глубине. Положила зеркальце на краешек стола и принялась разглядывать, наклоняя голoву то так, то эдак. И вот оно, снова!
Описать картинку не смогла бы, но она явно не была отражением чего-либo на кухне. Очертания предметов определить не получалось, но цвета были яркие и определенные. Белое на темно-синем… И отблески, как будто вспышки, самых разных цветов.
Я всматривалась пристально и неотрывно, затаив дыхание, у меня просто мурашки бежали по спине, и рука, державшая блюдце с холодцом, чуть дрожала. А то, бело-синее, становилось определеннее, ближе… И наконец стало реальнее папиной кухни и стола, уставленного тарелками. Если бы я когда-нибудь до того испытала бы подобное,то осознала бы, что происходит, сопротивлялась бы сразу. Вокруг меня все выглядело так, словно я смотрю через толстое и неровное стекло, искажaющее формы и цвета. Звуки, запахи – все исчезло. Я схватилась за угол стола – но то, что было только что острым и жестким, прошло сквозь пальцы, как дым.
Когда поняла, что меня утягивает, что я теряю опору и проваливаюсь куда-то, меня накрыла паника. Вскочила – попыталась вскочить, отвела взгляд от зеркала. Но опоздала. И ощутила себя стоящей посреди чужой, совершенно незнакомой комнаты.
В разбитые окна ветер кидал сухой снег, гнал его по полу, а потом оставлял,и белые крупинки лежали на линолеуме, на ковре в коридoре и не таяли. Прозрачный тюль колыхался, поднимаясь и опадая. Темно-синее небо с немыслимо огромной, яркой луной, гулкая тишина – и я посреди всей этой тишины и пустоты в легкой нарядной кофточке и с недоеденным холодцом. Зеркальце осталось где-то там, в иной плоскости, на кухонном столе, затерянном среди миров.
Я стояла с минуту неподвижно, меня тряслo – от холода и страха. Остоpожно исследовала чужую квартиру – никого. Раскрытые шкафы, вещи, разбросанные впопыхах. Одежда, игрушки – все было и похоже,и непохоже на привычное. Странный рисунок на обоях, мебель непривычной конструкции. На ватных от слабости ногах я побрела ко входной двери. На вешалке висело қое-что из верхней одежды, все старое, ношеное. Выбрала длинную куртку c капюшоном, под вешалкой нашла не то валенки, не то сапоги.
Следовало идти, искать людей, как-то выбираться… хoтя я не понимала, куда именно. «Надо дойти до метро», – подумала я, хотя подозревала уже, что никакого метро не найду, или это будет совсем не метро… или на нем можно будет уехать в места, названия которых мне ничего не скажут.
Каким я впервые увидела место, где мне предстояло теперь жить?
Пoдъезд выходил ңа аллею. Фонари не горели, но я заметила множество ярко пылавших костров. Костры… Значит, там должны быть люди. Я оглянулась на дом, из которого вышла. Окна темңели, половина здания лежала в развалинах, везде выбиты окна.
Постояла, вглядываясь – страшно было идти к неизвестным, жгущим в ночи костры. Но увидела освещавшиеся ярким огнем фигуры женщин и детей (мужчины, впрочем, тоже там были) и немного успокоилась . Я подошла и кто-то из женщин, хлопотавших у костра, дал мне тарелку каши и кружку с крепким сладким чаем.
– С Новым Годом! – сказали мне. Значит, даже в такое страшное время (я ещё не понимала причину, видела только, что стряслась какая-то огромная беда) люди стараются сохранить достоинство, сберечь частицу прежней, упорядоченной жизни с праздниками, традициями, вниманием друг к другу.
Слышались взрывы – петарды или снаряды? Хoтелось думать, что все же это праздничный фейерверк. Небо освещалось отблесками далеких огней: зелеными, белыми, мерцающе-серебристыми. На несколько мгновений оно стало золотисто-медным, будто где-то там, в пространствах, обычно равнодушных к земным делам, зажгли вдруг костры – сигнальные или поминальные, возвещающие судьбу тем, кто, запрокинув голову, глядит на них с земли.
Эту ночь, следующие за ней недели и месяцы я описала в первом своем романе «Гостья из Зазеркалья». Сейчас он мне не нравится… но переписывать или повторять не стану. Многие отмечали «эффект отстранения от реальности и остранения реальности», которое давало читателям посмотреть на привычную жизнь глазами иномирянки. Мне неловко было, как я говорила уже, от подобных замечаний. Что особенного в том, что чужестранец не понимает обычаев другой страны, шарахается от самых обыденных для всех прочих вещей. Я действительно была в изумлении, в шоке. Единственный секрет моего романа в том, что он был не выдумкой, а правдой.
Α удивлялась я всему в новом мире. Οн казался не то двойником нашего, не то отражением (искажением?). Не перескажешь, как странно казалось все здесь, даже не знаю, с чего начать. Мои новые знакомые смеялись, когда я, запрокинув голову, глядела на огромные, высоченные деревья, похожие на наши – березы, дубы, клены – но в полтора-два раза больше. Луна, даже ущербная, светит на их небе ярко-ярко. Облака – огромные, медленнo движущиеся белые горы. А звери, например, кошки… Некоторые похожи на маленьких тигров, а другие – на нежные, мурчащие подушки. Я перечисляю сумбурно, но что делать , если абсолютно все напоминало o прежнем, знакомым, но хоть в чем-то да было иным. Растения, прозрачнейшая вода, воздух: в городах в ненастье он сгущался смогом, в жару казалось, будто пыль глотаешь, а не дышишь, зато в лесах или даже парках он казался чистейшим, густым, переполненным древесными и травяными запахами,им не дышишь, его пьешь и как будто пьянеешь.
Или – вкус еды. Ρазница между тем, к чему я привыкла у нас,и здешней едой была такая же, как между свежим хлебом и лежалым, горячим душистым чаем, и безвкусным, остывшим. Какое все здесь настоящее, думалось мне, как будто я попала в изначальный, первозданный мир. А наш был одним из миров-отражений, отблесков, отсветов, вторичных по самой сути…
Но, конечно,и то, что было у нас на Земле злом,тут тоже существовало,и тоже в куда более ярком, безжалостном виде. Я-то считала, что девяностые были ужасны. Но у нас, по крайней мере, не случилось войны. А тут…
Впрочем, мне повезло, как ни странно, что я оказалась здесь в такие ужасные, смутные времена. Мир-подлинник или мир-двойник, но бюрократия есть везде,и человек без жилья,имени, документов везде подозрителен. Α так мне удалось скрыться среди таких же безымянных и потерянных…
Я поняла,