция сама пришла ко мне.

В дверь не стучали и не звонили. Она была не на замке. Дверь легко распахнулась. И на пороге появился Роман.

Он, совсем как недавно Косулька, звонко присвистнул. И свист повис в пустой комнате и отозвался глухим эхом.

– Вот это да!

– Да, – эхом отозвался и мой глухой голос.

– Неужели все смогли продать за одну ночь? Вам повезло! – продолжал издеваться он.

– Мне очень повезло.

– Ну что ж. Составим протокол. А вы пишите подробное заявление, – тон Романа смягчился. И в его интонации появились сочувствующие нотки.

Я поднял на него тяжелый взгляд. Роман улыбался. Самодовольной улыбкой. Вообще, он выглядел настолько самоуверенно, сыто, благополучно, и почему-то еще моложе. Вот ей-богу, он помолодел за эти дни! Я его тут же возненавидел. И почему-то впервые за это утро подумал о Дине. Странно, но я ее по-прежнему не мог соединить с этим происшествием. Хотя, без сомнения, это она приложила руку. Да еще наверняка со своим каким-нибудь смазливым дружком. (Он непременно должен быть смазливым и очень крутым, некстати промелькнуло у меня в голове). И все же… Дина для меня осталась в той, самой счастливой Новогодней ночи. Счастье я не мог предать. И в этом утре был кто угодно виноват, только не Дина.

– Боюсь, мне нечем писать. Даже ручка от Ржешевского исчезла.

– Как и все в этой комнате, – Роман протянул мне свою авторучку. – Поэтому прошу перечислить здесь все украденные вещи.

– А почему вы решили, что они украдены?

– Ну не продали же вы их, в самом деле. И не пропили. За одну ночь.

Я лихорадочно соображал, что мне делать. Роман пришел неспроста. Он по-прежнему не отставал от меня. И по-прежнему подозревал. Поэтому теперь самый подходящий момент, чтобы смыться. Терять уже мне было нечего, кроме своей седой бороды. Я в один миг, вернее, в одну ночь потерял все. Все к черту! Вновь ни денег, ни бесстрашия за день грядущий. Зато есть шанс избежать тюрьмы и вернуть молодость. А это очень и очень немало. К тому же, положа руку на сердце, я искренне не хотел заявлять на Дину. Не хотел и все! Пусть она тысячу раз со мной бесчестно поступила. Эта хорошенькая девушка с распахнутыми невинными черными глазками. Пусть. Но не в моих правилах было предавать тех, кого я искренне люблю, или любил. Даже если они меня ни капельки не любили. За минуту счастья можно, я был уверен, можно простить все. Потому что в жизни этих минут можно пересчитать по пальцам. И потом, укравший у вора… Кто угодно, но только не вор. И, в конце концов, я сам виноват. Спрос с простофили. С умного спросу нет. Я поступил далеко неумно. Поверив, что красивая молодая девушка захочет со мной, страшным, почти гайдебуровским стариком, без умысла справить Новый год. Который только раз в год и случается.

– Это называется – связался черт с младенцем, – эхо от Романа раздалось звонче и громче. – И на что вы рассчитывали? На взаимное чувство? На взаимное сочувствие?

Я нахмурил седые, густые (не мои) брови.

– Я вас не понимаю, – мое эхо было тихим и слабым. И я нечаянно бросил взгляд на стол. По-прежнему кусочки жирной свинины и остатки салата – горкой. Черт, бокал! Мой бокал! Если Роман его вычислит, я для Дины уже ничего не смогу сделать. На дне бокала наверняка лошадиная доза снотворного, распознать которое для экспертов сущий пустяк.

– Вы меня понимаете, вы меня прекрасно понимаете, только я понять не могу, – эхо Романа стало злее и ярче, – какая у вас выгода, какой интерес?! Чтобы не делать заявление на цветочницу!

– Почему вы решили, что это сделала цветочница, – мое эхо прозвучало машинально и еле слышно. Мой голос не хотел эхо. Я не любил повторяться. И соображал, как незаметно умыкнуть стакан со стола.