Читать интересную книгу Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Роберто Арльт

Наступил второй день Карнавала. Вечером Бальдер с состраданием глядел то на каменщика, то на прачку с полусонным ребенком на руках, которого принесли «посмотреть на шествие». В некоторых ложах женихи с букетами цветов и невесты, склонившись над зеленым барьером, разговаривали друг с другом, позабыв о праздничной суете. Лопался шар, и разноцветный дождь конфетти, кружась в свете фонарей, падал на влюбленных, возвращая их к действительности. Бальдер думал, что и он прекрасно мог бы сидеть у барьера в какой-нибудь ложе там, в Тигре, а Ирене склонялась бы к нему из второго ряда.

В одиннадцать часов он сказал себе, что глупо ехать полчаса на поезде лишь для того, чтобы прибыть в Тигре к концу праздничного шествия. Впрочем, не стоит огорчаться, в его распоряжении еще два дня.

«Ну конечно, непременно поеду». И он еще раз поклялся себе самому, что «нынешний Карнавал не пропустит».

Но и в тот вечер он не поехал. Решил, что поедет «завтра», но наступило завтра, а он сидел под шатром из красного шелка и золотистого перкаля и вяло улыбался горничным и коломбинам, которые ехали на повозке, увешанной рекламными плакатами.

Некоторые из них бросали ему помятые цветы, побывавшие не в одних руках; Бальдер вместе со всеми с удовольствием глазел на традиционную фигуру зверя, одетого в дерюгу, в маске в виде носатой медвежьей головы, которого вел на цепи вожатый, пробираясь сквозь толпу.

Бальдера оглушали бубенцы на лошадях, везущих тележки зеленщиков, пронзительный визг школьниц, которые теснились в открытой машине, хрустальный перезвон колокольчиков на частных экипажах; в воздухе переплетались красные, зеленые и желтые бумажные ленты, цветным снегопадом кружились конфетти.

Проходили часы. Улицы окутывало сияющее марево; на усталых лицах растекались белила и румяна; лошади конной полиции, мотая головами, прокладывали себе путь среди повозок, словно раздвигая крупами толпу. Но вот темноту, пронизанную бесчисленными стрелами света, всколыхнул порыв свежего ветра, и повозки, выехав на простор площади, покатились быстрей.

И в этот вечор он но поехал в Тигре.

Бальдером овладело прежнее разочарование. Непобедимая лень, которую, впрочем, могла бы победить какая-нибудь кухарка в костюме одалиски, сковывала его, как только он думал о поездке в Тигре.

Нам это напоминает слова одного испанского солдата времен завоевания Америки: «И перед тем как идти в бой, ощущал я в сердце моем великую грусть и печаль».

Бальдер и думать не думал о том, насколько странно его поведение. Он принимал «грусть и печаль» своего сердца бездумно, будто они были естественным состоянием его мужской натуры, испорченной дешевыми удовольствиями и легкими, но безрадостными победами. Круг его размышлений был крайне ограничен. Это были даже не размышления, а инстинктивные колебания: пойти — не пойти.

Эту странность в состоянии своего духа он осознал гораздо позже. Много событий произошло, прежде чем Бальдер с изумлением убедился, хотя и не до конца, в неестественности своего поведения в ту пору.

Однако эта лень отступала, когда он перемигивался с гулящими девицами и потом шел с ними.

Он помнил, что в запасе у него еще два вечера и тешил себя картинами предстоящей встречи, но, когда наступало время отправиться в Тигре, не мог оторваться от своего места за столиком кафе. С грустью думал о том, что Ирене, возможно, флиртует с кем-нибудь в ложе. Разочарование оглушало его, как укол морфия, и, когда погасли огни последней карнавальной ночи, он, чтобы успокоить собственную совесть, сказал себе, сворачивая в пустынную улочку: «Что ж, поеду на будущий год».

Трудно поверить, но это обещание успокоило его точно так же, как четыре месяца назад избавило от чувства вины ожидание девушки там, где она уже не появлялась.

Из дневника Бальдера

еж тем Бальдер жаждал кипучей деятельности, героической жизни. Был хмур и необщителен как раз из-за того, что жизнь его не соответствовала грандиозности его мечтаний. В то время его душевный разлад достиг такой степени, что впоследствии он записал в своем дневнике:

«После того как я познакомился с Ирене, мое душевное состояние можно охарактеризовать как не вполне нормальное. На труд инженера не влияет затормаживание тех умственных способностей, которые не имеют совершенно никакого отношения к физике и математике.

