Читать интересную книгу Сердце солдата - Илья Туричин

— У меня, брат, тоже так бывает в жару. И еще я убивать не могу. Когда первого фашиста убил, чуть в обморок не упал. Да и теперь мутит. Я, наверно, никогда убивать не привыкну.

Дорога до штаба бригады не близкая — шагать и шагать! То чуть видимой лесной тропой, то топкими кочками болот. Мимо темного Погостского озера. Вдоль крохотных безымянных речушек, через Огинский канал в Споровские болота.

Солнце село, щедро облив край леса червонным золотом вечерней зари. Ночь еще не наступила, а лес уже дышит ее прохладой, сладко причмокивая сонной листвой.

— Спать будем? — спросил Яша.

— Нет…

— Правильно. Ночью идти спокойнее. Фрицы ночью в лес не сунутся. Это уж точно. Лес и днем-то наш, а уж ночью!.. — Яша шел впереди, опираясь на сухой посошок. — А все-таки я люблю поспать. Ничего хорошего не получается, если ночью не спишь. Это я тебе могу точно сказать. По личному опыту. Я, когда был работником районного масштаба, влюбился, понимаешь, в одну чудачку… Так я тогда чуть не месяц по ночам не спал.

— Это почему?

— Так я ж тебе говорю, что влюблен был. Вот и бродил под ее окнами. На меня уж и собаки брехать перестали. Подбегут, обнюхают и — прочь.

— И что ж, ты вовсе не спал месяц?

— По ночам. А днем приду в райком — глаз не открыть, не только сидя, — стоя спать умудрялся.

— А дальше что?

— А дальше выговор. — Он вздохнул. — Нет, спать надо по ночам. Это уж точно.

Некоторое время шли молча. Краски заката над краем леса густели алым, пунцовым, малиновым и меркли. И небо над головой отходило куда-то в высоту, в немыслимый свой простор.

Вдруг Яша остановился:

— Постой.

Коля встал как вкопанный, чутко прислушался, вгляделся в ту же сторону, что и Яша.

— Видишь?

— Ничего не вижу.

— Да ты в кусты не гляди. Выше. На зорьку. Краски какие! Тают. Думаешь, так просто исчезают они? Нет. Они на землю падают каплями. Землянику красят, малину, цветы. А потом и рябина поспеет. Холодная ягода, горькая, а краски — как жар. Это от зорек вечерних.

— Чудак ты! — Коля улыбнулся. — Ну, а белый цвет откуда?

— Белый? От доброй памяти. Зимой снегу наметет, а весной тот снег землю напоит, а сам исчезнет. Вот весна в память о том добром снеге и раскинет по яблоням да вишням белый цвет… Слышишь? Кукушка… Ты ее не спрашивай, сколько лет жить. Она одному моему другу чуть не сотню накуковала, а утром убили его… А какой чудесный парень был… Ну пошли дальше. Будет лясы точить…

Коле все нравилось в Яше: и его бесшабашный веселый нрав, и неутомимая энергия, и готовность помочь любому, и даже малый рост, который как бы равнял его с Колей.

А Яша делил все человечество только на две категории — друзей и врагов. На всех врагов хватало у него непримиримой, неиссякаемой ненависти, и всех друзей он оделял своей удивительной добротой. Он дружил со всеми в отряде, не делая ни для кого различия. И столько искреннего тепла было в Яше, что с лихвою хватало на всех.

Коля чувствовал это дружеское тепло и тянулся к нему мужающим сердцем.

На рассвете они добрались до штаба бригады. А через пять минут двое верховых поскакали в штаб соединения, увозя принесенные Колей и Яшей документы. Туда прилетит самолет, и документы переправят в Москву, в Центральный штаб партизанского движения. И в ставке Верховного Главнокомандующего доложат о фашистской карте и фашистских пакетах. Пользуясь этой картой, с аэродромов снимутся советские бомбардировщики, ударит тяжелая артиллерия, и не один фашист найдет свою гибель на вздыбленной разрывами земле. Ради этого стоило постараться, стоило идти ночью по топям, натыкаясь в темноте на стволы деревьев, ни разу даже не присев для отдыха. И ничего, что на фронте не узнают имен ребят, которые добыли и доставили ценные документы. Разве в этом дело?

Яша и Коля плотно поели, но от отдыха отказались. Решили идти в свой отряд. Тем более, что и осталось-то идти километров восемь. Мокрая обувь отяжелела. Хотелось снять ее, лечь, вытянуть натруженные, ноющие ноги.

Но они пошли. И не прямо в лагерь, а, четырех километров не доходя до него, снова свернули в топь. Был еще один приказ, который надо было выполнить. Да и не только надо было, а самим хотелось выполнить его во что бы то ни стало.

