недель, и он быстро увел Кача на ленч. Она проводила их взглядом и сказала себе: эти двое – старые друзья. Она сказала себе: для них вполне естественно хотеть поговорить наедине, и нет никаких причин, по которым они должны были бы пригласить и ее. Когда Кач вернулся час спустя и один, сердце у нее упало.
В этот момент появились Кач и Мэри. Она поздоровалась, взяла их пальто и шляпы, предложила принести выпивку, а потом, выпив шерри – стакан размером с наперсток – втиснулась на краешек дивана рядом с Вай.
Шли нескончаемые разговоры, и она просто сидела и слушала, наблюдала за друзьями и лишь изредка отвечала на вопросы, обращенные напрямую к ней. Беннетт и Кач беседовали, а больше смеялись, и она улыбалась, видя обоих в хорошем настроении. Беннетт выглядел, как обычно – к счастью, никаких следов недавних происшествий с мотоциклом на его лице не осталось.
Руби смотрела на них, на него, не в силах оторвать глаз. Это поразило ее, ошеломило, как удар по лицу, и она вдруг поняла причину. Она влюбилась в него, влюбилась глупо, по-детски, поэтому и нервничала. Во рту у нее пересохло, ладони взмокли, но все равно она не могла отвести от него глаз.
Их взгляды встретились, хотя она не сказала и не сделала ничего такого, чтобы привлечь его внимание. Вероятно, он что-то увидел на ее лице, потому что тут же оставил Кача и подошел к ней.
– С вами все в порядке, Руби? Ничего не случилось?
– Нет-нет, – сказала она, пытаясь улыбнуться. – Ничего не случилось. Просто я… Я подумала, что забыла закончить вчера кое-что на работе. Только и всего.
– Ну, до утра это наверняка может подождать, – сказал он, встревоженно вглядываясь в ее глаза. – Кач никогда бы…
– Я знаю, – заверила она его. – Да я не переживаю, так, ерунда. Как… как вы поживаете?
– Нормально, – сказал он. – Много работы.
Он так близко наклонился к ней, его лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица, и она ощущала простой, крепкий запах мыла, единственного, какое теперь продавалось в магазинах, а когда он говорил, она чувствовала приятный аромат виски в его дыхании. Видимо, он побрился всего несколько часов назад – щетина еще не успела отрасти. Если она прикоснется к его лицу, то, наверно, почувствует, какая гладкая у него кожа? Или же ее пальцы ощутят чуть проступающую щетину?
– Вы хорошо выглядите, – сказал он, внимательно глядя на Руби.
– Спасибо. Сегодня все так добры.
– Жаль, я не успел поговорить с вами в тот день, когда был у Кача. Я приезжал в Лондон всего на несколько часов. Но он мне сказал, что вы, похоже, счастливы. Я имею в виду, здесь, с Тремейнами.
– Да. Мне здесь хорошо. Ванесса и девушки так милы со мной. У меня теперь даже кот есть. Я могу вас с ним познакомить, – добавила она, понимая, что несет ерунду, но не чувствуя в себе сил остановиться. – Он такой дружелюбный, но если видит много людей, то бросается наутек.
– И как вы его назвали?
– Саймон. У него уже было это имя. Написано на ошейнике, в котором мы его нашли. Но больше там ничего не обнаружилось. Ни адреса, ничего другого. Мы развесили объявления, но никто не откликнулся. Я думаю, их разбомбили.
Почему она говорит без умолку? Она должна остановиться… но если она остановится, то он будет задавать новые вопросы, будет выдавливать из нее, почему у нее был такой расстроенный вид минуту назад, а тогда у нее не останется выбора – только сесть на корабль и отправиться в Канаду.
И тут Джесси спасла ее. Прекрасная, прекрасная Джесси.
– Обед готов, леди Ти.
Беннетт выпрямился, на его лице застыло чуть удивленное выражение, он пропустил Руби и других женщин вперед и пошел за ними следом в столовую. Во главе стола села Ванесса, в другом конце – Беннетт, а Руби втиснулась между Вай и Качем с длинной стороны стола.
Джесси снова творила чудеса. На первое у них был овощной суп, на второе – тушеный кролик с морковью и молодой картошкой, собранной вчера Ванессой. Беннетт принес бутылку вина, которую, как он сам признался, украл из винного подвала своего дядюшки.
– Гарри сказал мне, чтобы я не стеснялся, поскольку ему врачи все равно запретили пить.
– Прекрасное вино, – сказал Кач. – Жаль, что Джесси никак не уговорить посидеть с нами.
– Когда мы втроем, она садится с нами, а в остальных случаях прячется на кухне, – сказала Ванесса. – Я пыталась, поверьте мне, но ее не переубедить.
За обедом Руби время от времени вставляла словечки в разговоры. В какой-то момент она заметила, что Ванесса не прикасается к пище.
– Твоя мама не заболела? Она почти ничего не ест.
– Мама не ест кроликов, – прошептала ей в ухо Ви. – Она втайне думает, что это кот.
– Это не кот, – прошептала в ответ Руби, но прежде кинула взгляд на кости на тарелке. – Этот зверек выглядит совершенно по-другому. По крайней мере, я думаю…
– Ее никак не убедить. И, поверь мне, мы пытались. Но она сказала, что когда ему отрезают голову, снимают шкурку, то внешне…
– Пожалуйста, Ви, ни слова об этом, иначе я не смогу съесть больше ни кусочка.
Справа от Руби Кач и Беннетт по-дружески спорили о послевоенной реконструкции. Кач, что было совершенно неудивительно для кого угодно, кто знал его больше двух минут, был обеими руками за радикальные перемены во всем. Но мнение Беннетта на этот счет она услышала впервые.
– Я просто не уверен, что общество за тотальные перемены. Не лучше ли сначала разобраться с самым вопиющим неравноправием, а потом размеренным шагом двигаться дальше?
– И когда из этого что-то получалось? – возразил Кач.
– А какую альтернативу ты предлагаешь? Сталинскую модель перемен?
– Если бы ты был членом кабинета, Беннетт, что бы ты посоветовал? – спросила Мэри. – Что, по твоему мнению, должен был бы сделать премьер-министр? Не после войны, а сейчас?
– Я бы посоветовал ему продолжать прежний курс. Ленд-лиз переворачивает ситуацию в нашу пользу. В союзе с Соединенными Штатами…
Кач покачал головой:
– С каких это пор? Что-то я не слышал, чтобы они объявили войну?
– Ты знаешь, о чем я говорю. Американцы – наши союзники во всех важных вопросах. И уж они никак не на одной стороне с державами Оси.
– И ты думаешь, они подключатся, чтобы спасти нас, как в прошлую войну? – спросила Ванесса.
В этот момент в разговор вмешалась Руби:
– Если позволите, я отвечу, как единственная здесь американка?
– Валяй, – сказал Кач.
– Ничего такого бесспорного не случится. Штаты объявят войну Германии, только если мы будем вынуждены