Но в моем поведении появились странности.

Внешне я мог какое-то время держаться как нормальный человек. Но когда мне становилось не под силу продолжать эту игру в серьезность, собеседнику сразу бросалась в глаза странность моего поведения, ну, например, отсутствие здравых критериев в суждениях и какая-то обидная насмешливость. И по выражению моего лица нельзя было понять, что этому причиной: ехидство или глупость. К тому же у собеседника складывалось впечатление, что мозг мой разделен на изолированные участки, которые функционируют сами по себе. И каждый такой кусочек моего сознания обнаруживал странность, которую можно было счесть признаком душевного расстройства.

С другой стороны, мой полуидиотизм выражался в явном отсутствии гармонии между рассудком и волей.

В плане физиологическом я был полусонным ленивцем, не способным ни на какое активное действие. Я откладывал на завтра все, в том числе и осуществление мечты, о которой скажу позже.

Зато рассудок мой по временам отличался необыкновенной, почти невероятной ясностью.

То, что другим казалось неразрешимой загадкой, тайной, для меня было ясно, как день. Некоторых людей я видел насквозь, так что они спешили избавиться от моего общества. Для них я оказывался неудобным собеседником.

Разве для того мы заботливо прячем свое внутреннее уродство, чтобы кто-то с насмешливой улыбкой тыкал в него пальцем?

И тем не менее я вел себя как полуидиот и был таковым, подобно тому как сумасшедший, прекрасно играющий в шахматы, все-таки остается душевнобольным.

Тут можно сказать, что нарушения психики подобны шаровой молнии, которая испепеляет кота, оплавляет металлическую отделку на мебели и затем исчезает в мышиной норе.

Этот мой полуидиотизм (который я отчасти сознавал, ибо не мог не заметить, что он затуманивает мое восприятие жизни) настолько обострил мою чувствительность, что я стал сторониться людей. Общение с ближними стало для меня невыносимым. Каждый из них представлялся мне врагом, готовым воспользоваться моим состоянием, чтобы надуть меня или вовлечь бог знает в какие рискованные предприятия.

Когда в силу своих служебных обязанностей я должен был общаться с различными людьми, я вынужден был ломать комедию, разыгрывая серьезного человека, а когда они замечали, что я не совсем в себе, они спешили избавиться от моих услуг, прибегая к разного рода хитростям и уловкам, которым я ничего не мог противопоставить.

Из-за этого дела мои пришли в упадок, и я потерял часть состояния жены. Она не знала, чему приписать мою постоянную несостоятельность в борьбе за жизнь.

Тогда я поступил в частное конструкторское бюро и стал за скромное вознаграждение выполнять обязанности чертежника.

Это позволило мне еще больше замкнуться в себе. Когда мне нужно было обратиться к незнакомому человеку, я испытывал небольшое нервное потрясение, которое и сам замечал по дрожанию век и подергиванию надбровных мышц — признакам, которые обычно ускользают от внимания тех, кто не искушен в явлениях внутренней жизни.

Товарищей по работе я терпеть не мог, и если не испытывал к ним ненависти, то, во всяком случае, относился к ним иронически и презрительно.

Анализируя свои чувства, я понял, что завидую той легкости, с которой они ориентируются в лабиринте страстей и низменных интересов, из которого я не видел выхода. Они ни в чем не походили на меня. Жили в свое удовольствие, совершали отвратительные поступки, то ли по недомыслию, то ли из подлости, и ничто в них не восставало против низости совершенных ими деяний. Да к тому же, смутно осознавая ущербность той жизни, которую влачили, они пытались укрыться за ужасающим лицемерием или напускным легкомыслием.

Вместе с ощущением одиночества росла во мне и печаль, ведь я не был способен приноровиться к жизни окружающих. Я завидовал их бесчувственности, грубости, хитрости — всем низменным качествам, позволявшим им обнажать себя друг перед другом без всякого стыда, без малейшей попытки прикрыть свою подлость. Надо отдать им должное, всю грязь они выставляли напоказ с обезоруживающим простодушием.

Понятно, что в таком окружении я признал себя полуидиотом.

Не раз я пытался найти средство избавиться от невидимой плаценты, которая окутывала мой мозг.