Приказ этот был, пожалуй, самым удивительным из всех приказов. И издало его командование отряда совсем недавно.

…В конце мая, когда потянулись к небу сочные травы и буйной зеленью брызнула по лесу молодая листва, двух партизанок вызвали в штаб отряда. Одну звали Нина Георгиевна, другую Ядвига Сергеевна. Обеим было лет по тридцать пять, обе пришли в отряд осенью, без вещей и теперь щеголяли в выцветших юбках и аккуратно ушитых солдатских гимнастерках. Нина Георгиевна зимой простудилась, непрерывно кашляла и куталась в старенький ватник. Партизанок усадили за стол, напоили чаем. Потом командир переглянулся с комиссаром и сказал:

— Есть для вас, товарищи, особое задание. Совершенно особое.

— И чрезвычайно важное, — добавил комиссар.

— Мы готовы, — откликнулись партизанки.

— Вы, конечно, знаете, что в семейном лагере много малышей, школьников и тех, которым в школу пора.

Ядвига Сергеевна кивнула.

— Надо организовать ребят, — сказал командир.

— Как… организовать?.. — Нина Георгиевна закашлялась. Лицо ее покраснело. На глазах выступили слезы.

Командир подождал, пока пройдет приступ.

— Фашисты закрыли школы. Вешают учителей. Они не хотят, чтобы наши дети учились. Мы откроем школу. Здесь, на болотах. Мы будем учить наших ребятишек и чистописанию, и арифметике, и, — командир улыбнулся, — пению… А вы — учительницы…

Ядвига Сергеевна нахмурилась.

Комиссар положил ладонь на ее худенькое плечо:

— Ну-ну, тут расстраиваться нечего. Задание абсолютно боевое. Ведь мы с фашизмом воюем не только оружием, но и крепким партийным словом. Их день кончился, а наш только начинается. Кому ж, как не нам растить ребятишек для этого нашего завтрашнего дня?

— Нет-нет, я не расстраиваюсь. Школа — это замечательно!.. Только… Необычно как-то… Нет ни помещения, ни парт, ни учебников. Хоть тетради-то будут?

Комиссар вздохнул:

— Нет. И тетрадей не будет.

— И даже, пожалуй, карандашей, — добавил командир.

— Вот видите, — сказала Ядвига Сергеевна.

— Конечно, — нелегкое это задание. Да если б оно было легким, разве отрывали бы мы вас от партизанского дела? — Командир внимательно посмотрел в лица учительниц.

Наступило молчание. Но не тягостное. Просто все четверо думали об одном и том же — о детях, которые вот уже два года не слышали голоса учителя, не открывали букваря, не держали в руках карандаша.

Потом учительницы поднялись, и Нина Георгиевна, подавляя очередной приступ кашля, сказала:

— Будет школа… На открытие придете?

Комиссар улыбнулся.

— Придем.

На следующий день учительницы направились в семейный лагерь и прежде всего занялись выявлением и перепиской будущих учеников своей школы.

Потом надо было отыскать «помещение» для нее. Его нашли сами ребята. В километре от лагеря в лесистом болоте был островок, на островке — полянка с могучими вековыми дубами. Лучшего «помещения» для школы не найти! Туда ребята и привели учительниц.

— С чего начнем? — неуверенно спросила Нина Георгиевна.

— С географии, — сказал кто-то из ребят, и все засмеялись.

— Парты нужны, — серьезно сказал мальчуган в большом, необыкновенно рваном ватнике.

И в школе через несколько дней появились парты. Их сделали сами. Свалили несколько берез потолще, распилили на части и каждое бревно расщепили вдоль с помощью топоров. Это был нелегкий труд, но зато расщепленные вдоль бревна заменили доски. Их укрепили на врытых в землю под дубом кольях. Ребята откуда-то притащили лист фанеры. Он превратился в классную доску.

Можно было начинать занятия. Только на чем и чем писать? Нет ни карандашей, ни листочка бумаги. Нет ни одного учебника.

Кто-то принес старую, зачитанную до дыр, чудом избегнувшую махорки, еще довоенную «Комсомольскую правду». От каждой строки ее веяло утерянным покоем, мирным счастьем. По ней Нина Георгиевна начала учить чтению первоклассников.

Старшие сделали для малышей из дубовой коры разрезную азбуку, настрогали деревянных «карандашей».

Этими «карандашами» малыши выводили на песке первые свои неуверенные буквы:

«Рабы не мы. Мы не рабы».

Да и песок тащили в мешках издалека.

Потом появились в школе новые пособия. На кусочке желтоватой бересты огрызком химического карандаша аккуратно написали таблицу умножения и прибили ее к стволу дуба. Потом тем же способом сделали систему метрических мер и лозунг: «Смерть немецким оккупантам!»